Что должно было происходить в сознании тех иудеев, которые уверовали в Иисуса Христа, как Господа? Они по учению и делам Его увидели в Нем Бога, голос которого звучал в их собственном духе. Этот голос направлял всю историю еврейского народа. Он действовал в глубине сознания их духовных руководителей на их историческом пути, в носителях и участниках их национально-религиозною гения. Им не нужно было напрягать всех своих умственных и душевных сил куда-то во вне, чтобы схватить нечто совсем иное. Нет, наоборот, они должны были услышать самую глубокую свою старину, спуститься к самому корню своей истории, к живому Богу Авраама. И конечно, должны были сделать это не извне, а изнутри, т. е. в своем собственном сердце же ощутить тот живой ток, которым питалась и согревалась вся их история, в своем же собственном сознании прояснить тот образ, черты которого отразились в деятельности их великих представителей. И как только эго происходило, так становилось возможным и признание Христа. Происходил собственно акт так называемой в психологии перцепции, т.e. узнавания. Воспринимая что-нибудь, мы сейчас соединяем ею с прежде виденным и таким образом узнаем его. Иногда достаточно нескольких штрихов, даже одной черты, чтобы воспроизвести прежде виденный, знакомый образ, и чтобы новое восприятие дополнилось его чертами. Конечно, перцепция тем легче и вернее совершается, чем интенсивнее и определеннее прежний образ. Поэтому те из иудеев, которые носили в своем духе более ясную печать своего духовного Отца, легче узнавали Господа и легче в Него веровали.

Неверовавшие в Господа иудеи были похожи на тех больных, которые теряют способность узнавать предметы, хотя и воспринимают их. Шарко сообщает, например, об одном больном, что он возвращался на родину, и она ему казалась совершенно чужой, он встретил своих жену и детей и не мог сразу узнать их, один раз не узнал даже самого себя, когда увидел себя в зеркале. Вот то же и с иудеями. Они видели и слушали Господа, ощущали Его силу и влияние, и все-таки Он был для них чужим, они не угадывали в Нем образа Того, кого они называли своим Отцом. Они только называли Его своим Отцом, а на самом деле не чувствовали Его внутри себя, как близкого и родного Отца. Он был для них внешним великим Богом, создавшим историю их народа и обещавшим устроить их счастье, — вот и все. Они и Христа слушали также извне и потому запутывались и терялись в открываемых и проясняемых Им истинах. Если бы они вошли в глубь своего духа, припомнили давно забытое, восстановили давно затертое, сняли те многочисленные скорлупы и покровы, внутри которых лежало зерно их религиозной личности, — они там услыхали бы родной отеческий голос, а это помогло бы им узнать и Христа.

То же самое имеет полное приложение и к нам. Чтобы "услышать" живого Бога в необозримом разнообразии отдельных теоретически познаваемых нами истин, нам нужно перцепировать Его тем образом нашего небесного Отца, который уже живет с самого начала нашего бытия в глубине нашего собственного духа. Если этот образ будет близок и дорог нам, если Его голос будет для нас слышен, то перцепция будет значительно облегчать нас в восприятии Бога во внешнем познании истины Даже более того. Мы только потому и можем воспринять Бога извне, что имеем Его, как Отца, внутри. Кто ничего не припоминает в себе, тот ничего не увидит и не услышит и вне себя.

Неизвестного себе Бога мы никогда и познать и ощутить не можем. Нашему духу может открыться и быть воспринятым им только известный ему и породивший его Отец. Поэтому-то, чтобы уловить тихое дыхание живого Бога в шумном вихре механического знания и устоять пред бурным натиском последнего, нужно крепко и глубоко врастить сознание в свой внутренний мир и держать его под прямым воздействием говорящего там Отца. Что же мы видим в себе и вокруг себя в настоящее время?

Один из самых главных грехов настоящего века — это увлечение внешним. Наука вся ушла в изучение явлений внешнего мира. Метод и характер мышления получил внешний механический пошиб. Культура и цивилизация состоят в борьбе с природой, во внешнем приспособлении ее к внешней жизни человека, в упорядочении всевозможных внешних отношений между людьми, сословиями и государствами. Все интересы и симпатии — вовне; наслаждения и зрелища поглощают всю жизнь. Все живет только внешними впечатлениями и действует только по внешним мотивам, совершенно оторванно от своего внутреннего, духовного корня.

Нужно ли после этого удивляться, что мы нигде не видим и не слышим Бога? что чем далее, тем более наука и жизнь уходя от восприятия Его? Лаплас справедливо сказал Наполеону, что он нигде не нашел Бога, сколько ни рассматривал неба. Извне Его услышать нельзя, если не слышать Его внутри себя. Мир — без Бога; человек — без личности; тело — без души; все — лишь внешнее сочетание атомов и предметов, — вот неизбежный, логически необходимый результат исключительно внешнего направления сознания. Это такая же истина, как и то, что нож анатома может и должен открыть только материю, но нигде не найдет и не может найти ни мысли, ни чувства. Одно внешнее познание по самой природе своей непременно атеистично. Поэтому-то тщетны все попытки его привести к Богу и Христу. Никакие доказательства, никакая защита, никакое остроумие ничего не может сделать в данном случае: все равно — как ни утончайте нож, как ни старайтесь его искусно повернуть, он никогда не откроет идеи, чувства или представления.

Можно ли надеяться, что он будет стоять прямо и правильно расти и цвести? Не вырвет ли буря его с корнем? Не сломит ли и не разнесет ли его? То же и с попытками нашей свободы возрастить цветок веры в своем сознании, устремленном всецело во вне и открытом для натиска всех стихий внешнего мира.

Конечно, при таком направлении нашего сознания нечего и думать о живом восприятии Бога и Христа. Теперь уже со всех сторон слышатся предостережения и указания всей опасности этого пути. Наука начинает уделять значительное внимание явлениям внутреннего мира. Представители этики и литературы призывают к внутреннему усовершенствованию, к святыне совести, долга и любви. Все вообще вопросы о духовном мире человека и о его вечных идеалах, давно забытые и заброшенные, начинают опять подниматься и оживляться…

У нас слышится к этому давно уже призыв. Первые почувствовали необходимость повернуть внутрь наши представители славянофильства. Но и наиболее чуткие носители так называемого западнического направления не отстали в этом от своих противников. Кто читал автобиографию Пирогова и этику Кавелина, тот, конечно, помнит их благородный призыв вовнутрь, к святыне духа и его вечных заветов. Наша литература никогда особенно не вдавалась в крайности внешнего направления, но лучшие гениальные представители ее за последнее время ставят борьбу с ним почти своим девизом. Стоит только вспомнить Толстого и Достоевского. Наша нарождающаяся философская и психологическая мысль развивается в этом направлении и ищет тут своих путей. Кто вообще следит за современным настроением, тот может видеть, что все прежде раздробленные потоки теперь в своих лучших представителях начинают как бы сходиться ближе и пробивать общее русло. И эго русло несомненно носит одну характерную черту: оно идет по внутреннему руслу человека.

Итак, как будто действительно совершается перелом в направлении сознания, из одностороннего порыва вовне оно оборачивается понемногу внутрь. С христианской точки зрения этому можно только радоваться и всячески содействовать, потому что, как мы видели, чтобы прийти ко Христу, нужно предварительно услышать "Отца" внутри нашего собственного духа. Но однако это никак не может еще быть окончательной оценкой совершающегося поворота Это далеко еще не все. Внутренний мир человека велик и широк и глубок. Сознанию легко затеряться в его бесконечных лабиринтах. Эпохи мистицизма и всяких суеверий — лучшие тому доказательства. И сейчас, разве мы не видим признаков этой опасности?

При оценке современного поворота христианину нужно всегда иметь в виду самое главное — eго конечную цель — "услышать Отца" и прийти к Христу. Обращение внутрь только средство, оно не имеет никакой цены для христианина, если им не достигается цель. Тут то же самое, что и при познании внешней истины. Я могу многое знать из нее — и однако не "услышать" в этом многом живой голос Бога. Так и во внутреннем мире. Я могу многое наблюдать, переживать — и все-таки не услышать живой голос Бога. Как там необходимо сосредоточение нашего личного сознания, так то же самое и здесь. Только при этом условии мы можем воспринять личный отеческий голос. Это сосредоточение, эта цельность духа и есть та грань, за которой мы только и можем почувствовать, что пришли к себе, к своему сокровенному святому святых и действительно ощутили голос своего родного Отца… На это и должно быть устремлено христианское сочувствие и содействие. Поворот внутрь должен быть поворотом не раздробленного и рассеянного нашего сознания, а цельного живого духа. Если повернуть туда одну мысль, то кроме мертвого знания внутренних явлений и их законов, ничего не будет. Если погрузиться внутрь своим чувством, то результат — темный мистицизм, если направить туда волю, — то стоицизм и ригоризм. Все это крайне односторонне и с точки зрения живого христианского сознания ложно, так как ни к какому живому Богу привести не может. Еще более, конечно, нежелательны те частные погружения внутрь какого-нибудь одного уголка своей души, которые могут кончиться только извращением всей душевной жизни и ни к чему живому привести никогда не в состоянии.

Голос породившею нас Отца мы можем услышать только нашим цельным живым сознанием, нашим живым "я", и поворот внутрь может быть плодотворным и цельным только при условии этого живого сосредоточения нашего духа Что же мы видим вокруг себя, в охватывающем нашу жизнь движении? Где эта живая цельность духа? Кто слышит внутри себя родной голос Отца? не фигурально, не отвлеченно, а действительно и реально в живом внутреннем ощущении? Где гармония нашего сознания, сквозь которую звучала бы гармония нашей родины — неба? Я не говорю, кто достиг ее, но кто стремится к ней? кто живо переживает ее, хотя в моментах? кому открылась она, как действительно — родной, нераздельно близкий, интимный голос нашего Отца? Где мы видим работу над воссоединением нашего "я", над собранием рассеявшихся лучей и цветов его спектра в один живой белый свет цельного, ясного сознания?

Современный поворот внутрь пока не уменьшил нашего рассеяния. Я не буду говорить о хаосе настроений европейского человека. Все признают, что какая-то тьма и путаница все больше охватывает его внутренний мир. Но и у нас совершается то же самое. Нельзя сказать, чтобы все наши поиски внутренней правды приводили к согласию. Возьмем пример. Толстой ищет внутренней правды; Вл. Соловьев ищет, по-видимому, ее же; К. Леонтьев стремился к ней же. Все торжествующе заявляют, что нашли ее, нашли настоящего Христа, настоящую внутреннюю истину, — и, однако, все между собой в полном противоречии.

Прежние западники ищут внутренней правды в одном направлении; прежние славянофилы в другом. Поэтому, когда поднимается вопрос о ней, — является полная разноголосица и взаимное, иногда сознательное, непонимание друг друга… Отчего все это? Оттого, что никто не ищет правды там, где она действительно есть: в живой гармоничной сосредоточенности духа, где говорит наш родной Отец. Стоит почитать этих, весьма часто искренних, искателей правды, особенно в их полемике, и сейчас же почувствуешь, что о живой гармонии сознательного духа, об этой реальной, сейчас под рукой находящейся, правде, нет и речи. Ищут всего, кроме этого; культивируют всякое настроение, кроме ясного, гармоничного; ищут всех путей, кроме этого единственного; прислушиваются ко всем голосам, кроме этого голоса Личного Отца, звучащего со дна нашего живого личного духа…