День 27 февраля явил уже подлинную картину революции, бывшей вначале только мятежом горсти взбунтовавшихся солдат... Появились грузовики, развозившие по всем частям города революционные прокламации, какие разбрасывались на улицах и жадно подбирались населением. Определенно называлось имя английского посла сэра Бьюкенена как одного из главных руководителей революции... Из окна моей квартиры я видел, как мои курьеры то и дело бросались на мостовую, ловили разбрасываемые прокламации и жадно их читали. Я не мог не заметить, в связи с этим, перемены их настроения и того, как прежнее подобострастие сменялось грубостью и развязностью. Прошел слух об аресте высшего сановника Империи, бывшего министра юстиции, ныне председателя Государственного Совета, И.Г. Щегловитова. Слух скоро подтвердился. В этот же день вышел первый номер "Известий солдатских и рабочих депутатов", с перечнем арестованных, среди которых имя Ивана Григорьевича значилось первым. Я вызвал к себе жившего по соседству со мной директора канцелярии Обер-Прокурора Св. Синода В.И. Яцкевича, и спросил его:

"Не пора ли и нам приготовляться к аресту? Посмотрите, что происходит", – сказал я, не допуская, в то же время, даже мысленно этой возможности...

"Что Вы, что Вы! – засмеялся В.И. Яцкевич. – Кому Вы сделали что-нибудь дурное? Кого-кого, а Вас уже наверное не тронут", – повторил Виктор Иванович мои собственные мысли. Я был так уверен в себе, сознавал, что относился к своему служебному долгу с такой щепетильностью и добросовестностью, что никто, и при умышленном желании, не нашел бы на моей совести даже тени повода к моему аресту... Но я не сознавал того, что именно это отсутствие поводов и являлось самым главным поводом и что в моем положении находились все, входившие в состав правительства...

Совершенно ошибочно предположение, что момент опасности мгновенно рождает стремление к бегству, с целью от нее укрыться. Эти соображения обыкновенно являются задолго до наступления опасности; а, при встрече с нею лицом к лицу, рождается, наоборот, удивительная покорность судьбе, исчезает всякое желание противиться ей, наступает какая-то чрезвычайная апатия ко всему окружающему...

Не успел В.И. Яцкевич уйти, как ко мне вбежал, весь запыхавшись и дрожа от волнения, мой преданный слуга и сообщил мне, что мои казенные курьеры предались на сторону бунтовщиков, грозят мне и могут ежеминутно меня выдать разбушевавшейся черни, и что я должен немедленно скрыться. "Куда?" – мог только спросить я, указав на стрельбу на улицах и на совершенную невозможность выйти из квартиры...

"Нет, уж, положимся на волю Божию: бежать некуда; да и не подобает мне скрываться бегством; да и народ, может быть, скоро образумится, и все пойдет опять по-прежнему", – говорил я, все еще не допуская безнадежности положения.

В этот момент послышался громкий, беспрерывный звонок и неистовый стук в дверь...

"Открывать?" – спросил меня лакей, побледнев как мел и растерянно смотря на меня широко раскрытыми глазами, полными ужаса.

"Открывай", – сказал я, перекрестившись. В квартиру ворвалась толпа пьяных солдат, под предводительством жидка, лет 16-ти, и разбрелась по комнатам, рассматривая вещи и любуясь убранством квартиры. Один из них начал грубо, с помощью штыка, открывать шкафы и, увидев в одном из них два кулька белой, пшеничной муки, привезенной мною с Кавказа сестре и еще не отправленной по назначению, поднял страшный крик... Подле него суетился жидок, готовый обвинить меня в сокрытии предметов первой необходимости, что в тот момент являлось самым ужасным преступлением... Вдруг раздался крик из моего кабинета: "Товарищи, расходись, здесь нам делать нечего: это присяжный поверенный"... Оказалось, что один из солдат, забравшись ко мне в кабинет, увидел висевшую на стене бронзовую, позолоченную цепь Земского Начальника, долго рассматривал ее, вертел в руках во все стороны и, признав ее за цепь адвоката, перед сословием которых, как творцов революции, обязан был благоговеть, бережно повесил ее обратно на стену, а затем скомандовал расходиться... Солдаты мгновенно убрались и в образцовом порядке вышли из квартиры; но жидок, все же, отобрал муку и взвалил ее на плечи здоровенному детине, послушному, как баран и глупому, как осел... На площадке лестницы стоял перепуганный В.И. Яцкевич; за ним его жена и дети.

"Где здесь живет генерал?" – спросил один из солдат.

"Я генерал, только штатский", – ответил Виктор Иванович.

"Нам штатских не нужно; где военный?"

"Здесь нет военных", – последовал ответ.

И пьяная компания стала спускаться с лестницы, провожаемая подобострастными курьерами.