В какой-то момент одному из переписчиков показалось, что не совсем ясно, о каком камне идёт речь, и он на полях отметил: «от пещеры, где лежал умерший», а потом это замечание просочилось в текст при повторной переписке. Казалось бы, с такими вставками можно смириться, потому что они не искажают смысла того, что нам хочет сказать Господь. И тем не менее…

Вот встреча Иисуса с женщиной, схваченной во время свидания с любовником: «…Он поднял голову и сказал им: кто из вас без греха, первый брось в неё камень. И снова наклонившись, писал на земле. Они же, услышав, стали уходить один за другим, начиная со старших, и остался один Иисус и женщина посредине» (Ин 8:7-9).

Так написано в древнейшем тексте, а в византийском варианте после слов «они же, услышав» подставлен деепричастный оборот: «Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить…» Он не меняет смысла, а, скорее, объясняет, о чём речь, тому, кто не понял текст сразу достаточно глубоко.

«Иисус, подняв голову, говорит ей: женщина, где они?» (Ин 8:10). А в поздних рукописях: «Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей…» В текст вставлено шесть новых слов: «и не видя никого, кроме женщины». Однако выше уже было сказано о том, что все ушли. Значит, Он просто не мог никого видеть. Добавленный в средневековых рукописях деепричастный оборот не только не меняет смысла, но даже ничего не объясняет.

Такого рода пояснения смысла не меняют, но зато искажают стиль евангельского текста, делают его значительно более понятным, но каким-то двухмерным, приглаженным и чем-то похожим на школьное сочинение. На самом же деле Евангелие написано совершенно особым языком, резко отличающимся от языка греческой литературы. Оно полно неправильно построенных предложений, фраз с пропущенными словами и многих других стилистических шероховатостей, которые нами воспринимаются как драгоценное свидетельство подлинности Нового Завета, ибо авторы его были совсем не писателями, а галилейскими рыбаками. На средневекового читателя, а особенно на византийского книжника или латинского учёного монаха эти места производили совсем другое впечатление — они казались им уродливыми, искажающими текст и лишающими его гармоничности, которую так ценило средневековье. В силу этого обстоятельства переписчик VIII-XI вв. стремился улучшить евангельский текст, исправить «уродующие» его, как ему казалось, места и придать Евангелию отсутствующую в изначальном тексте красивость.

Средневековые исправления убирают из текста шероховатости, но в то же время лишают его совершенно особой лаконичности, немногословности, делают его более растянутым и водянистым.

Мы возмущаемся тем, что В. Жуковский внёс изменения в стихотворение Пушкина «Памятник», для того чтобы оно хотя бы в искажённом виде было напечатано. Но почему-то не возмущаемся тем, что искажён апостольский текст Евангелия, хотя, конечно же, необходимо, чтобы мы читали именно тот текст Евангелия, который нам достался от апостолов.

Именно красивости, а не красоты не хватает в Новом Завете его средневековым читателям. Он кажется им слишком угловатым и, наверное, даже корявым. Отсюда эти средневековые добавления, которые удивительно напоминают позднейшие попытки исправить древнюю икону, дописывая её там, где древняя краска потемнела или утрачена. Так, например, в начало Нагорной проповеди (Мф 5:11), в стих «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» средневековый латинский переписчик подставляет слово homines («люди»), ибо ему представляется, что без подлежащего предложение теряет смысл и не может быть понято читателем.

Задача современного исследователя, переводчика и читателя заключается в том, чтобы, подобно тому как это делают реставраторы, возвращая иконе её первоначальную красоту, научиться видеть евангельский текст в его подлинной красоте, очень простой и бесконечно далёкой от красивости средневековой рукописи или современной иконы.

Ещё одна группа исправлений связана с попытками средневековых византийских переписчиков снивелировать разницу между Евангелиями. Скажем, в Евангелии от Луки Иисус говорит: «Блаженны нищие» (Лк 6:20), а в Евангелии от Матфея — «Блаженны нищие духом» (Мф 5:3). В средневековых же рукописях и в Евангелии от Луки подставлено слово «духом», чтобы приблизить один текст к другому.

Или описывается исцеление человека с сухой рукой. Иисус спрашивает фарисеев, позволительно ли исцелять в субботу. У Марка следует ремарка: «Но они молчали» (Мк 3:4). У Луки этой ремарки нет. Но средневековый переписчик переносит ее и в Евангелие от Луки (Лк 6:9), хотя на самом деле такого рода замечания характерны именно для Евангелия от Марка — текста, который, несмотря на свою потрясающую краткость, очень богат чисто зрительными образами. Молчащая толпа, в присутствии которой Спаситель совершает Своё чудо, — это как раз картина, которую может показать именно Марк. Поэтому не удивительно, что у Марка слова «они же молчали» есть, а у других евангелистов их нет.

У всех трёх синоптиков Спаситель говорит: «Я пришёл призвать не праведников, но грешников» (Мф 9- 13; Мк 2:17; Лк 5:32). Но в Евангелии от Луки эта фраза оканчивается словом «к покаянию»: «Я пришёл призвать не праведников, а грешников к покаянию». Этого слова нет ни у Марка, ни у Матфея, но во всех без исключения средневековых рукописях оно просачивается и к ним.

Что значит «призвать»? Если мы вдумаемся в значение этого слова, то поймём, что призвать можно именно к себе. Христос призывает нас к Себе: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас» (Мф 11:28). Когда Спаситель говорит: «Я пришёл призвать не праведников, но грешников», то из самого глагола — калео — ясно, что Он пришёл призвать не праведников, но грешников к Себе.

Тогда откуда берётся концовка этого призыва к покаянию в Евангелии от Луки? Оно, как известно, было написано для греков, а греческая культура — это совершенно особый феномен.