Разве не проповедует Христа православный храм?

Разве не напоминает о Христе священник, идущий по городу в рясе?

Разве не проповедуют воскресение Христово старые православные кладбища?

В конце концов даже детские крестины и отпевания родителей-стариков, осуждаемые протестантской догматикой, не являются ли для многих первым соприкосновением с миром христиан и первой молитвой ко Христу?

У Владимира Зелинского есть свидетельство о проповеди Богослужением: «Чаще всего просветительскую функцию у нас выполняет только богослужение, сам распев, молитвенный строй или теплота, им излучаемая… В православную Церковь никто не зовет, туда приходят сами»[955].

Словесная же проповедь может быть экспромтной, ситуативной — когда у попутчика в рясе спросили о его жизни и вере.

Наконец, есть молитва о неверующих — в том числе и молитвы людей, далеких от словесного миссионерства. По мудрому замечанию блаженного Августина, следует в общении с обращаемыми «больше говорить Богу о них, чем им о Боге».

Но все же миссионерство я предпочитаю понимать в узком смысле. Это сознательная активность, усилие, специально направленное к неродным тебе людям с тем, чтобы поделиться с ними своей верой. И это не разовый эпизод, а стержень жизни миссионера. Если это твое желание одобряется Церковью и она посылает тебя на проповедь — ты миссионер.

Соответственно, при разговоре о миссионерстве я предпочитаю держать в уме не «миссию присутствия» или «миссию милосердия», не низовую приходскую «миссионерскую приветливость» и не эпизодический разговор с попутчиком, не вразумляющее чудо Божие и не молитву о таком чуде. Миссию я понимаю прежде всего как труд миссионера. Это очень тавтологично, но зато логично. То, что делает миссионер, и есть миссия. Сначала надо понять этот аспект миссии, а потом уж говорить об иных. Иначе мы опять зальем свои глаза и уши толстым слоем сладкой патоки — мол, нам и говорить-то не надо, чтобы быть апостолами: колокольни и иконы это делают вместо нас… Миссионер использует любой повод для разговора о своей вере, ищет эти поводы и создает их.

— А чем «миссионер» отличается от «пастыря»?

— Миссионер может быть и священником, и пастырем, и пассажиром автобуса, и покупателем, и мужем, и сыном, и гражданином, и паломником. То есть один и тот же человек в разных ситуациях может быть разным. Но личностная идентичность не означает тождество этих аспектов или служений.

Пастырь обращается к тем, кто уже ему доверяет. Миссионер — к тем, кто сомневается и в нем самом, и в его словах, и в его вере. Цель миссии — вызвать доверие к Евангелию и Церкви, обратить ум от сомнений в истине христианства к позитивному вопрошанию — чтобы человек научился вопрошать у самого Христа и у Его Церкви: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?». Ответ на такой вопрос и реализация этого ответа — уже задача собственно внутрицерковной жизни (научение и освящение).

Не надо всю жизнь Церкви сводить к миссии — иначе задача собственно миссионерства так и не будет четко обозначена, а значит, и решена.

Граница, где кончается миссия и начинается церковное пастырство, понятна: это граница смены интонаций. Миссионер оправдывает свою веру, объясняет, доказывает. Пастырь — наставляет. Миссионер критикует мировоззрения, пастырь — самого человека, ставшего его духовным сыном.