Он естественен, прост, открыт к окружающим. С Ним легко вступают в беседу, Его с радостью приглашают в дом. Ему не нужна «кафедра»; Он с готовностью говорит где придется: на холме, во дворе Храма, на берегу озера, стоя в лодке. В Нем нет бесстрастности философа и напыщенности жреца. Мы видим, как Он обнимает детей, любуется цветами, видим на глазах Его слезы, слышим в Его голосе радость, боль, удивление. Он не чуждается грешных, отверженных, презираемых людей и даже явно предпочитает их самодовольным святошам. У Него есть друзья, Его любят, за Ним постоянно следуют толпы. Однако все это не может скрыть от нас дистанции, которая отделяет Иисуса от людей. Он произносит поразительные, смущающие, порой страшные слова. Говорит с властью. Взгляд Его проницателен; Он словно видит саму душу собеседника, его мысли. По одному слову Иисусову будущие ученики бросают все и следуют за Учителем.

Любовь к человеку, милосердие к страждущим — одна из главных черт Христа. Но Он свободен от всякой сентиментальности и добродушного «смотрения сквозь пальцы». Это подчас ускользает от тех, кто судит о Евангелии по расхожим представлениям. Евангельский Христос ничуть не похож на «бродячего философа» из романа М. Булгакова. Он совсем не склонен называть каждого встречного «добрым человеком». Нельзя не согласиться с С. С. Аверинцевым, который пишет: «Мы должны знать правду: не только полный благости лик рублевского Спаса, но и суровые, испытующие огненные лики более ранних византийских и русских изображений Христа — одно название «Спас Ярое Око» чего стоит! — в равной степени навеяны евангельскими текстами».

Отмеченная историком антиномия двух образов действительно вытекает из Евангелий. Она выражена, в частности, и в притчах Иисусовых. В них нет причудливых аллегорий и фантастических узоров Востока; примеры взяты прямо из жизни, хорошо знакомой простому народу. Пастухи, виноградари, рыболовы, вытягивающие сети, женщины у домашнего очага, птицы, овцы в изобилии населяют евангельские притчи. Все просто, почти тривиально, но за этой простотой открывается глубокое духовное пространство. Обыденное становится символом Вечного.

Личность человека, любого, даже самого «малого», представляет собой, согласно Евангелию, безусловную ценность. Небеса радуются о каждой душе, нашедшей истинный путь, как пастух, который счастлив, что отыскал пропавшую овцу. Нужно помнить, что образ стада в притчах не случаен. Если для горожан он ассоциируется с тупой и покорной толпой, то для пастушеских народов стадо — предмет заботы и любви. В доверии к этой верховной любви Отца заключена, согласно Евангелию, самая суть веры.

Но величайшей ошибкой было бы видеть в этой вере, в «Радостной Вести», розовую идиллию. В ней звучат и предостережение, и строгий укор, и призыв к мужеству, к готовности встретить час испытаний. Многие притчи вселяют трепет, как набат, как сигнал тревоги. Настал день выбора. Решения вступить на «узкий путь», ведущий к Царству. Это Царство уже здесь. Ворота в него открыты, но это «тесные врата», войти в которые нелегко тем, кто хочет протиснуться в них вместе с грузом себялюбия, озабоченности, духовного рабства…

Евангельская проповедь исходит из ветхозаветной традиции, однако в устах Иисусовых она приобретает вселенское, общечеловеческое звучание. Древние этические нормы преображаются. Избегать дурных поступков еще не значит научиться любить. А именно любовь есть высшая созидательная сила. Не всякий заметит разницу между старинным правилом: «Не делай другим того, чего не желаешь себе» и евангельской заповедью: «Как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними». Между тем различие существенно. Там еще только запрет, отрицание, здесь утверждение, призыв к действию, к человечности, милосердию. Христос не употребляет абстрактной формулы: «Все люди братья». Он просто рассказывает притчу о том, как иудей, пострадавший от разбойников, был спасен самарянином — иноверцем и иноплеменником. Понятие «ближний», по смыслу этой притчи, возвышается над расовыми и конфессиональными барьерами.

Антиподом любви, согласно Евангелию, является ложное самоутверждение, гордыня, эгоизм — личный, национальный, религиозный — сосредоточенность только на своем как на единственной ценности. Поэтому к двум главным заповедям Ветхого Завета о любви к Богу и к ближнему Христос присоединяет «новую заповедь» о полной самоотдаче. «Отверг–нись себя», — говорит Он. Здесь нет чего–то унижающего достоинство человека. Речь идет о высшей свободе от «самости», о сердце, открытом другому сердцу и Вечности, об избавлении от тяжкого груза эгоцентризма. Именно она делает человека способным познать радость богосыновства.

Христос не отрицает, что в мире царствует зло, но свидетельствует, что неприметным образом Он принес на землю иное царство, царство света, правды, любви, Царство Божие. Пусть его конечное торжество еще впереди. Те, кто следует за Иисусом, «отвергнув себя», могут приобщиться к этой новой реальности уже здесь и теперь.

Недаром в знаменитой Нагорной проповеди (в Евангелии от Матфея) настойчиво повторяются слова «блаженны», т. е. счастливы, благословенны. К счастью стремятся все существа, однако люди часто полагают его лишь во внешнем, что в итоге приводит к погоне за призраком, к горькой неудовлетворенности. Евангелие указывает на опасность суетности и того, что теперь называют «вещизмом». По словам Нагорной проповеди, счастливы могут быть и те, кого мир презирает и отвергает: неимущие, плачущие, кроткие, гонимые за правду. Доверие к высшей воле, любовь и свобода — вот основа Радостной Вести. И это не теория, не метафизика, а сама жизнь. Новое бытие, явленное в слове и личности Иисуса Назарянина.

Лев Толстой, как и многие другие мыслители, рассматривал евангельского Христа в той же плоскости, что и прочих основателей религий. Разумеется, с чисто исторической точки зрения это вполне оправданно.

Но не следует упускать из виду кардинальное различие. Если властители умов, подобные Будде, Платону или Магомету, шли к истине трудным путем, сознавая, что поднимаются «снизу вверх», то в Евангелии мы не найдем чувства «восхождения», чувства дистанции между Иисусом и Истиной. Она живет в Нем Самом.

Анализируя Евангелие, С. Н. Трубецкой показал, что оно содержит «единственное в истории соединение личного самосознания с богозна–нием». Это не домысел позднего богословия, а прямой вывод из наиболее ранних пластов евангельского предания. Иисус не возвещает веления Бога, как древние пророки, а говорит от Своего лица. Даже авторитетные заповеди Писания Он порой изменяет, давая тем самым понять, что Ему присуща высшая власть. Хотя Он называет всех людей детьми Небесного Отца, однако о собственном богосыновстве говорит в исключительном смысле. «Все предано Мне Отцом Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть. Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо и бремя Мое легко». Человек свободен верить или не верить этому свидетельству, но оно остается историческим фактом, без которого невозможно понять сущность Евангелия.

Более того, без этого трудно понять, почему проповедь о Царстве вызвала такой соблазн и такое острое противодействие. Почему она стала вызовом, брошенным миру. Людям предстояло сделать нелегкий выбор. И каждый сделал его.

Заметим, что в евангельской истории нет «пропаганды». Иисус не ищет влиятельных покровителей, не готовит себе «почву» среди могущественных и авторитетных лиц. Его ближайшие последователи — люди «некнижные и простые». Это рыбаки, ремесленники, сборщики пошлин. Мудрые, одаренные, образованные придут позже. Евангелисты не скрывают, что ученики очень часто не понимали Учителя. И все же Он предпочел именно из них создать ядро нового народа Божия, Церкви Нового Завета.