Средневековые вставки бывают трёх типов. Первый тип вставок (их меньше всего) — когда переписчик изменяет смысл текста, как в случае с рассказом о вере Авраама в Послании к Римлянам. Другой тип — когда средневековый переписчик пытается пояснить текст в том месте, где он показался ему неясным. И наконец, третий — когда переписчик пытается приблизить одно Евангелие к другому или к другим, нивелируя те различия, которые есть между ними.

При этом очень важно понять, что, спрашивая, где именно точнее сохранено то или иное высказывание Иисуса, мы ставим неправильно сам вопрос. Нельзя утверждать, что одно Евангелие передаёт сказанное Им правильно, а другое неправильно: все Евангелия от начала до конца каноничны, а кажущиеся противоречия, наверное, просто необходимы, чтобы у нас была возможность увидеть Спасителя как бы в разных ракурсах. Чтобы получить верное представление о Нике Самофракийской, на неё надо посмотреть с нескольких точек. Более того, даже никогда не бывав в Лувре, по пяти-шести фотографиям мы можем достаточно хорошо представить эту статую, реконструировав её в своём воображении. Нечто подобное даётся нам в Новом Завете: Лука передаёт слова Спасителя, глядя на них с одной стороны, Матфей — несколько с другой, но оба — правильно, ибо в один текст то, что нам говорит Христос, просто не вмещается.

Сравнивая Синодальный перевод с греческим текстом, можно заметить, что некоторые глаголы, употреблённые по-гречески в настоящем времени, в переводе переданы прошедшим. Например, в сцене с грешницей из Евангелия от Иоанна в оригинале везде стоит настоящее время: «приводят», «говорят»… А в Синодальном переводе — «привели», «сказали». Нельзя понять почему, ибо апостолы используют настоящее время сознательно, показывая, что Иисус не только в прошлом делал или говорил что-то, но и сейчас делает, и сегодня обращается к нам. Как только мы это осознаем, нам станет ясно, что кажущиеся противоречия между евангелистами на самом деле есть сокровищница, из которой мы ещё долго будем черпать всё новое и новое богатство.

Блаженный Августин заметил однажды, что Евангелие — это «нечто для гордецов непонятное, для простецов тёмное: здание с низким входом». Но, говорит он дальше, «оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься» (Исповедь, 3, V, 9). Когда всматриваешься в евангельский текст, сличая его по разным рукописям и сопоставляя те версии, которые сохранены у разных евангелистов, понимаешь, до какой степени глубоко это, пока ещё не вполне понятое нами, замечание.

Обстановка, в которой проповедовал Иисус

В начале 3-й главы Евангелия от Луки есть такие строки: «В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий…» (Лк 3:1-2).

Здесь подробно охарактеризована историческая ситуация того года, когда начинает свою проповедь Иоанн Креститель, а затем и Господь. Мы узнаём, кто тогда был императором в Риме, какие тетрархи (четвертовластники) были поставлены в той или иной области; названы первосвященники — современники Иисуса. И это не случайно — чтобы понять евангельское слово, Весть, которую несёт нам Господь, надо хорошо представлять себе, кто же были Его современники, те «совопросники века сего», о которых говорит апостол Павел (1 Кор 1:20). Из Священного Писания мы знаем книжников и законников, иродиан, фарисеев и саддукеев. Кто эти люди, которые проповедуют в одно время с Христом в Палестине, слушают Его, ученики которых приходят к Нему задать вопросы? Что это было за общество, в которое пришёл Христос?

Как свидетельствует сопоставление монет с изображением кесаря Тиверия, надписями Ирода и др., Спаситель родился не в тот год, с которого начала отсчёт новая эра, а на четыре года раньше. Следовательно, Он был распят в 30-м году. Французский библеист и кумрановед аббат Ж. Карминьяк, проанализировав множество источников, установил, что Христос умер на Кресте 7 апреля 30-го года.

В то время большинство священников Иерусалимского храма были саддукеями. Они представляли собой, говоря современным языком, религиозный истэблишмент эпохи. Это люди, которые во всём стараются подражать грекам. Они даже меняют свои иудейские имена на греческие. Например, Ешуа становится Ясоном, Гиршом — Геродом и т. д. Саддукеи, безусловно, почитают Священное Писание, но для них и Библия, и Бог, о Котором она говорит, и та религия, которая с этим Богом связана, — это не более чем символ национальной идентичности. Подобно тому, как греки и римляне той эпохи, в общем-то, не верят в своих богов, саддукеи слабо верят в Бога Невидимого. Если римские и греческие жрецы и совершают какие-то обряды, то только потому, что такова тысячелетняя традиция, обряды эти освящены временем и верой далёких предков; олимпийская религия — вера в Зевса, Афину, Юпитера, Юнону и других греческих богов — была знаком национальной идентичности греков, названные боги — символами; то же было и у римлян. Примерно так же подходят к своей религии саддукеи. Для них Бог Невидимый — тоже символ, и не больше. Да, они облачаются в храме в священнические одежды, совершают какие-то обряды, жертвоприношения, но это всего лишь дань традиции, потому что так делали их деды, прадеды, прапрадеды в течение тысячелетия; это лишь выражение их национального самосознания. В душе саддукеи исповедуют, вероятно, эпикуреизм, но не как философию, а скорее как образ жизни. Это люди образованные, начитанные, культурные, любящие роскошь, комфорт, уют, хорошие стихи и хорошую прозу. Они, в общем-то, не верят ни во что и поэтому почти всегда пребывают в состоянии скепсиса, уныния: всё в мире тленно, преходяще, неинтересно, не совсем подлинно, относительно, говорят они.

Понтий Пилат — типичный носитель подобных воззрений среди римлян. Когда он слышит, что стоящий перед ним Иисус что-то говорит об истине, он восклицает: «А что такое истина?» Для Пилата истины нет, истина — это иллюзия, дым, у каждого своя истина, свой взгляд на жизнь, считает он, и каждый уйдёт в небытие, причём очень скоро… «Станем есть и пить, ибо завтра умрём!» — воскликнет другой эпикуреец, поэт, которого цитирует апостол Павел (1 Кор 15:32). «И скажу Душе моей, — говорит евангельский богач, — покойся, ешь, пей, веселись» (Лк 12:19). Ede, bibe, lude -post mortem nulla voluptas (лат.) — «Ешь, пей и веселись, после смерти наслаждений не бывает». Будем пользоваться каждым моментом жизни сегодня, потому что неизвестно, что будет завтра. Мы все умрём, мы все уйдём в небытие и всё, что есть в нашей жизни, оставим здесь. А потому сегодня нужно пользоваться жизнью сполна. Такова логика этих людей. Такими мотивами пронизана римская поэзия того времени, в том числе стихи одного из лучших поэтов всех времён и народов — Горация. Эти же мотивы встречаются и у других римских поэтов того времени — Проперция, Тибулла, Лукреция.

Эти же ноты можно найти и в Священном Писании. В книге Премудростей Соломона приведена большая цитата из неизвестной оды, а затем — критика и оды, и приведённого высказывания. Но сама по себе цитата очень интересна как памятник словесного творчества саддукейской элиты — тех самых саддукеев, которые иногда приходят к Иисусу, чтобы задать Ему какой-нибудь каверзный вопрос. «…Коротка и прискорбна наша жизнь, — говорит неизвестный поэт, — и нет человеку спасения от смерти, и не знают, чтобы кто освободил из ада. Случайно мы рождены, и после будем как небывшие: дыхание в ноздрях наших — дым, и слово — искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух; и имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших; и жизнь наша пройдёт, как след облака, и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца и отягчённый теплотою его. Ибо жизнь наша — прохождение тени, и нет нам возврата от смерти: ибо положена печать, и никто не возвращается. Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью; преисполнимся дорогим вином и благовониями, и да не пройдёт мимо нас весенний цвет жизни; увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли; никто из нас не лишай себя участия в нашем наслаждении; везде оставим следы веселья, ибо это наша доля и наш жребий» (Прем 2:1-9).

Саддукеи насквозь пронизаны духом античной культуры своего времени. В Библии можно найти почти дословные повторения отдельных стихов античных авторов. Например, в знаменитой оде Горация «К Постуму» (2:14) есть такие стихи: «Возьмёт наследник вина, хранимые за ста замками, на пол расплещет он цикубских гроздей сок, какого даже понтифики не пивали». И в книге Екклесиаста есть похожий стих о наследнике: «…кто знает: мудрый ли будет он или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем…» (Еккл 2:18-19).

Таков мир саддукеев, людей образованных, интеллектуальных, обладающих безупречным вкусом, прекрасно знающих и греческую и римскую литературу. В Библии они видят поэзию, а религия для них — символ национальной идентичности. И вот такие люди приходят к Иисусу и говорят: «Было семь братьев: первый взял жену и, умирая, не оставил детей. Взял её второй, и умер, и он не оставил детей; так же и третий. Брали её за себя семеро, и не оставили детей. После всех умерла и жена. Итак, в воскресении, когда воскреснут, которого из них будет она женою? Ибо семеро имели её женою» (Мк 12:20-23). Саддукеям этот вопрос кажется забавным и смешным. Вот Ты веришь в воскресение мёртвых. А чьей она будет женой, когда мёртвые воскреснут? В этом вопросе — вся логика этих умных, образованных, тонких, насмешливых, ни во что не верящих, во всём разочаровавшихся людей. Итак, саддукеи — это одна группа собеседников, совопросников Спасителя, с которыми, в общем-то, Он почти не спорит.

Другая группа — это люди, с которыми Он, напротив, постоянно дискутирует. Фарисеи, или перушим, что на иврите означает «отделённые». Их было примерно шесть тысяч. Фарисеи как бы отделили себя от народа, от обычных, простых, не знающих Закона и живущих не по заповедям людей. Они подчёркивали эту свою отделённость: вот мы — настоящие верующие, а остальные — это всякая дрянь, которая ни во что не верит и ничего не знает.