Внутренний поиск

Реалии 90-х годов подтверждают справедливость предположений об утрате души, сделанных Хиллманом в 60-е годы и Юнгом в 30-е. Практика психотерапии и пасторского каунселинга подтверждает, что депрессия, ощущение себя жертвой, чувство покинутости и одиночества с последующими попытками выздоровления с помощью душевных межличностных отношений составляют содержание жалоб пациентов и прихожан. Один и тот же миф об утраченной душе, покинутой или проклятой, заставил терапию обратиться к отысканию души начиная с раннего детства, а религию — обратиться к евангелическому фундаментализму и спасению души от вечных мук через обращение и возрождение.

Но что первично: курица или яйцо? Фактическая утрата души или миф о ее утрате? Порожден ли миф реальностью, и, следовательно, не является ли миф логическим заключением, гипотезой? Или же факты, подтверждающие гипотезу, порождены мифом? Если мы допускаем возможность страты души, то не объясняем ли мы наши дилеммы, исходя из сделанного допущения? Допуская, например, что земля плоская, разве мы не будем объяснять заход солнца тем, что оно спускается под землю, чтобы снова взойти на следующий день?

Возможно, ни курица, ни яйцо. Совершенно иная метафора — оцепенение и немота. Или, используя термин, который был предложен Фрейдом в 90-е годы прошлого века,— отклонение. Быть может, душа находится прямо здесь, под рукой, она не покинута, не утрачена. Мы просто не замечали ее. Мы искали не там. Кац любопытна эта параноидальная тенденция разума: не находя того, что ищем, мы немедленно воображаем, что оно украдено, спрятано или потеряно. Почему бы не предположить, что виновно наше зрение, что наши очки с толстыми стеклами, предназначенные для дальнозорких, не позволяют разглядеть то, что рядом. В рассматриваемой книге рассказывается о том, как ищут не там, где следует. Внутренний поиск — поиск внутри; внутри себя, своих настроений и чувств, в своих сновидениях и отношениях. Такое движение внутрь описано тщательно, последовательно и проникновенно в каждой из четырех внутренних областей, рассмотренных в четырех главах. Но все остается внутри; ни одна дверь не открывается в мир. Автор даже не подходит к окну.

Недостает, однако, взгляда изнутри на то, что «там, снаружи»: на деревья, зябликов и белочек на них, на почву и камни, даже на оконные стекла, сквозь которые вы смотрите на деревья, на белочек и на камни. Быть может, душа не утрачена; просто она находится где-то в другом месте, занята иным образом. Возможно, она более занята событиями в мире, чем вашей индивидуацией. Быть может, она не чрезмерно интересуется личностными отношениями, настроениями людей, развитием личности. Как полагали первобытные народы и древние философы, душа никогда не находилась полностью в сфере человеческих отношений. Но ее отсутствие в этой сфере не означает, что она потеряна.

Душа есть внутри, или есть, как самый близкий предмет.

Такое отрицание мира обусловило глубокую моральную искренность книги. Автор действительно хочет отыскать душу в каждом человеке и намечает пути решения этой задачи. Может ли здесь иметь место психологический инсайт? Становимся ли мы крайне серьезными, когда утрачиваем связь, поскольку противоположное кажется очевидным — когда мы с «ней» и «в зоне», все освещается, легко получить снимки, и жизнь протекает вполне удовлетворительно.

У моральной искренности есть и иной источник: паразитическая связь книги с христианством. (Первоначально она была составлена из лекций, прочитанных в теологической школе Новой Англии священникам Среднего Запада США на постпасхальной конференции.) Без прямой опоры на христианскую мысль данная книга не могла бы состояться. В христианской эсхатологии основополагающими являются посылки, утверждающие, что душа утрачена и должна быть найдена (спасена), а также что мир должен быть отклонен. Христианским является также изложенное в книге убеждение, что моральная работа над собой благотворна для души и прокладывает широкий путь к ее спасению.

Вертикальное направление, выдержанное в первой главе, и направление вниз, в глубину женской основы в последней главе, отвлекают внимание от того, что нас окружает, от жизни в реальных условиях, и направляют его на то, что расположено вверху и внизу,— на характерные для христианской эсхатологии центры — небеса и преисподнюю. Такое внимание к обоим полюсам, верху и низу, представляет большой, широкий мир в виде опасной лестницы между ними, с которой человек может упасть при каждом шаге. При этом мир из прекрасного места познания превращается в горизонтальное поле моральной битвы. Чтобы взобраться по лестнице и спасти (вернуть) душу, необходимо приложить огромные усилия. Загадочная фраза Гераклита, часто повторяемая Юнгом: «Путь наверх и путь вниз ничем не отличаются, это одно и то же»,— определяет путь для души и ее внутреннего поиска; помимо того, она обозначает, что, несмотря на утверждение автора о мраке и демонах, встречающихся на пути вниз, и о том, как отличается путь в этом направлении от движения вверх, целью могут оказаться небеса.

Если путь вверх и вниз одно и то же, то демоны — просто ангелы иного рода. Почему автор не изменил вышеупомянутую фразу Гераклита, обозначающую путь души (ведь «переиначивание» старых мыслей доставляет ему особое удовольствие), сказав вместо этого: путь наружу и путь внутрь есть одно и то же. Такое изменение привело бы к внутреннему поиску, который одновременно представляет собой выход за пределы.

Положение, согласно которому путь вверх, к небу, есть дорога вниз и внутрь, лежит в основе очень ясной и сильной главы книги Хиллмана о Тени, где тень также понимается в соответствии с христианской традицией,— иными словами, как моральный вопрос и «проблема». При обсуждении Тени автор пользуется такими стандартными понятиями христианского представления о тенях, как «зло», «совесть», «любовь», «интернализация», «конфликт» и т. п.

Такая христианская терминология, принятая автором, вводит его анализ в область моральной философии, а не глубинной психологии. Если бы это была психологическая тень, мы рассматривали бы наши теории восприятия и познания (более в манере Виттгенштейна), выражая сомнение в наших чувствах, анализируя то, что они выбирают, игнорируют, искажают. Каким образом паттерны нашей мысли определяют мир, в котором мы действуем, к которому мы приспосабливаемся? Насколько полны нарциссизма и солипсизма наши теории; каковы корни нашей субъективности? Если бы нас интересовала психологическая тень, мы также обращали бы внимание на язык и обсуждаемые нами тени (более в манере Деррида). Нам пришлось бы рассмотреть вопрос о том, каким образом наше обсуждение тени определяет ее природу. Каким образом тень как идея действует на наш язык. И мы задавались бы вопросами о том, каким образом идея тени и язык тени (в качестве моральной проблемы) изобретают тот вид тени, с которой мы боремся.

Опять же, если бы нас интересовала психологическая тень, мы были бы обязаны использовать методы психопатологии. Нам хотелось бы знать о характерных дефектах, психопатических пробелах, недостающих частях личности, а также пиках наиболее часто встречающихся наклонностей, которые представляются коллективными, врожденными и вечными и которые более полезны, если их осмысливать как структурные кармические данности, а не как моральные проблемы, сопровождающиеся требованиями раскаяния, подчинения и изменения.

И в таком же наивном неведении мы находимся в отношении теней, скрытых в мире,— их упорной таинственности, хищной и жестокой природы, аморальной амбивалентности относительно людей, маниакальной расточительности, биполярных крайностей и неистовой ярости. Без осознания этой распространяющейся в мир тени она вновь превращается в добрую старую Гею, добрую Мать-Природу.

Со времени появления глубинной психологии осознание тени означало снятие давления, открытие ведущей в подвал двери и освобождение сексуального либидо, его образов от интернализованной коллективной цензуры. Глубинная психология всегда противостоит глубоко укоренившейся морали христианского подавления, и мы еще не смогли отделить вьющиеся стебли психологии от древа морали. Снимая давление, мы тем самым приглашаем фантазию «допустимого поведения», и тогда описания тени в психологии нераздельно переплетаются с проблемами морали в религии.