От такого познания совершенно вконец иногда чувствуется в душе умертвие ко всему, что есть на сем свете, а иногда печалью объемлется сердце, что доселе не разумели, какое о Бозе живущим в пустыне дается радостно-печальное житие и просвещение в размышлениях, ибо иногда бывает совокупное действо в душе: радуется духом, что сподобилась успокоено беспрепятственно и не отвлеченно единому Богу жить, а печаль поражает неизвестностью о прощении своих грехов. И по таких разговорах и рассуждениях доходим и до угодников Божиих, что не дивно, если они о всех миролюбцах рыдательно плакали, видя их так неотторжно пристрастных к этому свету, с ним же неминуемо надобно расстаться и все нажитое и обладаемое оставить, но не хотят, хотя и упремудрены разумением своим так, что даже высокие и тонкие рассуждения и понятия имеют, не хотяя вседушно простреть к Богу.

И так по таких разглагольствиях еще друг друга подкрепляя охраняли себя Божиею помощью от всего излишественного, дабы занятием суетным по подобию мирян не затмить к Богу своего желания. И так когда сойдемся вместе, тогда от всего сердца любовно друг о друг радуемся и ликуем; такую же любовь, возросшую между нами, можно и праведно приписать силе, действию пустынному, ибо двое мы только живущие, как бы естественно привлекались быть один другому откровенны, и друг друга поощряли к богоугождению и укрепляли в бываемых искушениях и охраняли друг друга, как свою жизнь, того ради истинною любовью друг ко другу о Бозе пламенели, ибо почти во всех разглагольствованиях Старца всегда слышал от него: «Как бы подвигнуться, чтобы хоть мало сподобиться по подобию святых отцов пустынножителей Богу послужить?» И поистине видел я в Старце моем исполнение оного поемого антифона: «Пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме...» (1 ст.1 гл.) Но как возможно в точности описать все оные внутренние духовный чувства такие, которые во извещении так в себе утвердительно чувствуются и разумеются, что никакое благополучнейшее царствование не порадует так и не успокоит, как пустынное житие, ибо не видя, не слыша и не разглагольствуя, но в совершенном мире и спокойствии находится и естественно вземлется весь ум к единому Богу, а чрез то, по слову святого Исаака: «Святии наши отцы, от благодати умудрившиеся, облекшись в нестяжание и ушли в пустыню, и если б когда пришло им ослабеть, но удалением от селений мирских и лишением вещей, подвигающих страсти, удобно побеждают свои страсти, того ради ищущим и домогающимся умной чистоты большего безмолвия желается, так что отнюдь не хотели никаких посетителей, а особенно которые суетные и светские, и неполезные повествования приносят».

Проживши зиму, надеялись пришествия оного крестьянина, который обещал к нам прийти весною и вывести прежде разлития вод в свое селение, но он по обязанности крестьянской был несвободен прийти к нам, мы же, видя, что уже реки начали разливаться, отчаялись его пришествия; зная же, что пищи малое количество имеется, а потому остаться до лета усомнились, к тому же помышляли, что летом непременно надлежит пойти для приискания такого места, на нем же бы на всегдашнее житие вселиться. Того ради решились однажды пойти, надеясь оное сороковерстное расстояние двумя или тремя днями пройти и выйти в некое селение, и так добре все на путь исправив, взяли все бывшие с нами вощи и весь съестной запас, желая наутро пойти. И в ту ночь видел я сон, что полны карманы мои денег серебренных и несколько золотых; слышав же я от многих отцов, яко серебренные деньги знаменуют слезы, а золотые радость, но мы презрели, не желая сну верить, и, отправив все должное моление, зажгли свою келью, опасаясь, чтобы не вселился бы в нее некто беглый, и чтобы это не подало повода к законному расследованию о том, кто строил келью, а мы, как странники, боялись такого случая, и так смотря на пламенеющую свою хижину, уже принуждены были оставить ее и пойти, боялись же, чтобы на другую сторону хребта гор не зайти, так как в ту страну более двух сот верст нет селений, и от такого сомнения, как после узнали от знающих, шествие наше было вдоль гор, находящихся около реки Томи.

Когда же три дня прошедши и видя непроходимые леса и горы высочайшие, тогда усомнились и, опасаясь, начали пищи менее есть, помышляя, может быть долго будем блуждать и тогда вконец нечего будет вкусить; и так, весь день не евши, достигаем вечера, и первее всего, пока еще светло, припасли дрова, с великим изнеможением рубя и таская, и тогда уже, огонь разведши, варили имеющееся некое съестное. Прошедши же седмицу дней и видя себя совершенно заблудшими и в которую сторону идти не знающими, так как облаками покрылись небеса, и был снег и ветер, и солнце отнюдь не являлось; тогда мы, на деревья смотря, шествие свое продолжали, ибо на осиновых деревьях на коре с полунощной стороны очерневший и мрачный вид показывается, а с полуденной — светлой и чистой. И так несколько прошедши, стали еще менее есть, уже мало муки или сухарей ложа в воду и разваривая и такого варения без прикуски поедая; с тем и возлегали уснуть, ибо уже никакого более съестного не имелось, но только мало муки и сухарей, того ради Старец начал воздержаннее за меня есть, мне же, шествуя где случится узреть на древах иссохшую или согнувшую рябину, то и оную с великим аппетитом ели; но весьма мало и редко попадалось, потому что была уже весна.

У Старца моего лыжи были без кисовых подволок (без подбитых под лыжи мех с оленьих ног), того ради весьма трудно было ему на горы восходить, многократно оскальзывался вниз; я же запас и прочие вещи тащил, того ради лыжи с подволоками были у меня. Видя Старца изнемогающим и жалея его, плакал в след его идя, но он, обращался ко мне, уговаривал меня, говоря: «Не может быть, чтоб Господь Бог нас здесь гладом уморил, разве чем другим накажет за наши грехи, а гладом не уморит, ибо если неблагодарной народ израильский в пустыне прокормил, то нас ли двоих теперь не пропитает? Может и малым сим нашим запасом провести и подать нам силу на путешествие». Я же отчаивался, чтоб еще в живых остаться, но и до сих пор недоумеваю, от чего такое отчаянное чувство на меня тогда нападало, что если не выйдем и заблудившсь умру, то осужден буду от Бога за то, почто своим дарованием иным не послужил во спасение. И так невольно слагался к Богу в душе моей: «Если изыщем и останемся в живых, то кого наставишь ко мне, Господи, в сожитие, то попекусь от всей души об их спасении в подражание жизни и рассуждениям Старца моего». В таких чувствах несколько дней идя, плакал много и сетуя — или о Старце, жалея его изнемогающего, или о бесполезности прошедшего моего жития, что не послужив иным ко спасению, так умираю.

В один день был сильный ветер с большим снегом и морозом до того, что мы едва могли идти от великой вьюги и метели снежной; путь же наш был по горам и долинам, где не было леса большого, и даже не было дров довольно. И уже наступал вечер, мы же, на горе стоя, рассматривали, где бы лучше от ветра отишие иметь и там бы переночевать. Вдруг у старца на лыжах порвались путцы (ремни), а потому идти более невозможно было: исправить их на таком морозном вихре нельзя было, к тому же сделалось темно и, подошедши к малым кустам ельника, мы принуждены были при нем остановиться и заночевать. И едва могли мало тонких дровец насобирать, чтобы хоть мало обогреться, так как платье уже на нас или ободралось, или обгорело и от снежной бури обмокло и обмерзло, так же и обувь на ногах была мокра и ветха. Но, однако, разведши малый огонь, не евши легли близ самого огня, хотя мало бы уснуть, но невозможно было, ибо ветер сильный со снегом тушил огонь и дым, так что нас лежащих скоро снегом засыпало, и так в великом беспокойстве проводя ту ночь, пошли без лыж поверх снега, ибо великой мороз был, так что и разлившиеся речки замерзли крепко. Пришедши же к одной речки, которая уже была в полных берегах воды и в ту ночь замерзла, нам же непременно должно идти было чрез нее, тогда Старец, вступя на лыжи и, как легчайший, пошел вперед и перешел благополучно, потом и я так же на лыжах в след его пошел и едва смог средину прейти, но под берегом вдруг погрузился в реку по самую грудь. Тогда уже вконец отчаялся быть в живых, ибо в лыжах были ноги мои, от путцов (ремней) держимы, и сами лыжи в реке во льду и снег увязли, того ради отнюдь не возможно было мне подняться и вылезти на берег, нагнуться же и рукою достать — воды и льда ради невозможно. Видя же Старец так меня до грудей увязшего и недоумевая, как помочь, тогда мы к Богу и Божией Матери так взывали: «Теперь Тебе, Владычице, Пресвятая Богородице, помогать!» И просил я Старца, да подаст мне свою руку, говоря ему: «Может быть как-нибудь, придерживаясь за тебя, не выйду ли, если же не выйду, то один умру, а тебя к себе не потащу, но отпущу твою руку». О чудо Божией Матери! Я так легко и скоро вылез на берег к нему, что мне мнится, что легче, нежели бы я был прост и не погрязшим. И как мои ноги вышли из лыж, держимые ременными опутинами, — весьма удивительно и невероятно, только Господь Бог ради Владычицы нашей Пресвятой Богородицы захотел даровать мне еще жизнь и явить, сколь облагодатствован мой Старец, ибо какую бы он мне мог подать помощь своею рукою — увязшему до груди во льду и снегу и крепко в путцах держимому ногами, так что не иначе можно было вынуть ногу из лыжи, если прежде назад ногу не обратишь. Следовательно, ради старцева сожаления так чудно Господь дал мне выйти: ибо так крепко был погружен, что после едва крюком возмогли лыжи из льда и из снега вытащить, а одну даже и пополам переломили. Тут более мы уже не могли пойти, к счастью же нашему, находились там сухие деревья, и, оные рубя, произвели огонь довольный. И ещё благодарение Богу, что трут и огниво были у старца, а не на моем возу, но как вся одежда на мне была смочена, то и дрова мне рубить было неспособно; поэтому принужден был снять с себя одежду и, в одной свитке бегая и погреваясь, рубил дрова. Так провели день, обсушиваясь, делая и исправляя лыжи, и переночевали. Старец день ото дня более и более изнемогал идти, и пища тоже вся уже исходила, да и я в бессилие приходил, поэтому все наши вещи, святые иконы, книги и лишнюю одежду - всё, что везли на саночках, оставили под заметным деревом, надеясь: выйдем в деревню, и услышав от нас приметы, найти будет можно, но однако посланные не могли сыскать. Взяли же с собою: печатное в малом виде Святое Евангелие да книгу св. Исаака Сирина, как нужнейшую для безмолвствующих, да котлик и сухари, и всё это я понес на себе.

Будучи же безнадежны выйти и отчаянны в жизни своей, умыслили сотворить пред Богом обещание не есть молочных брашен во всю нашу жизнь, только на Святых седмицах разрешать такие. Так рассудивши, что уже нам, согласуя совести нашей, никогда не жить в монастырях; хотя и выйдем в селение, но не останемся жительствовать нигде, только в пространстве пустынном, в пустынном же обитании молочных снедей не имеется, а посему, хотя и неуважительно показывается сие наше предприятие, но Господь Бог по благодати Своей, может быть, и малого ради нашего, незначащего обета изведет нас из сего заблуждения. И так посоветовавшись, помолившись Богу, завещали самих себя, что бы пред лицом Божиим, не есть млечных снедей, только есть на всеядных седмицах, чтобы не различествовали со святыми отцы, которые предали в оные седмицы на все разрешать, или в честь и славу великознаменитых празднеств, или на возражение еретичествующих.

Но в тот же день, когда сотворили обещание, мало прошедши, вышли на лесную дорогу. Здесь мы обрадовались, но не знали, в которую сторону пойти. Старец же мой вконец изнемогши, не мог дальше идти, советовал мне, чтобы один шел, его оставя, говоря: «Сею дорогою пойдешь, а оттуда за мною пошлешь; ибо сих немного имеющихся сухарей одному тебе дня на два довольно будет, а вместе со мною, измождалым и ослабевшим, гораздо дольше пройдем и есть обоим нечего будет. Но я, оставшись на месте сем, не трудясь, дров имея довольно, возмогу Божиею помощью и не даст еще два дня или три в живых быть». Но я, слыша такие умилительные его словеса, никак не мог решиться его одного без пищи оставить, ибо он говорил: «По крайней мере, ты один жив выйдешь». Но я ему отвечал: «Лучше вместе с тобою умру, а тебя одного не оставлю. Что мне в моей жизни без тебя?» И так, отдохнувши мало, пошли вместе и вскоре узрели след песий; тут еще более обрадовались, надеясь кого-нибудь увидеть. Но, шедши далее, вышли на реку Томь, и там обрели следы человеческие, но уже растаявшие, а потому и не могли распознать, в которую сторону пойти. Однако прилежно рассматривая, кое-как вышли на дорогу летнюю, протаявшую. Тут мы так обрадовались, яко бы из мертвых ожили, и благодаря Бога подкрепились малым ядением, надеясь в некое селение оною дорогою выйти. Но дорога та была летняя, зимою не езженая, а потому где не протаяло до земли, там и дороги не видно, того ради многократно теряя дорогу, путались, ошибались в стороны, и так с великим затруднением прошедши несколько верст, узрели в дальности деревню. О! Как много мы тогда обрадовались! Высказать того невозможно. Вдруг сами слезы неудержимо, как источники самотекущие, так полились, и к Богу умилительные самослагательные от души благодарения приносили. И на том же месте сидели и долго отдыхали, и друг ко другу чувствительные беседы простирали: говорили, как Господь Бог отечески наказал, но смерти не предал, и таинственно умно известил в милостивом Своем благоволении к нам, яко смотрительное сие было на нас попущение в обучение и познание самих себя. А более всего благодарили Бога с внутренним совести радованием, что во всех бывших нам прискорбиях не попустил нам Господь сильно печалиться и удержал от вознегодования, даже не оставил когда отчаивались в Его помиловании, хотя бы блуждая и умерли, так как если бы еще один день нам сюда не выйти, то бы в живых невозможно остаться, ибо Старцу вконец изнемог и пищи не было, так что и в виду уже имея деревню и подкрепившись последками пищи, едва-едва с насилием могли дойти до неё. И так Божиею помощью пришли в деревню. Жители же оной деревни слышали о нас, что остались в отдаленном расстоянии от селения зимнее время жить; того ради и не почли нас даже ни за беглых, ни за бродяг шатающихся и скитающихся, видя же нас до крайности изнемогших, худых и тощих, обгорелых и обкоптелых, и разодранной - разваленной на нас одежде, сего ради два дня нас упокоивали, подавая нам из любви и из жалости добрую снедь и питие, и отправили на подводе в волостное правление, давши нам теплую одежду для проезда. В той же волости знаемы были мы письмоводителю, и он, увидя так нас изнемогших, также всячески нас угостил и отпустил на подводе до города Кузнецка. Всякой же человек, смотря на нас, сожалел, видя так нас вконец изнемогших, настолько, что Старец более двух месяцев был, как расслабленный, не мог обычно ни есть, ни пить, ни ходить, и отнюдь ничего не мог делать; но и я более месяца в таком же изнеможении был; и до такого поразительного предела были доведены, что как только станем воспоминать, разглагольствуя о нашем в горах заблуждении, тогда в тот же час чувствуется во внутренности тоска и отчаяние, и такая ощущается в сердце унылость и тяжесть, как бы принужденные были ко смерти; и таким огорчением близ года были одержимы при воспоминании и разглагольствовании о случившемся с нами.

Проживши несколько времени в городе Кузнецке и придя немного в силу, видя же многих усердствующих и благоприятствующих к нам как городских, так и сельских жителей, сего ради решились в тамошней Кузнецкой округе остаться навсегда проживать; того ради отдали в сохранение виды наши в земской суд господину исправнику, но не могли вскоре в начале в точности добре о всех местах известиться и самим обозреть, а потому вначале и поселились близ реки быстротекущей, именуемой Средняя Терса; но видя многие неудобности, или ради змей, там много живущих, или часто ради от приходящих за промыслом татар, досаждения, и трудности плавания быстрины ради речной, того ради переселились на иное место, отстоящее от города Кузнецка 50 верст, а от деревни 30 верст, за проливы, именуемые Трикурьи. Там пособием благотворителей устроили себе келлии над озерами в близи друг от друга, не для отдаления или некоего несогласия, но дабы один другому не препятствовать в безмолвном упражнении. И оное место, где жилище себе устроили, было окружено лесом, долгими озерами, при коих наши келлии находились, и оные озера рыбами изобиловали, земля для огородных сеяний доброродна, ягод же смородины, и черемши, и калины находилось в близи во многом множестве, но и кедровый орехи не в дальнем расстоянии, также и хмелю самородного во множеств родится. Но нам не было нужды в деньгах, а потому и небрегли о них, но занятия ради времени Старец мой делал скудельную посуду, и за оную всякую потребу нам подавали, к тому же и благотворители не оставляли в нужном для нас, а потому ни от кого денег не взимали. Одним словом, было место совершенно по совести и по желании нашему.

Для избавления же себя от тяжелой переноски от пролива до келии, это было расстояние более версты, решили прокопать канаву от пролива до озера нашего, которую и пркопали в одно лето; и когда нам потребно было ехать за какими нуждами, тогда, пустя запертую воду из озер наших, выплывали той нашею канавою в пролив, соединенный с рекою Томью; исправивши потребу, обратно тою же канавою приводили нагруженную лодку к себе в озеро к самой келии. На этом месте мы прожили двадцать четыре года.

Был же между нами таков устав, чтоб ночью друг друга будить, чтоб хотя и не вместе телом, но молитву чтоб творили вместе. Сего ради веревку от его келлии до моей келлии протянутую имели, ею же ударяли в стену привязанною чуркою, таким стуком ночью друг друга возбуждали, и узнавши о здравии один другого, ибо разбуженный таким же стуком о стену келлии своей даст знать, что возбудился и здрав есть. Так как удерживались до субботы не ходить друг к другу, а особенно в среду и пятницу уединенно в безмолвии быть, а на воскресение же и всенощные празднества вместе сходились, и тот день вместе проводили в чтении святых книг, и духовными дружескими беседами занимались и прохаживались по пустынным окружающим нас местам, а особенно весною, когда еще травы невелики, недели по две не возвращались, ходили по разным пустынным лесным местам, по горам и долинам, взявши с собою огниво, котелок и сухарей хлебных. Когда же придет время обедать, тогда, набравши самородный травы, двояко называемой: колбою и черемшою (растет она стебельками, а вкусом подобна смешанному луку с чесноком, варенная же делается по подобию луку, и тамошние жители всю весну ее вседневно на своих трапезах едят, но и для зимы по подобию капусты запасают, и оную траву сырую и варенную на обеде нашем имели). В походах же наших часто случалось находить и встречаться с сохатыми, лосями, оленями, козами, а иногда с медведями, так как в той стране довольно их имеется, даже и на огородное наше селение приходил и, катался по грядам, гряды и сеяния повреждал. Когда случится увидеть идущего его на гряды, тогда Старец, взимая доску и стуча в нее, смело к нему шел и так его прогонял. Однажды ходили мы за орехами кедровыми и нашли там величайшего медведя; он, увидя нас, поднялся на задние лапы и облегся на пень; мы же, усмотрев его и будучи наслышаны от знакомых татар, что надо отнюдь не робеть, смело и прямо на зверя сего идти, а если от него удаляться, то он, как на испугавшихся его, сам небоязненно нападает на человека. И так, видя нас в древо стучащих и к нему приближающихся, бросился с пня и скорым бегом ушел от нас.

Многажды в беседах наших говорили, что мало там заблудших нас в горах наказал Господь в сравнении с теперешним нашего на сем месте доброго успокоения, как же даровал нам Господь на столько много лет, так что отнюдь не находится вины, чрез что бы на иное место нужно было переселиться.

Для исповеди же и причастия Святых Таин ежегодно бывал к нам священник со Святыми Дарами, так как изнемогая и по слабости своей не мог столь дальнее расстояние Старец мой ходить во время своего говения.

Не имели же мы в соблюдении никаких утешительных снедей, приличествующих для всегдашних разрешенных седмиц. При наступлении величайшего празднества Светлого Христова Воскресения мы не надеялись, чтобы на самый праздник могли хотя разговеться молочным по причине сорока верст отдаленности нашей от селения мирского, к тому же ещё и не имели никого из жителей, явно содружественных с нами. Но один боголюбивый крестьянин, имя его Тимофей, сокровенным сердечным люблением был к нам расположен настолько, что против всех, нас оговаривающих, сопротивлялся, возражая против их на нас хулений; ибо некоторые недоброжелательствующие нам называли нас предтечами антихристовыми, а иные иначе злословили; но он Тимофей вопреки им говорил, яко прежде придут святые пророки Илия и Енох, кои будут утверждать православных христиан и вес народ, да будут тверды и непоколебимы в вере ко Христу Господу Богу, а не от Христа отвращают, но паче ко Христу убеждают своими обещаниями, а посему лучше признавать их пророков Ильей и Енохом, а не за беззаконных неких развратников или предтечей антихристовых. Сей самый добродетельный боголюбивый крестьянин не стерпел, на такой величественной Праздник чтоб нас не посетить, и пришел к нам к самому празднеству, к началу праздничного служения, и принес нам на плечах своих масла коровьего, яиц и несколько молочного и сдобного печения; и настолько же он благоговел к нам и уважал нас, и чтобы не отяготить нас своим у нас присутствием, того ради по окончанию утреннего моления, оставя нам все принесенное и сам не евши, пошел обратно; но по отшествии его много мы на самих себя скорбели, почто не удержали его с нами трапезовать, и от такого его поступка познали его как истинного служителя Божиего, и оттоле был он до скончания своего вернейший о Бозе нам друг духовный. Мы же по отшествии его, предлагая и вкушая принесенное от него брашно, ощущали некое несказанное и душевное усладительное радование, разглагольствуя о благодати Божией, что Господь Бог, яко Отец сердобольный и чадолюбивый, промышляет о Своем создании. Не презрел и нас грешных и не стерпел оставить нас быть нам в сетовании в Светлое Его Воскресение, в день всеобщей радости Ангелов и человек, и поистине великую радости и утешения восчувствовали сердца наши, видя и к нам такой Божий промысл.