То же самое относится к проблемам психосоматической медицины. Современная симптоматика заставляет нас подходить к плоти по-новому, через психическое, изнутри, символически. Тем самым мы трансформируем то, что относится к органике, в осмысленную систему — тело, живущее внутри плоти. Тело как вместилище фантазий значительно превосходит возможности плоти и может сломить ее, поскольку диапазон аппетитов тела огромен. В фантазиях тела мы можем уподобиться Гаргантюа. С другой стороны, различие между телом и плотью проявляется, например, у молодых людей с неврастеническими симптомами. Плоть в порядке, здорова и сильна, но фантазии тела зажаты. Такие пациенты не в состоянии решать свои проблемы вне дома; прямые попытки осуществить это в реальной жизни часто оканчиваются болезненным провалом. Но тело можно обучить жизни, пробудить его для внутренней жизни с помощью фантазий, настроений и женских образов.

Представляется, что при психосоматических заболеваниях плотью управляют не законы ее собственной физиологии, а нечто более тонкое, доступное сознанию через внутреннее психологическое понимание, а не через внешнее наблюдение. Психосоматическая медицина представляет собой счастливое возвращение древней религиозной доктрины «тонкого тела» и «живого духа». До XIX века эта доктрина лежала в основе восточной, арабской и западной психологии и медицины. Согласно этой доктрине, органами и функциями плоти управляют духи души (живые духи); указанный принцип являл собой единство несопоставимых вещей, «тонкое тело». Как сочетание нематериального духа с физической реальностью, эта концепция сходна с парадоксами, с которыми мы встречаемся сегодня в полупсихических, полуфизических объяснениях психосоматической медицины, использующей термины «бессознательные динамизмы», «эмоциональный стресс» или применявшийся здесь термин «имагинация тела».

По мере удаления сознания от идентификации с разумом и Эго, что сопровождается его расширением и феминизацией в смысле рецептивности и близости к себе, тело тоже трансформируется в телесное сознание. (Мы становимся все чувствительнее к воздействию фармакологических средств.) Телесное сознание начинается с внутреннего проживания плоти, действительного воплощения нашей гуманности в тепло, радость, легкость и ритм, в сознание присутствия «здесь и сегодня», физической близости к себе, своим особенностям и ощущениям, а также к физической реальности других. Новое тело рождается из изнуренной и загнанной плоти, из собственной глупой отвергнутой физической самости, и тогда приходят пастухи со своими дарами.

Поэтическое описание этого нисхождения к плоти и ее трансформации в тело, этого движения внутрь, к связанной с женственностью священной тайне, мы находим у Лоуренса или в живописи Рубенса, где восхищение плотью выражается через изображение тела. Другой образ мы находим у апостола Павла: «Твое тело — храм... Поэтому воспой хвалу Богу в твоем теле».

Такой путь к телу пролегает через бессознательное, а не через сознательный разум, который слишком часто стоит в стороне, рассматривая его как объект, хотя и драгоценный, да, даже «мой», но, к сожалению, не как реального «меня», в какой-то мере все же как «оно». Тогда плоть и ее жизнь становятся более неотразимыми, так что, чем более отрезанными от нее мы оказываемся, тем более она нас привлекает, автоэротически притягивая к себе наше внимание. Естественная анима, эта темнокожая пловчиха, игривая и похожая на кошечку, ее настроения и фантазии увлекают человека вниз, к животному теплу, физическим настроениям и ощущениям. Наконец появился шанс, что исчезнут симптомы зажатости, беспокойство о плоти и о том, что с «ней» может случиться что-то неправильное.

Стремление вернуть себе целостность, исцелиться во плоти и воскреснуть в теле не обязательно должно реализоваться через внешнее запретное сексуальное объединение несмотря на то, что именно так человек представляет себе свое спасение, возврат своего тела. Глубочайшая близость к своим физическим ощущениям выражается в психике мужчины через образ «сестры», внешний сексуальный контакт с которой под запретом.

Однако психическое настаивает на образе сестры. За тягой к запретной женщине лежит влечение к «сестре». Упрощенное ее понимание как воплощения детских ин-цестных желаний есть искажение ее глубинного смысла. То, что под запретом во внешнем мире, может быть непреодолимой необходимостью для внутреннего. Юнг утверждает: «При своем появлении данное инстинктивное стремление к целостности начинает маскироваться символикой инцеста...». У нас с сестрой один отец, одна мать и одно воспитание. У нас общие тайны. Мы с ней одной плоти и крови. Моя сестра — это я, но женского рода. Соединиться с ней значит войти в себя, оплодотворить себя, ибо «инцест есть соединение подобного с подобным». Она пробуждает во мне чувство близости и союза с собственной плотью. Расстояние усиливает сексуальную полярность, констеллируя мою мужественность как сексуальную принадлежность к мужскому полу; точно так же слияние с ней дает мне мою женскую подлинность. Она пробуждает первоначальный образ целостности, живший до того, как первые раны детства отделили добро от зла, Эго от самости, тело от плоти, мужское от женского. Через нее я могу примириться со своей физической природой. Сестра есть первичная любовь, более не регрессивная по отношению к матери, одного со мной поколения. Моя сестра равна мне, она чувствует то же самое ко мне, своему брату. «Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста моя!» <О, если бы ты была мне брат...» «Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя...»

Приближение к телу подобно приближению к сновидению. Как одно, так и другое открывают пути развития внутренних связей и расширения психической реальности. Я могу вступить в дружеские отношения с тем и другим, придавая им ценность, даря доверие и любовь его импульсам и потребностям. Только специалист может истолковать сновидение, и только врач может установить диагноз для плоти; но в дружеские отношения можно вступить как со сновидением, так и с телом. Дружеские отношения со сновидением подтверждают психическую реальность, придавая ей чувство. Дружеские отношения с телом означают подтверждение физической жизни как храма, хранилища или чего-то сверхфизического. Знакомство и сближение с телом путем проникновения в него, с последующим прислушиванием изнутри, представляет собой необходимый противовес активации бессознательного в фантазиях и сновидениях. Без сочетания этих действий нам легко соскользнуть к старой ошибке Канта, состоявшей в переоценке разумного, когда оно принимается за единственное выражение психического и в идеалистической философии неприкосновенно. При обесценивании физического всегда наносится вред женской стороне. Психологически засвидетельствованная инкарнация представляет собой ощущение жизни во плоти. С психологической точки зрения воскресение этой плоти относится к ее трансформации в тело параллельно трансформации сосредоточенной на самой себе воли и рациональности в психическое сознательное. Эта трансформация относится также к созреванию тела внутри стареющей плоти. Даже подвергаясь необратимому воздействию старения, человек совершает поступательное движение в процессе созревания. Несмотря на все безобразие старения, человек чувствует себя более благодарным и становится более милосердным, а это означает, что тело есть место пребывания милости. Опять же милосердие — женская добродетель, и проявление милости зависит от ее нисхождения в женственность плоти и ее спасения как тела. При служении женскому, разрешая ему править, следует учитывать одно обстоятельство. Геракл служил Омфале только по совершении двенадцати подвигов, а Улисс пребывает у Цирцеи только по прошествии десяти лет, проведенных в битвах. Очевидно, что прежде должны быть достигнуты некоторые успехи. Значит ли это, что сначала Эго должно совершить нечто значительное? Если ответ утвердительный, то получается, что человек достигает оптимального развития, перейдя рубеж первой половины жизни, ибо раньше он слишком мало осознает, у него слишком мало сил, и Эго со слишком большой легкостью покидает свою позицию. Тогда это не жертва, не переориентация. Тогда это просто регрессивное служение Матери, отделение от которой было целью всех подвигов и битв.

Я не считаю, что религиозный момент существенно отличается от того, что мы раскрыли в данной и предшествующих главах. Куда бы мы ни перемещали Бога, будет ли это Бог внутри, или абсолютно вовне и вверху, или Бог внизу как основа бытия, или Бог, присутствующий везде, где сходятся двое или трое, либо мы все в Боге, и какие бы безумные действия мы ни совершали, мы не можем для него исчезнуть — какое бы место мы Ему ни предназначили. Религиозный момент —переживание, которое происходит в психическом. Возможно, наша задача состоит не столько в поиске места обитания Бога, сколько в такой подготовке почвы, чтобы Он мог спуститься с высот, подобно голубю, или подняться из глубин, или мог быть обнаружен через личную любовь.

Почву подготавливают в процессе внутреннего поиска, смело завоевывая утерянные области души, где она болела и была забыта. Ее также подготавливают, распутывая нити тени, помещая в сознание напряжения, обусловленные моральными затруднениями, с тем чтобы наши действия были менее похожи на отреагирование, а в большей степени походили на поступки. Личность, которая не может себя сдерживать, которая распадается, покидая Эго, единственным светом которой является свет, удерживаемый волей, едва ли может служить основой для религиозного переживания. Даже если Бог — это любовь, такая любовь может нас уничтожить, если раны, нанесенные нам ранней любовью, зашиты непрочными нитками. Может ли личность, которая тем или иным образом не учитывала бессознательное, тень или аниму, быть сосудом, наполненным божественной силой? Не поддастся ли она со слишком большой легкостью воздействию демонической дегуманизации коллективного внешнего мира или коллективного бессознательного?

Религиозный момент в традиционном понимании есть живое, глубокое осознание, трансцендирующее Эго и раскрывающее истину. Такова же и цель анализа. Истина, которая может быть постигнута, выходит за пределы каузальной правды о себе — банальной правды о том, как я оказался в такой ситуации, кто в этом виноват и что мне теперь делать. Анализ движется в направлении более широкой истины и ясности, к представлению о бессмертии, о том, как моя личность соответствует общей схеме судьбы. Такие откровения, раскрывая одну из дверей к центру моих эмоций, освещают один из уголков области мрака. Подобная истина также есть любовь, ибо она дает ощущение принадлежности к собственной основе.

Если главная тень каунселинга есть любовь и если каунселинг лежит в ее тени, то наша работа будет зависеть от «совершенствования» любви. Любовь как вечеря любви означает «принимать», «приветствовать», «заключать в объятия». Быть может, совершенствование любви начинается с веры в женственное внутри нас и с работы над ним, идет ли речь о мужчине или женщине, ибо женская основа есть охватывающее вместилище, принимающее, удерживающее и несущее. Эта основа приветствует наше возвращение домой такими, какие мы есть. Я не знаю лучшего или иного способа подготовки к религиозному моменту, чем культивирование, придание внутренней культуры своей бессознательной женственности. Для того чтобы нас коснулся религиозный момент, можно по крайней мере подготовить почву в пределах наших индивидуальных человеческих возможностей.

Цюрих и Мостия 1965-1966 гг.