Так или иначе, мы вновь приходим к мысли о литургии как о центре всего. Несмотря на некоторые, отмеченные сентиментальностью, искажения литургического благочестия в последние столетия, несмотря на множество прозаичных и плоских текстов, византийская литургия остается творением, превышающим всякое воображение. Она по преимуществу есть источник восстановления бытия, разделенного грехом и осаждаемого со всех сторон силами разъединения.

Современный человек ищет единства, надежды и красоты, в которых, на высшей ступени их проявления, и открывается вера. Литургия — это не что иное, как подтвержденная опытом вера в то, что Бог обитает в нас, и эта вера сообщается всеми всем, по закону евхаристического собрания, которое воплощает видение мира. Литургия делает нас всех вместе присутствующими при Присутствии, выводя за пределы сказанного и даже понятого слова, за пределы всех эстетических реалий, призванных в пространство и время этого действия.

Таким образом, Слово, прочтенное в собрании, становится знаком спасения, принесенного Христом, и этот знак раскрывается перед нами как насущная и вечно новая истина, и он обретет полное свое значение лишь в конце времен. Конечно, у слова есть педагогическая задача, но оно также–истина, как всякий подлинный знак, посланный человечеству, чье слово проституировано публицистикой и политической речью. Когда сказанное в тексте не совпадает с подразумеваемым, слово травмирует и даже сводит с ума.

Литургическое слово в простоте исповедания веры соединяет меня с верными всех времен. Догматика, богослужение освобождают меня от всякого чувственного волнения, не нарушая индивидуальности. Собрание принимает меня и переносит в насущную и длящуюся вечность, отраженную в бесконечном богатстве Предания, через общение с людьми, простыми и образованными, красивыми и безобразными, богатыми и бедными, и все они приносят покаяние, чтобы простить друг другу ограниченность и предрассудки и встретиться вокруг стола на общей Вечере.

Если слово оживлено пророческим дыханием, оно изгоняет торгующих из Храма и подчиняет неправедного канонической дисциплине. Евхаристическая община несовместима с угнетением, и в совершении таинств Церковь — судия. Если меня не оттолкнет мой же предательский поцелуй, я буду принят в собрание праведных, исцелен от моего греха, встречен братьями, допущен в общение святых, и цель моя отныне — вечность. Я не предоставлен более своим мечтаниям, меня уже не раздирает жажд а почестей, суета ума и тщеславие добродетелей, потому что богатство братьев помогло мне открыть мою нищету. Я могу теперь торжествовать над своей личной суетностью и коллективной гордыней, ибо Тело Христово созидает Он Сам.

В литургии красота переживает истинное превращение, и на нее нельзя больше смотреть как на чисто эстетическую реалию. В пении, а тем более в иконах, искусство становится причастным будущему веку, потому что оно представляет Господа во славе. Человек побеждает растерянность, которая охватывает современное искусство перед тупиком людского разъединения, и обретает целостность своего внутреннего образа, отражающего свет Воскресшего.

Я не знаю другой области человеческой деятельности, кроме литургии, где эрос воспринимался бы столь творчески, без разлада. Тело здесь пребывает в ожидании воскресения, его разлучило с душой зло. И душа, и тело омыты, окроплены, помазаны, освобождены от злого духа, оздоровлены. Тело стало евхаристическим, потому что оно вскормлено Телом и Кровью Христовыми и не знает более пределов. Благодаря этому дару тело человеческое получает залог вечной жизни. Оно утверждается как посредник между Богом и вселенной, искупление которой уже исполняется в нем. Хотя мы и принадлежим через грех к падшему миру, мы представляем все начала мира в этом продолжении Евхаристии. Это продолжение — живое жертвоприношение наших тел в их целомудрии и восстановление нашего существа в его целостности.

Христианство не умещается в истории

История для православных христиан интересна лишь тем, что в ней действует Дух Святой. Конечно, можно судить о значительном числе христиан и христианских общин потому поражению, которое потерпели их попытки изменить мир, но подобный суд подразумевает, что христианство приковано к истории. Однако христианство не умещается в истории: оно полностью совпадает с присутствием Христа и нашей жизнью с Ним, сокрытой в Отце.

Кто видит себя в свете Божием, кто отождествляет себя с этим светом, у того терпение больше и сопротивление тверже — ибо основание их глубже, — чем у того, кто хочет одолеть историю силой и оружием. Для последнего важно количество, важны средства к существованию, политика, ибо все это обеспечивает силу. Перед нами два различных мировоззрения, которые не могут прийти и никогда не придут к согласию.

Истинная проблема не в том, чтобы узнать, выживем мы или нет, она в том, сможем ли мы достичь состояния людей, опытно переживших в теле и душе действие божественной энергии, ибо иметь этот опыт — значит вновь обрести уверенность в бытии и святости человечества, которое все целиком призвано стать полем действия Божьего и местом обетованной встречи со светом.

Тот, кто облачился в белые одежды света, больше не страшится бытия. Он не унывает в дурные времена и ничем не тревожится, для него существует лишь свет, которым он одет. Вне этого света все умирает — времена, мысли, действия, все становится адом, которому, однако, не одолеть наследия, раз и навсегда переданного нам святыми. Это наследие–источник силы и доверия, обновления мира. Это — воскресение и Пасха Господня.

По ту сторону пространства и времени

Только Христос освобождает пространство и время от мучения. Пространство — это разделение, скорбь от того, что рядом нет друга, невозможность вездесущия, тяжесть еще не прославленного тела. Немногие люди ощущают этот род страдания, но они испытывают всю скорбь чужбины и насильственного изгнания, отрыва от близких. Однако в церкви–храме мы уже не живем в чистой горизонтальности: