Можно с известным риском схематизации определить "пастырскую психиатрию," как попытку координации психолога (или психиатра) и работой пастыря в самых интимных областях его деятельности. Не следует думать, что пастырь может привлекать психиатра к тому, что ему было открыто у исповедального аналоя. Скорее следует допустить другое, т.е. что сам пастырь должен быть несколько знаком с психоаналитическими наблюдениями, должен прочитать одну-две книги по пастырской психиатрии, вникнуть поглубже в то, что является нравственной психологией, чтобы не осудить в человеке как грех то, что есть только трагическое искривление душевной жизни, загадка, а не грех, таинственная глубина души, а не нравственная испорченность.

Здесь встают некоторые вопросы принципиального характера, от решения которых будет зависеть то или иное отношение к предмету.

1. Допустимо ли вообще, с точки зрения Православия, говорить о Пастырской психиатрии? Можно ли совместить этот предмет с основными принципами нашей унаследованной от святоотеческого и церковного предания, этики и аскетики? Подобный подход к вопросу не может не вызвать удивления. А, между прочим, такие вопросы неоднократно приходилось слышать. Удивление может вызывать именно связь между Пастырской психиатрией или этикой и аскетикой. Суть дела состоит в том, что психиатрия ни в коем случае не претендует на те области, которые подлежат аскетике. Аскетика занята борьбой с грехом и страстями, тогда как пастырская психиатрия стремится проникнуть в те сфере душевной жизни, которые никак не могут быть квалифицированы, как грех и зло. Аскетика дает мудрые советы, полученные от отцов и учителей Церкви, для излечения грехов и пороков: гордости, уныния, сребролюбия, тщеславия, чревоугодия, блуда и т.п. Психиатрия ищет глубоких причин тех духовных состояний человека, которые коренятся в сокровенных тайниках души, в подсознании, в унаследованных или приобретенных противоречиях человеческого существа. Психиатрия обращает свое внимание на то, что аскетику в сущности не интересует: навязчивые идеи, фобии, неврастения, истерия и т. под.

С точки зрения Православия и церковного предания, нет основания видеть какие-либо препятствия для применения психиатрических или психоаналитических данных в деятельности пастыря. Психиатрия принципиально не должна противоречить пастырству, ни ему мешать или умалять значение душепопечения. В работе пастыря могут быть применены все средства помощи душам на пути спасения. Пастырская психиатрия по значению не равняется аскетике, их области смежные, но не исключают одна другую, потому что психиатрия не вмешивается в область чистого богословия. Она ищет в тех сферах, где аскетика не имеет прямого применения. Психиатрия в руках пастыря является вспомогательным средством для обнаружения не греха, а патологических явлений, связанных с заболеваниями психическими, т.е. душевными, а не духовными.

2. Разбираемый вопрос можно поставить несколько иначе. Если допустимо и вполне разумно говорить о психиатрических вспомогательных средствах для действий пастыря, то есть о пастырской психиатрии, то позволительно поставить вопрос о принципиальной допустимости психиатрии, как таковой, или, что то-же, поставить ударение на пастырской психиатрии. Это значит: можно ли вообще, с богословской, пастырской, духовной, церковной точки зрения допускать психиатрию туда, где, казалось бы, следует говорить только о духовном, а не медицинском. Иными словами, с каким правом медицинская дисциплина будет допускаема не только в образ действия пастыря, но и вообще в область духовной жизни.

только грехом?

Ум, стремящийся все упростить и исключить все проблемы, конечно, так и поступает. Ответ в таком случае напрашивается сам собой: все это только грех, святые отцы никаких психоанализов не знали, но умели лечить глубины души и самый грех, боролись со злом, а не с загадками души. При такой постановке вопроса самое слово психиатрия, а тем более пастырская психиатрия является посягательством на завещанное отцами-аскетами православное понимание греха и борьбы с ним. Вопрос сводится в таком случае к одной только упрощенной этической оценке всего того, что человек таит в себе.

В самом деле, не проще ли все это рассматривать, как одно только последствие первородного греха, как признак нашей общей греховности и склонности ко греху. В самой своей сущности все происходящее в человеке является последствием его ограниченности и смертности. Смертность и болезни в том числе есть последствие Адамова падения, так как в первородном грехе человек утратил свое прежнее райское состояние. Душевная аномалия (неврастении, истерии и пр.) восходят к одной общей причине — к первородному греху. Но ограничивается ли дело только душевными болезнями, не есть ли и прочие болезни и общая склонность к ним человека следствием все того же Адамова греха. В райском состоянии вряд ли человек знал бы все эти различные болезни. Но все эти патологические случаи есть факты а не одна только игра воображения и мнительности. Можно ли в таком случае, с точки зрения аскетики и церковного предания, лечить эти болезни? Допускает ли православная аскетика медицину и не является ли она от лукавого?

Ответ вне сомнений: вряд ли кому либо придет в голову запретить, с точки зрения православное™, пользоваться советами врача. Пусть первородный грех повлек за собой смертность, а следовательно и болезненность, то следует ли входить в проблемы позволительности лечения человека и спасения его от преждевременной смерти.

Если вообще все болезни должны быть лечимы, то болезни особые, душевные недуги не должны быть исключением из этого правила. В противном случае Православие должно противиться всякой психиатрии, а не только пастырской, и больницы для душевнобольных следовало бы закрыть.

Вопрос в том: есть ли болезнь зло? Нет сомнения, что она есть последствие первородного греха, но есть ли болезнь сама по себе зло, подлежащее только епитимий? Нужно ли неврастению лечить одними только аскетическими средствами? Стоят ли душевные болезни на том же уровне, что и грехи гордости и сребролюбия?

Св. Иоанн Златоуст пишет так: "Существует зло: блуд, прелюбодеяние, лихоимство и иные пороки, достойные величайшего осуждения и наказания. Но существуют, или лучше называются злом: голод, мучения, смерть, болезнь и пр. Это не есть зло, а только называется таковым. Если бы это было злом, то не было причиной добра." Отсюда ясно, что перед пастырем предстают в кающейся душе: кражи, осуждения ближних, гордость, плотские страсти; но во время исповеди, или в пастырской практике, вне исповеди могут явиться: навязчивые идеи, маниакальные состояния, неврастения и под. Повторяем, что и случаи чистой психопатологии, равно как и та или иная хворь или же грех осуждения ближних, — все вместе есть последствия первородного греха. Но нельзя все эти последствия подводить под одно понятие греха. Грехом является только третий из приведенных примеров.

Пастырь, призванный не судить, а спасать мир, преображать его лучами Фаворского света, способствовать созиданию "новой твари" во Христе, должен уметь вдумчиво, трезво и сострадательно отнестись ко всем этим феноменам и каждому давать свой совет. В случае телесной немощи пастырь может помочь своей молитвой и ободрением; в случае греха он должен вразумить, обличить, укорить и, может быть, наказать; в случае психологическом он сам прежде всего должен понять, с чем он имеет дело, мудро поступать с таким человеком и помочь ему.

Берясь за нелегкое дело душепопечения, пастырь должен не психиатра привлекать к своей работе, а самому быть подготовленным в некоторой мере с требованиями психологии и пастырской психиатрии. Это нисколько не повредит его православное™ и духовности. В программе духовных учебных заведений всегда включалась Психология, и это может быть несколько расширено, чтобы кандидаты в священство могли бы знакомиться с новыми руководствами по нравственной психологии, по пастырской психиатрии, по психоанализу, приспособляя их к условиям православного пастырствования.