Аналитики, консультанты, социальные работники относятся к людям, которые выявляют и решают самые различные проблемы. Мы предчувствуем беду еще до того, как человек обращается к нам, задаем вопрос сами: «В чем дело? Что происходит?» Встреча начинается не только с психической проекции человека, обращающегося за помощью, но и со встречного намерения профессионала оказать помощь. Пользуясь языком анализа, мы сказали бы, что контрперенос наличествует еще до начала контрпереноса. Мои ожидания здесь, со мной, пока я жду, что в мою дверь постучат.

Действительно, контрперенос присутствует с самого начала, поскольку некое бессознательное стремление заставляет меня выполнять такую работу. Я могу внести в свою работу такой смысл, как желание спасти в себе раненого ребенка, и тогда каждый человек, обращающийся ко мне за помощью, будет моим собственным несчастным детством, требующим, чтобы его раны были перевязаны, нуждающимся в теплой отеческой заботе. Или, напротив, я все еще могу видеть в себе заботливого сына, желающего вывести своего отца или мать, заблудившихся в темном ночном лесу, к свету и обновлению. Тот же архетип родитель-дитя может, например, влиять на нас, когда мы ощущаем в себе потребность повлиять на взгляды родителей или даже наказать их и распространяем это чувство на все старшее поколение, отвергая его идеалы и ценности.

Потребности существуют всегда. Я не мог бы выполнять свою работу, если бы не испытывал такой потребности. Но мои потребности принадлежат не только мне; на более глубоком уровне они соответствуют также потребностям других людей. Как человек, приходящий ко мне, нуждается в моей помощи, так и я нуждаюсь в нем, чтобы проявить свою способность такую помощь оказать. Помощник и человек, нуждающийся в помощи, социальный работник и человек, ощущающий потребность в социальной помощи, потерянный и обретенный — всегда идут вместе.

Однако нас воспитали так, что мы скрываем от других свои потребности. Идеальный мужчина, воспитанный в традициях западного протестантизма, проявляет свое «сильное Эго» в независимости. Испытывать в чем-то нужду означает быть зависимым, слабым; нуждаться — значит неизбежно подчиняться другому. Обсуждение того, чем такая позиция грозит более слабой и женственной стороне человека, мы вынуждены перенести в последнюю главу. Но здесь необходимо отметить, что между потребностями и призывами едва ли существует различие. Призыв воспринимается в большей мере как приходящий извне, тогда как потребности представляются «моими», приходящими изнутри. Отвергать призыв опасно, ибо это означает отвергать свою сущность, которая «трансперсональна». Но не является ли отказ от потребности столь же опасным? Потребности являются не только личными. У них есть объективный уровень; например, мое желание быть с вами — не только моя личная потребность, но и объективное требование наших отношений, внутренний голос, высказывающий просьбу их сохранить. Потребности делают нас человечными; если бы мы не нуждались в других людях, если бы мы могли сами удовлетворять свои потребности, то человеческого общества не существовало бы. Хотя я не могу удовлетворить свои потребности, возможно, я смогу удовлетворить ваши. Хотя я не могу понять себя, я могу помочь вам понять вас, как и вы можете помочь мне. Такая взаимность — часть принятия друг друга и любви друг к другу.

Потребности сами по себе безвредны, но когда они отклоняются от тех или иных условных норм в обществе, то присоединяются к теням каунселинга и действуют исподволь как требования. Консультант может испытывать потребность учить и воспитывать, а также передавать свои знания, поскольку таков характер его личности. Характер пробуждает его призвание. Однако он едва ли может требовать, чтобы каждый обращающийся к нему человек приходил только за поучением. Его потребность поучать должна реализовываться иным образом, иначе она способна превратиться в бессознательное требование, предъявляемое к каждому приходящему к нему человеку. Осознав свою потребность в аналитической работе, я, возможно, снижу свои требования к обращающимся ко мне людям. Поскольку требования возрастают в тех случаях, когда в потребностях не признаются, признание мною своих потребностей не позволит им выродиться в требования непременного выполнения в реальной жизни, ибо требования взывают к выполнению, для потребностей же необходимо только их выражение.

Наряду с потребностью в проявлении заботы, важной особенностью, определяющей призвание к такого рода деятельности, как работа консультанта, является потребность в близости, интимности. Не все люди обладают склонностью к близким, личным, откровенным беседам. Если я не осознаю потребности в интимности и не стремлюсь к ней при других обстоятельствах своей жизни, она может превратиться в требование к другому человеку, даже в требование к себе, и я могу стать сверхоткровенным в отношении себя, превращая сеанс терапии в час взаимных признаний.

Доминирующие культурные образы способны влиять на нашу работу, так что все, кто связан с обучением и лечением, как в церкви, так и вне ее, христиане и люди иных конфессий, могут идентифицировать себя с различными сторонами архетипического образа Христа. Такая идентификация может, например, проявиться у тех, кто предпочитает работать исключительно с изгоями общества, с наиболее закоренелыми правонарушителями из трущоб, со всякого рода отверженными. Она может также проявляться у работающих по призванию, у тех, кто противостоит стремлению к материальным благам и коррупции, у антифарисеев, реформаторов, страдающих слуг, преданных мучеников, проповедников любви, то есть у всех тех, кто идентифицирует себя с моложавым духом, ибо образ Христа дает прекрасный пример обращенного к Богу молодого человека.

На мою работу могут влиять и иные образы и стороны моей психики: например, потребность в славе и власти, и тогда я буду встречаться главным образом с важными людьми, превращусь в того, кого ранее называли «светским доктором», или потребность в научных исследованиях, и тогда я увлекаюсь чтением историй болезни, интересуюсь сновидениями и симптомами заболевания как таковыми, забывая о самом человеке — носителе болезни, его снах и симптомах.

Во время терапевтического сеанса другой человек может служить объектом для удовлетворения любой из этих потребностей. Следовательно, его излечение начинается с моего излечения, моего осознания различных архетипи-ческих образов, проявляющихся через меня и заставляющих другого играть роль, которую он не собирался исполнять. Ибо если я — отец, то он должен быть ребенком; если я — целитель, то он должен быть больным; если я просвещен, то он должен быть погружен во мрак и заблуждения. Эти проявляющиеся через меня образы являются составной частью некоторого сценического фона, на котором появляется другой человек. Очевидно, что, с одной стороны, ситуация не является обезличенной; но с другой — в ней не может отсутствовать и архетипиче-ское влияние. Мои насущные жизненные потребности и используемый мною профессиональный подход органически вплетены в конкретную сиюминутность, от которой невозможно избавиться с помощью псевдооткрытости и бездушной отстраненности. Чем меньше я осознаю свои личные потребности и то, как они фильтруют силы, проявляющиеся через меня, тем более непосредственно и обезличенно проявляются архетипические аспекты. Тогда каунселинг неожиданно погружается в субчеловеческие глубины, и сами требования перестают носить личностный характер с обеих сторон. Никто не может осуществлять контроль над областью психического и изолировать соответствующие силы, но кое-что о них можно знать заранее и придерживаться гуманистической линии поведения, признав изначально свои личностные потребности. Это может означать признание существования потребностей и у другого человека, что также помогает следовать гуманистической линии поведения. Помимо влияний, обусловленных главным образом общим фоном, бессознательным сценическим пространст- вом, имеет место и влияние, оказываемое непосредственно через сознание. Я хочу что-то осуществить в результате встречи, помочь, сделать, что смогу, узнать, попытаться понять. Я хочу, чтобы мой собеседник стал максимально открытым. Я хочу дать ему что-то. Однако хотеть, делать, получать, испытывать и давать — все это действия по природе своей насильственные. Сознательное, находящееся в центре Эго, является в качестве инструмента воли крайне активной силой. Эго-сознание стремится к своему расширению. Оно намерено подчинить себе свободно текущее либидо, не связанное установками и правилами разума. Вследствие экспансивности Эго и его стремления покорять и подчинять себе иррациональное, оно представлялось обычно в образе льва, солнца или короля. Сам акт осознания является, по утверждению феноменологов, намеренным, или интенциональным, действием. Мы организуем расположенное перед нами поле, структурируя его, наделяя соответствующими значениями. Мы что-то намереваемся предпринять. Руководствуясь самыми лучшими и благородными намерениями, мы стремимся чего-то добиться, не потерять ни часа, не потратить понапрасну ни дня. Мы все время к чему-то стремимся — к совершенству, ясности понимания, здоровью или Богу, каким бы трудным ни был наш путь. Однако именно сам путь представляет собой первую парадоксальную помеху в работе. В попытках ее преодолеть мы создаем новые препятствия. Как сказано в правилах дзэн по стрельбе излука, чем дольше ты целишься, тем дальше от цели упадет стрела. Первый шаг при встрече представляется преодолением моего Эго-сознания, своего рода затмением солнца, даже если именно о солнце со мной и консультируются. Общение с собой, которое учитывает интенцио-нальность Эго-сознания и способствует опережающему удерживанию его активного напора, было названо искусством слушания. Возможно, такое искусство пришло сегодня в упадок, как и искусство вести беседу. Вероятно, беседа как искусство зависит в первую очередь от умения слушать. Как надо слушать? К чему надо прислушиваться? Когда не следует слушать? Слушать себя, одновременно слушая другого. Говорить только тогда, когда собеседник слушает.

Возможно, слушание в меньшей степени является проблемой для теологов и священников, ибо оно сродни медитации и молитве. Молитву описывали как активное молчание, в котором человек внимательно прислушивается к слабому тихому голосу, считали, что молитва не является обращением, своеобразным путем к Богу, а создает такой покой, что Он может сам прийти к молящемуся.

Задолго до появления психологии и каунселинга в современном понимании, до того, как нас научили слушать «третьим ухом», существовал метод вдумчивого слушания, пассивного осознания того, что находится перед человеком. Ученый-естественник или художник целиком предается объекту, находящемуся перед ним. Он отдается ему, впуская его в себя. Он слушает, теряя свою напряженную субъективность в объекте, сам превращаясь в объект среди объектов, лишенный волевого намерения Эго-сознания, объективно констатируя происходящее. Чтобы почувствовать природу слушания, мы должны определить различие между Эго и сознанием. До тех пор, пока Эго будет идентифицироваться с сознанием, до тех пор, пока весь свет психического собирается в Эго и нацеливается исключительно на сознание, этот свет будет ощущаться каждым, на кого он обращен, как активная, возможно, даже агрессивная сила. Тогда воспринимающий его человек «включит» свой собственный свет. Оба источника света будут «обыскивать» друг друга, яркость против яркости, порождая отблески власти. Встречи такого рода достаточно известны. Но можно отделить Эго от сознания, ибо глаз и рука являются органами, отличными от уха, они имеют свою собственную функцию и вносят в сознание собственный вклад. Воспринимающее сознание может расти с помощью органа слуха, подобно тому, как активное сознание формируется при посредничестве руки. Ухо как орган слуха, да и сам слух, совершенно безвредны, безобидны для окружающих, поскольку ни к кому не лезут в душу. Мы воспринимаем другого, как если бы он был музыкой, слушая ритм и каданс его рассказа, тематические повторения и дисгармонии. Мы превращаемся в мифологов психического, то есть изучаем то, что рассказывает душа, поскольку исход- ное значение слова «мифология» — «сказание». Если душа — струна, то только ухо может услышать ее звучание. Можно сказать, что ухо относится к феминной части головы; это сознание, проявляющее максимум внимания при минимуме намерений. Мы воспринимаем другого через слух, через свою феминную составляющую, постигая его проблему и предлагая ее новое решение только после того, как полностью проникнемся ею, почувствуем ее влияние и дадим ей отстояться в тишине.

Такое выслушивание, когда другому позволяется пройти своим собственным путем, и слушатель не пытается сам совершать поступки, может привести к тому, что в юнговском анализе называется «психической инфекцией». Это еще одна из опасностей, возникающих при общении. Там, где существует реальная связь и ворота открыты, две души сливаются воедино. Тогда говорят о «встрече родственных душ». В такой момент, принимая другого за себя, человек перестает понимать, кто есть кто, что его, а что принадлежит другому, находясь в состоянии, напоминающем folie a deux*( Безумие двоих франц.). Вполне оправданно мы придерживаемся своего Эго. Его направленная сила представляет собой первую защиту против такой инфекции, поскольку Эго сохраняет нас независимыми, незараженными, с незамутненным зрением. Однако, при всей его сторожевой бдительности, Эго не является терапевтом. Исцеление приходит с неожиданной стороны, с той, где психическое безрассудно и уязвимо. Оздоровляющий процесс заключен в идее раненого целителя** (Раненый целитель — символический образ архетипической природы, констеллируемый в аналитическом взаимодействии. Этот аналитический термин возник из легенды об Асклепии, древнегреческом боге врачевания, основавшем святилище в Эпидавре, где могли исцеляться все желающие. Обучавший там искусству врачевания кентавр Харон изображался страдавшим от собственных ран), излечивающего своими собственными ранами, в качестве которых в анализе или каунселинге могут выступать собственные потребности или призвание психотерапевта. Та или иная рана — это отверстие в стенах, проход, через который мы можем заразиться сами, но также можем воздействовать и на других. Стрелы любви одновременно ранят и исцеляют и представляют собой призывы. От Эго не истекает сострадания. Однако открытые раны, если за ними ежедневно не ухаживать, могут воспринять чужую инфекцию, послужив причиной заболевания, поражающего личность в целом. Чтобы оказаться в состоянии помочь кому-либо еще, я вынужден обратить внимание на свои потребности и страдания.

Из всех препятствий, мешающих успешному процессу исцеления, при каждой встрече особого внимания заслуживает любопытство. Я не имею в виду болезненное или извращенное любопытство, частично свойственное каждому из нас и являющееся частью зла или первородного греха, без которого вообще непостижимо наше существование. Любопытство — это не только сублимированная скоптофилия или вуайеризм, но и само волнение, вызываемое встречей с чужой грязью. Любой человек, связанный по роду своей профессии обязательством соблюдать тайну, должен прийти к соглашению с этой стороной своей натуры. В действительности любопытство может означать не более чем страсть к сплетням, которая во многом питается из источников собственной непрожитой жизни психотерапевта или жизни, прожитой им через других.

Но любопытство является и более глубоким недостатком. Для св. Бернара из Клерво, в поучении которого «Познай себя самого» говорится о духовной дисциплине самопознания, первым шагом, уводящим от пути истинного, была не гордыня, не праздность, не похоть или вожделение — этим шагом было любопытство. Св. Бернар говорит главным образом о деструктивности подобного шага в отношении самого человека, о вреде, который может причинить любопытство душевному миру и духовному просветлению. Своим светом Эго пытается выявить причины любопытства в укромных уголках личности, выискивает детали детских воспоминаний, поощряет периоды молчаливой интроспекции. Нам любопытно узнать, кто мы, каким образом мы стали такими, тогда как при религиозной установке мы бы изначально признали, что являемся Божьими созданиями и стали тем, кто мы есть, по Божьей воле, а не вследствие случайных обстоятельств воспитания. Предостережение св. Бернара о разрушительной силе любопытства, будучи интерпретировано в терминах глубинной психологии, означает, что бессознательному разрешается «наносить визиты» в сознание выбранным им путем и в выбранное им время, причем без какой-либо попытки составить историю болезни в качестве ответа на вопрос «почему».