В 66-м году, когда римский прокуратор изъял из храма большое количество серебра[51], вспыхнуло восстание. После первых успехов оно быстро переросло в настоящую войну, охватившую всю страну. В ответ римляне обрушили мощь своей 60-тысячной армии, так что рано или поздно при всей ожесточенности и упорстве, с которыми сопротивлялись иудеи, они должны были быть сломлены. Вдобавок внутри самих иудеев разгорелась гражданская война: зилоты требовали от всех вооруженного участия в восстании до последней капли крови, тогда как другая часть иудеев искала мирных путей и договоренностей с римлянами.

Так, например, против вооруженной борьбы выступал один из иудейских учителей — раби Йоханан бен Закай. В это время Иерусалим был уже в осаде. Из боязни перед расправой со стороны зилотов ученики вынесли бен Закая из города под видом покойника.

Летом 70-го года римляне ворвались в Иерусалим, и город был разрушен. Прекратил свое существование и храм, сгорев в огне пожара. Это событие имело и до сих пор имеет огромное духовное значение для иудаизма: остатки храма, его Западная стена, стали священным местом плача об этой потере. Кстати, как мы увидим, для христиан, или во всяком случае для иудео-христиан разрушение храма тоже было событием, потребовавшим правильного богословского осмысления (см. § 48. 1).

Упомянутый Йоханан бен Закай уже после окончания войны смог собрать оставшиеся силы иудейства, прежде всего в лице ученых книжников, и организовать иудейскую школу в Ямнии (или Явне) — небольшом городке на побережье Средиземного моря к югу от современного Тель-Авива. Сразу после разрушения храма школа в Ямнии фактически стала преемницей иерусалимского Синедриона. Ее значение в том, что была создана модель иудаизма в новых условиях — без храма, без жертвоприношений, без священства и без государства. Многие течения, представлявшие до того иудаизм (саддукеи, ессеи), прекратили свое существование. Остались только фарисеи, благодаря которым иудаизм и возродился. Так что фарисейская традиция «развилась в раввинистический иудаизм и сохраняется до некоторой степени в современном ортодоксальном иудаизме»[52].

Один ученик спросил Йоханана о том, как быть теперь без храма и жертвоприношений? На это он ответил: «Не печалься, сын мой, так как мы можем совершать другие дела покаяния, не менее значимые: дела милости, ибо, согласно Писанию, «Я милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6, 6)»[53].

Иудаизм и иудео-христианство в первые десятилетия после разрушения храма

Приведенное место из Священного Писания Ветхого Завета Иисус Христос дважды цитирует в Евангелии от Матфея (9, 13; 12, 7). Данный пример — один из многих, с помощью которых можно убедиться в том, что хотя Ямнийская школа не упоминается в Новом Завете, однако перекличку (как и скрытую полемику христиан, точнее, иудео-христиан), в Палестине тех лет с выжившим после разгрома восстания иудаизмом можно услышать в Писаниях Нового Завета, прежде всего в Евангелии от Матфея — Евангелии, написанном для христиан из иудеев (иудео-христиан). С одной стороны, мы встречаем здесь Иисусово толкование Закона, в чем-то созвучное толкованию некоторых видных иудейских учителей (см. выше о Гилелле). С другой стороны, именно в Евангелии от Матфея приводится обличительная речь Иисуса Христа против книжников и фарисеев (Мф. 23). Христос противопоставляет христианскую молитву иудейской (6, 5-6) и вообще призывает, чтобы праведность христиан превзошла праведность книжников и фарисеев (5, 20). «Иго», которое Он предлагает — легко (11, 30). Он учит «как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7, 29).

III. Личность и провозвестие Иисуса Христа

В книгах Нового Завета мы черпаем апостольские свидетельства об Иисусе Христе, и в них мы находим основание для веры в Него как в воплотившегося Сына Божия, Господа и Спасителя. Их церковная канонизация, то есть отбор из многих христианских и псевдохристианских писаний, была процессом, который занял время. Об истории формирования новозаветного канона будет сказано ниже (см. § 26). Но сам по себе факт такой работы уже свидетельствует о том, какое значение христиане с самого начала придавали аутентичности, то есть соответствию первоначальной апостольской проповеди тому, что написано в этих книгах.

Коль скоро речь шла о воплощенном или, по еще более точному выражению святых отцов эпохи первых Вселенских соборов, вочеловечившемся Сыне Божием, важно было сохранить не только апостольскую весть о том, что «Иисус есть Христос, Сын Божий» (Ин. 20, 31), но и ценные сведения о Его человечестве, о Его историчности и неповторимости, свойственных любой человеческой личности. Ведь этим дорожили прежде всего все те же апостолы — ученики Христовы. Именно поэтому они подчеркнуто настаивали на подлинности, «осязаемости» своего свидетельства (ср. 1 Ин. 1, 1), тем более, что их главная новость о том, что «Слово стало плотью» (Ин. 1, 14) уже тогда, во времена апостолов, ставилась под сомнение всевозможными разновидностями докетических учений, всячески отрицавших «плотской», «материальный» фактор жизни Иисуса Христа[54].

Некоторое время Евангелия называли «воспоминаниями» апостолов[55]. Это еще раз показывает, как важна была историческая достоверность всего, что говорил и делал Иисус. При этом такие «воспоминания» были не ностальгическим (грустным) рассказом о событиях безвозвратно ушедшего прошлого. Но именно Благовестием, то есть Радостной вестью — Евангелием — о том, что Сей Человек Иисус есть Бог, Спаситель и Господь. Причем Благовестие прочитывалось и было слышно буквально во всем, что говорилось об Иисусе.

Все это дает удивительное сочетание веры в Иисуса как в Христа и Сына Божия со стремлением бережно сохранить то, что было свойственно Ему как Человеку, жившему и проповедовавшему в определенном историческом и религиозном контексте. Это сочетание органично спаяно воедино в четырех канонических Евангелиях. Причем в каждом из них такое сочетание представлено по-разному.

Пожалуй, наиболее виртуозно это проделал евангелист Иоанн Богослов. В его Евангелии мы встречаем одновременно и самый богословский, духовный, «гностический» вариант Благой вести, и наиболее точные, иногда даже излишние на первый взгляд детали. В них подчас трудно отличить символизм смысла (сто пятьдесят три рыбы: 21, 11) от исторической и жизненно-бытовой достоверности. Среди таких деталей, например, купальня, у которой было пять крытых ходов (5, 2); намек на возраст Иисуса не более пятидесяти лет, несколько отличающийся от трафаретного представления (8, 57); храм Иерусалимский, который строился сорок шесть лет (2, 20); подробности, кто из двух учеников прибежал ко гробу первый, но не вошел в него, а вошел лишь после того, как вошел Петр (20, 3-10), хотя именно прежде всего Евангелию от Иоанна было принято отказывать в историчности[56]!