5. Брак. Эта тема также должна быть продумана пастырем, так как упрощение может и здесь привести к неверным выводам. Прежде всего, не должно себе представлять брак как некую панацею от навязчивых приражений похоти. По церковному учению, брак не есть открытая дверь к излишествам тела. Церковь молится о даровании брачующимся целомудрия, о соблюдении ложа чистым, о единомыслии душ и телес, о браке честном и ложе нескверном. Брак не есть дозволение на нечто безудержное, на некую необузданность и распущенность. В браке должно быть и воздержание. Возможные болезни одного из супругов, период ожидания младенца и под. обрекают другую половину на воздержание и на известную аскезу.

Нельзя, с другой стороны, сводить брак к одному деторождению, как это свойственно римокатолическому взгляду. В браке, по учению отцов Церкви, большое значение придается духовной его стороне.

Тема пола не покрывается вполне сферой брака. Этот последний является законной и благословенной Церковью формой удовлетворения потребностей человека. Происходящее отсюда деторождение получает свое естественное развитие, чем, однако, не исчерпывается область брачной жизни. Брак может и не быть плодотворным в этом смысле в силу разных обстоятельств. Но так или иначе, пол будет себя проявлять совершенно самостоятельно, поскольку он лежит глубже своих физиологических проявлений. Пол в смысле сильно одаренной личности ищет и других, кроме физиологических, своих проявлений. Одаренность той или другой стороны брачного союза требует иных сфер для своего воплощения. Творчески сильная природа может оставаться сильной и яркой, совершенно независимо от того, как протекает сексуальная жизнь. С годами низшие функции плоти могут уже замолкнуть и не требовать своего удовлетворения, тогда как высшие стремления яркой личности будут все еще продолжать искать своего воплощения. Пол, в его высшем смысле, пойдет по своему пути, независимо от темперамента и стремлений другой половины союза. И в таком именно разрезе брак, устремленный только на низшие проявления секса, будет обречен на многие несогласия, чтобы не сказать трагедии.

Ярким примером прошлого века может послужить брак Толстого. Бесспорно одаренный во многих отношениях творец "Войны и мира," одаренный и в смысле физиологическом, и в области художественной, и в интеллектуальной, в известную пору своей жизни искал выявления своей яркой личности в сфере, ничего не имеющей общего с супружеской жизнью в ее узком смысле. Увлеченный своими нравственно религиозными исканиями, Толстой, в ущерб своему художественному гению, пошел по пути совершенно отличному от того, каким себе представляла совместную жизнь его жена. Молодая девушка, полюбившая севастопольского офицера, беззаветно ему преданная, прекрасная жена и мать, верная почитательница его творений, она не могла никак разделить увлечений Толстого второй половины его жизни, начавшего косить, пахать, тачать сапоги, класть крестьянам печи (которые, кстати сказать, были никуда не пригодными и дымили). Счастливый вначале брак сделался в дальнейшем мало выносимым в смысле несогласия высших интересов одной и другой половины этого брачного союза. Толстой со временем пережил уже свои ранние увлечения семейными интересами, детьми, их болезнями и пр. Заботы об их будущем уже не могли привлекать внимания Толстого, искавшего какой-то вечной правды и новых путей; но, с другой стороны, его жена не могла следовать его увлечениям, забыв свои непосредственные обязанности жены и матери. Трагедия разногласия Толстых достаточна известна, чтобы на ней останавливаться. Следует, однако, справедливости ради, не оправдывать одну только сторону, Льва Николаевича, и осуждать его жену, не ставшую "толстовкой." В данном случае, счастливый когда-то брак в общем смысле, оказался мучением и неудачей в духовном смысле.

Подобными примерами полна обычная жизнь. Несогласованность духовных устремлений супругов не может никак быть покрыта даже верностью их друг другу. Кроме физической близости, брак непременно требует и духовной. Это вовсе не значит того, что муж должен раствориться в интересах жены, а жена должна быть верной помощницей и идейной подругой своего мужа.

Вряд ли нужно требовать, чтобы жена профессора подыскивала примечания к его работам или интересовалась хирургическим или астрономическим изысканиями своего мужа. Но, с другой стороны, совершенное равнодушие мужа к воспитанию детей и к внутреннему миру своей жены так же, как и ее непонимание его внутренней жизни, свидетельствуют о том, что этот брак имел в себе глубокую несогласованность.

Сила взаимной любви в данном случае уступает место остропроявляющемуся эгоизму. Одна личность совершенно затемняет другую, пренебрегает ею. Этот эгоизм является родоначальником всех несогласий во взаимной жизни двух лиц различных полов. Эгоизм, который по св. Максиму Исповеднику проистекает из неведения Бога (Письмо 2-ое) порождает и все остальные страсти ("О любви" 3, стр.8).

Себялюбие может быть преодолено только силой противоположной, т.е. любовью к другим, которая приводит к Богу, так как "любовь к Богу мы знаем и именуем не как отличную от любви к близким, но как целиком одну и ту же любовь" (Письмо 2-ое, 401 Д.). Эта божественная любовь основывается на той же силе вожделения, как учит тот же отец Церкви ("К Фалассию").

Вообще же, надо отметить с особой силой, тот же Максим Исповедник, так много учивший о любви и при этом об "эросе," как и об "агапи," может быть весьма интересным в данном контексте. Ему представлялось в мистических прозрениях о мире в высшей степени интересная панорама трагического разделения в мироздании. Весь космос созерцается им расщепленным первородным грехом на некие разделения: на постигаемое умом и на неведомое, на небесное и земное, на рай и вселенную, на начало мужское и женское. Максим Исповедник с исключительной силой прозрения, как никто иной, переживает это греховное состояние мироздания. Но он же убежденно исповедует свою веру и упование в то, что это трагическое состояние мира, это расщепление человечества на начало мужское и женское, может быть преодолено и побеждено именно силой любви. Максим вслед за Ареопагитиками, так много и глубоко учивший об эросе и о возможности его сублимации, учит наряду с этим и об исцеляющей силе любви aggpi, которая, как мы видели, не должна быть воспринимаема, как высшая ступень эроса, но как сила, от него независимая.

Пастырская психиатрия

То, что принято теперь называть "Пастырской психиатрией," приобрело уже с известного времени права гражданства в западной науке, тогда как на православном Востоке это является еще почти неведомой областью пастырской деятельности. Оно не должно быть понимаемо, как некая дополнительная часть Требника или Номоканона, так как оно не входит в область пастырской аскетики, а является некой параллельной областью пастырского душепопечения, которая тем не менее не должна быть оставлена священником без внимания. Несколько предварительных замечаний представляются нам в данном вопросе необходимыми.

Душепопечение и, в частности, исповедь есть сферы недоступные постороннему наблюдению. Решение вопросов духовной жизни, связанное с исповедью, проходит "in foro interno." Духовник является на исповеди как свидетель только. Исповедная тайна есть тайна абсолютная.

Но есть и другое. Есть область более интимная и более тщательно скрываемая кающимся, чем грех. Есть нечто такое в душе человеческой, что не является грехом и что сам кающийся не подозревает, что скрыто от взоров совести и, даже больше того, самой совести не подведомственное. Существуют некие тайники души, в которых сам грешник не разбирается и, может быть, и не догадывается. Существуют такие состояния души, которые требуют совсем иной оценки, чем аскетическая и нравственно богословская. Эти состояния, которые не могут быть определяемы категориями нравственного богословия и которые не входят в понятие добра и зла, добродетели и греха. Это все — те глубины души, которые принадлежат области психопатологической, а не аскетической.

По-разному смотрят на душевнонеуравновешенного человека воспитатель, судья, пастырь и врач. Можно ли считать, что известные акты таких субъектов являются только грехом, подлежащим епитимий? Является ли всякая аномалия душевной жизни преступлением нравственного закона, норм кодекса аскетики? Не есть ли такая аномалия больше болезнь, чем злое дело? Ставится поэтому вопрос о том, где проходит граница между этикой и психопатологией?