Первый раз, когда Иисус послал своих учеников проповедовать одних, он предупреждал их о том, что неприятие их учения, возможно, примет форму физической расправы и публичных пыток. «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков», — сказал он. Читая эти страшные предупреждения, я не могу избавится от возникающего в моем сознании ужасного эпизода из романа Шусако Эндо «Молчание». Связанный португальский миссионер вынужден смотреть, как самурайские солдаты пытают японских христиан, одного за другим, и бросают их в море. Самураи клянутся в том, что они будут продолжать убивать христиан, пока священник не отречется от своей веры. «Он пришел в эту страну отдать свою жизнь за других людей, но вместо этого японцы один за другим отдавали свои жизни за него».

Каково было Иисусу, чей взгляд без труда проникал в ужасные последствия того дела, которое он начал в этом мире, последствия не только для него самого, но и для множества людей вокруг него, его лучших друзей во всем мире? «Предаст же брат брата на смерть, и отец детей … И будете ненавидимы всеми за имя Мое…».

Я пытаюсь принять ту точку зрения — отец, отдающий своих детей на растерзание разбойникам, генерал, бросающий своих солдат под огонь неприятеля, — которая имела место на Тайной Вечере. Там, открывая планы своего ухода в таких словах, что они уже не могли быть истолкованы неверно, он сказал: «Но Я истину говорю Вам: лучше для вас, чтобы Я пошел». Ему нужно было уйти, чтобы передать сделанное другим людям. Им. Нам. Новым христианам.

В то время ученики не понимали того, что имел в виду Иисус. Как может его уход быть для них благом? Они ели «тело, преломленное для них», не понимая того изменения, которое произошло: миссию, которую Бог доверил своему Сыну, Сын теперь доверял им. «Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир», — молился Иисус.

Иисус оставил после себя на земле мало следов. Он не писал книг или даже маленьких брошюр. Он был странником и не оставил дома или места, которое теперь могло бы служить его музеем. Он не был женат, не жил оседлой жизнью и не оставил после себя потомства. На самом деле, мы бы ничего о нем не узнали, если бы не те следы, которые он оставил в человеческих душах. В этом заключалось его намерение. Закон и пророки сфокусировались подобно пучку света на Единственном, который должен был прийти. И теперь этот свет, словно пройдя через призму, должен рассеяться и засиять в спектре движений и оттенков человеческой души.

Шесть недель спустя ученики поймут, что Иисус имел в виду, говоря: «лучше для вас, чтобы Я пошел». Как это выразил Августин: «Ты вознесся пред нашими очами, и мы отвернулись в горе, чтобы найти тебя в наших сердцах».

Не будет ли преувеличением сказать, что со времени Воскресения Иисус больше не видел других тел, в которых он мог бы заново начать жизнь, такую же, какую он прожил на земле? Церковь служит продолжением Воплощения, основным путем, которым Бог проявляет себя в мире. Мы являемся «Христами после Христа», по словам Жерара Менли Хопкинса:

…ведь Иисус появляется в тысяче мест, играет в глазах, играет в телах не своих, улыбаясь Отцу чертами человеческих лиц.

Церковь — это место, где живет Бог. То, что Иисус принес нескольким людям — исцеление, благодать, добрую весть учения о божественной любви, — Церковь теперь может передать всем. Это было тем самым вызовом, той Великой Миссией, которую Иисус передал ученикам, перед тем как исчезнуть у них из вида. «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, — объяснял он ранее, — то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Распространение по принципу одуванчика.

По крайней мере, так это выглядит в теории. Однако в действительности я должен поставить себя на место учеников, которые, раскрыв рот, смотрят на то, как Иисус поднимается в воздух, как некое бескрылое существо, преодолевающее силу притяжения. «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» — только что спросили они — и теперь вот это. Он ушел! Я сочувствую их замешательству, поскольку я тоже жажду увидеть сильного Мессию, который навел бы порядок в мире зла, насилия и бедности. Живя две тысячи лет спустя после учеников Иисуса, я оглядываюсь назад и поражаюсь тому, как мало церковь изменила в таком мире. Почему Иисус оставил нас одних вести эти сражения? Как может быть благом то, что он ушел?

Однако я пришел к выводу, что Вознесение отражает самое серьезное разногласие моей веры — не то, было ли это на самом деле, но как это было. Это волнует меня больше, чем проблема страдания, больше, чем сложность наук, пытающихся привести мир в систему, больше, чем Библия, больше, чем вера в Воскресение и другие чудеса. Кажется странным соглашаться с таким замечанием — я никогда не читал ни одной книги или статьи, автор которой сомневался бы в Вознесении, — однако то, что случилось после того, как Иисус вознесся, затрагивает самые тонкие струны моей веры. Может быть, было бы лучше, чтобы Вознесения не было? Если бы Иисус остался на земле, он мог бы ответить на наши вопросы, разрешить наши сомнения, быть посредником в наших идеологических и политических спорах.

Мне кажется, что гораздо более легко согласиться с тем фактом, что Бог воплотился в Иисусе из Назарета, чем с тем, что он может воплотиться в людях, которые ходят в церковь в той местности, где я живу, — или во мне. Однако это именно то, чего от нас требует вера; это то, чего от нас требует жизнь. Новый Завет провозглашает, что будущее космоса определено Церковью (см.: Рим. 8:19–21; Еф. 3:10). Иисус сыграл свою роль и ушел. Теперь дело за нами.