Into the love of God — into love for God and for all that is Divine, or into the embrace of God's love, from which love for Him, and for every person, and for every good thing will burn — or into Divine love, great, pure, heavenly. There are differences in the sayings, but the essence of the matter is the same. But why is the march to this love supposed to be long, subject to the danger of deviations? "Because love does not suddenly settle in the heart, because of the passions and passionate inclinations and sympathies that remain in it. The seed of love is placed in the soil of the heart at the moment of conversion, and it grows stronger and matures as the heart is cleansed of passions. Work on the purification of the heart is crowned with full love. In the course of this inner work on oneself, deviations from the right path to love are possible, and do occur. "Many things deviate from the right path of love, and covetousness, and vanity, and sorrows, and temptations. This and many other things do not allow us to march directly to the love of God and to love Him as we should" (Theophylact). St. Chrysostom explains this in more detail, saying: "There are many objects that turn us away from love, and there are many paths that forcibly draw us away from there. And, in the first place, the vice of covetousness, as if embracing our soul with its shameless hands, so to speak, and, holding it firmly, even against our will, draws it away and removes it from it. Then vanity and sorrows distract (us from love), often temptations as well. That is why we need God's help, as if in a certain wind, so that our sail may be moved to the love of God as if by some strong breath. Therefore, do not tell me that you love God even more than yourself. These are only words: prove it to me by deeds that you truly love Him more than yourself. Love Him more than money, and then I will believe that you love Him more than yourself. For how can he deny himself who does not value money for God's sake? If you do not turn away from covetousness, which should be done without the command of God, then how will you turn away from yourself?"

And in the patience of Christ, or in patience for Christ's sake, or in patience in imitation of Christ, Who suffered for us, such as Christ Himself showed when He lifted up passions and death for our salvation, or in patient expectation of the second coming of Christ, when He will reward those who suffer with glory and blessedness, the expectation by which patience alone is maintained after love. In patience, when it exists, all these features are combined. The Apostle combined all of them in one expression, calling the patience of Christ. He prays only for two moral forces – love and patience. Love is the inner driving force of the Christian life; patience is also an inner force, but it protects that life. Patience is held by hope, but it receives indestructible strength from love. Whoever does not love will hardly have patience for long. And he who does not endure it has hardly strong love. "The prayer of the Apostle," says St. Damascene, "concerns important subjects, namely, to love God and patiently endure sorrows for Christ, so that patience may be combined with love, or, better, love may be crowned with patience. For as soon as we love, but do not show patience, then love is ruined." Theophylact writes the same: "Speak in the patience of Christ, or understand it thus: that we may endure as He endured; or thus: that we wait patiently for Christ and do not despair, but firmly believe that He will fulfill what He has promised. He combined patience with love because to love God means to endure everything for Him, without murmuring, good-naturedly." Both borrowed their thoughts from St. Chrysostom, who explains this at greater length.

With this the holy Apostle concludes his concluding speech, in which, however, he combined such good wishes and expectations, after which the unsorrowful acceptance of the reproachful speech was not subject to doubt. By all this he "showed paternal care for them. Since he had to reproach some of them, he anoints their hearts beforehand, so that they do not doubt that he is giving them a mandate out of much love" (Theophylact).

b) Moral Corrective Speech (3:6-15)

The defect denounced here was already reproached by St. Paul in the first Epistle, 4:11; 5, 14. But there it is shorter and more lenient, and here it is stricter and more extensive. It is true that this old vice was common among the Thessalonians before their conversion and was not considered a sin; which is why they were not quickly corrected. But it was obvious and was so pronounced that St. Paul noticed it during his first stay in Thessalonica and then gave the necessary commandments and suggestions (1 Thessalonians 4:11; 2 Thessalonians 3:10). In support of these instructions, he made a mandate in the first epistle. As they went into the same thing, here, in the second epistle, he sets aside for rebuke a whole section of 10 verses, where he sets forth the reason for the inappropriateness of the rebuked behavior, gives a strict commandment against it, and imposes punishment on the disobedient, if they are guilty. The train of thought here is this: Imitating me, verses 7-9, and remembering the commandment I have personally given, believers should behave modestly and live by their labors, verse 10. But some of you do otherwise, do nothing, but stagger here and there, verse 11. I command them to reform themselves, so that they may eat their bread while laboring. As for those who will not listen to this word of mine, let me know; In the meantime, do not have communion with them, verse 14, not with hostile feelings, and in the form of correction, verse 15. Apparently, the Apostle desires to stop the spread of evil as soon as possible, or to hasten the correction that has begun. For this purpose, with special insistence, he enjoins those who are in good working in this respect to cease communion with those who are defective. In this way two advantages were achieved: those who were in good order were freed from infection and were more confirmed in good order, while those who were defective were put to shame and, in addition to other motives to work, received a new factual in that because of their lack of work they were all shunned and made in the midst of society as if they were exiles. Considering this means to be so powerful, St. Paul especially insists on it, mentioning it both at the beginning of the discourse, verse 6, and at the end, verse 14, and raises it to an immutable law, spoken in the presence of the Lord Himself.

Nowhere is it seen that this lack of labor, idle and idle life was manifested in such force among the Christians of Thessaloniki as a result of the false conviction that the day of the Lord had come. If there had been any relation of this love of idleness to the expectation of the coming of the Lord, the Apostle would have signified it with some kind of trait. But he has no indication of this. Rather, it is necessary to put it because it was a common vice of pagan life. In crowded cities, a noisy, cheerful, idle, dissolute life catches everyone's eye. Such is it now among us. If the Apostle had appeared in one of our great cities, he would also have seen what he had seen among the Thessalonians, and he would have told us the same thing that he said to them: "They do nothing, only fuss, run from end to end, chase after pleasure and rejoice." It is unseemly for Christians to live like this. They should behave modestly, sit at home, do work, in order to have the consolation of eating their bread. A consoling, idle life is so contrary to the spirit of Christianity. And so the Apostle wants to wean Christians from it, so that there would be no trace of them on these paths of pagan life.

Verse 6. And we command you, brethren, in the name of our Lord Jesus Christ, that you depart from every brother who walks without order, and not according to tradition, which he has received from us.

The Apostle prescribes here a general law for the maintenance of Christian good conduct; In a particular case, which will be discussed below, only a slight hint is made here. The Apostles, preaching the Gospel, from the very beginning established a new Christian order of life among the faithful, as they were supposed to behave in the family, in society, in the church, and in the presence of the Lord they gave an urgent law: whoever does not live like this, let him be separated from him. In this way a silent judgment was carried out and the excommunication of the guilty from the Christian community, for when they were excommunicated, they naturally became excommunicated. From this it follows that according to the intentions of the Lord and the holy Apostles, Christian societies as a whole should be strict fulfillers of the commandments and blameless in morals, and that the observance of such purity is the work of the whole society, as if it were the law of self-preservation.

We command. He said before, "We hope that whatever we command you, do and do." Now he says, "We command you, and this is what." Directly points to the previous. Therefore it was said in these ways; That hope is given an appendice, or is indicated an opportunity to justify it.

О имени Господа нашего Иисуса Христа. Имя стоит вместо лица. О имени — то же, что: Самим Христом Господом, или от лица Самого Господа, Его властию, нам данною на устроение Его царства на земле. Как бы так: «Не мы говорим это, но Христос» (Златоуст). «Он узаконяет сие чрез нас» (Феодорит). «Ибо что я говорю, то Он говорит» (Феофилакт). Говорит так Апостол «или в таком смысле: Христос да будет свидетелем, что мы дали вам такую заповедь, или в таком: изрекаемое мною слово не мое, но Его» (Экумений). Всячески изрекаемое повеление есть прямая воля Божия, непреложный закон, которого ни миновать, ни криво толковать нельзя. «Говоря таким образом, Апостол показывает, с каким страхом должно взирать на это повеление» (Златоуст). Вместе видно внушение, что отступление от сего повеления бросит тень на само Евангелие, и как бы на Самого Господа. Почему и строгость такая, чтоб сторонние не могли говорить: вон чему учат, вон какая их вера, вон какой их Христос.

Отлучатися, «отделяться» (Феодорит), «отстраняться, удаляться» (Экумений), «отворачиваться» (Златоуст). Ниже говорит: не примешайтися; но вместе так, чтоб не как врага иметь неисправного, но как брата вразумлять таким к нему отношением (стих 14). Видно, что это больше, нежели только одно отстранение от участия в делах или в образе жизни. И этим могло выражаться внушение: мы вашею дорогою не ходим и вам не советуем, которое могло отрезвляющим образом действовать на неисправного. Видя, что участием не поощряют, а безучастием укоряют его поведение, брат мог приходить в себя и исправляться. Апостол говорит более, именно, чтоб, отлучаясь от брата бесчинного, его отлучали от себя, чтоб он видел себя отчужденным от христианского общества. В этом вся сила исправительной меры, установленной Господом чрез Апостолов; об этом пространную речь святого Златоуста приведем ниже.

Всякаго брата, то есть христианина, и поколику христианин есть. В послании к Коринфянам то же заповедует Апостол не примешатися к разным лицам беспорядочного поведения, но только к лицам, принадлежащим к христианскому обществу, то есть братиям. Ибо, говорит, если б от всех таких отдаляться положить законом, то следовало бы выйти из мира (1 Кор. 5, 10).

Безчинно ходяща, «то есть живущего» (Златоуст), «такого, который живет без всякого чина, не по законам Божиим» (Экумений). Судя по тому, о каком бесчинии говорится ниже, под бесчинно ходящими здесь разумеются праздношатающиеся, ничего не делающие, удаляющиеся от полезных трудов и только в веселиях и утехах проводящие жизнь. Так понимают все наши богомудрые толковники. Но ничто не мешает разуметь под такими всяких нарушителей чина христианской жизни, вообще таких, которые живут не по преданию, принятому от Апостолов. Апостолы всюду заводили новые чины жизни, нравственно-религиозные, семейные, гражданские, и требовали непреложно их исполнения. Нарушители сих постановлений отступали от чина, оказывались бесчинными, бесчинно ходящими. От всех таких отлучаться и их тем от себя отлучать — был повсюдный апостольский закон, о котором во многих посланиях поминает Апостол. К римлянам пиша, например, заповедует уклоняться от всякого творящаго распри (Рим. 16, 17); в послании же к Коринфянам перечисляет всех такого рода лиц, говоря: ныне же писах вам не примешатися, аще некий брат именуем будет блудник, или лихоимец, или идолослужитель, или досадитель, или пияница, или хищник, с таковым ниже ясти (1 Кор. 5, 11). Сколько такой закон был благотворителен тогда и как желать было можно, чтоб он и в наши времена был в силе, об этом пространно пишет святой Златоуст: «Апостол хочет, чтоб мы удалялись от всякого брата, бесчинно ходящего. Быть отлученным от целого общества братии тогда считалось великим бедствием. Поэтому Апостол подвергает всех сему наказанию. Так, в другом месте, именно в послании к Коринфянам, он сказал: с таковым ниже ясти (1 Кор. 5, 11). А теперь большая часть людей считает это неважным, и все теперь слилось и пришло в расстройство: мы без разбора, как случится, вступаем в общение с прелюбодеями, с блудниками, с лихоимцами. Если надлежало удаляться от того, кто только, вследствие лености, нуждается в пособии других, то тем более от прочих. И, чтобы ты узнал, какой страх внушало отлучение от общения с братиею и какую пользу оно приносило тем, кто благодушно принимал такое наказание, послушай, как тот, который гордился своим грехом, который дошел до последней степени разврата, который совершил блуд, о каковом не упоминают даже язычники, который оставался нечувствительным к своей ране, ибо в этом состоит крайняя степень развращения, как этот (самый человек), который был столько порочным, до того смирился и укротился, что Павел сказал потом о нем: довольно таковому запрещение сие, еже от многих… темже утвердите к нему любовь (2 Кор. 2, 6, 8). Ибо такой человек был тогда то же, что член, оторванный от остального тела. Причина того, почему тогда это внушало такой страх, была та, что тогда считалось великим благом быть в обществе верующих. Ибо тогда так жили в каждой Церкви, как (живут между собою) люди, обитающие в одном доме, которые подвластны одному отцу и участвуют в одной трапезе. Поэтому такое несчастие составляло для каждого удаление от такой великой любви. А теперь это не кажется чем-либо важным, потому что мы не считаем чем-либо важным и того, когда мы находимся во взаимном общении. Что прежде поставляемо было в ряду наказаний, то ныне, вследствие охлаждения любви, случается между вами не как наказание, мы удаляемся друг от друга из равнодушия. Ибо причину всех зол составляет отсутствие (в нас) любви; оно разрушило и уничтожило все великое и славное в Церкви, именно все то, ради чего должно радоваться».

Надобно заметить, что в словах: не по преданию, еже прияша от нас, предание, как очевидно, означает не учение, а порядки жизни, заведенные Апостолами, и обнимает оно все порядки. Порядки эти приняты христианскими обществами и хранились нерушимо, под титлом непреложного закона. От непосредственных приемников сих порядков, лично от Апостолов, они в неизменном виде перешли к преемникам их. Каковою Церковь вышла из апостольского века, таковою она образована непосредственно святыми Апостолами. Учение преподавалось словом и подтверждалось, где нужно, писанием. Порядки заводились делом, непосредственными распоряжениями, хоть поминались иногда и в посланиях. В настоящем месте предание разумеется фактическое, делом введенное в жизнь. Феодорит пишет: «Предание разумеется не словами, но делами». Другие толковники под преданием разумеют здесь и пример Апостола, ибо этим распоряжение Апостола о трудолюбной жизни скорее входило в жизнь между христианами и приобретало более силы. «Преданием, — говорит святой Златоуст, — называет Апостол то, что они видели в его поступках». Экумений так: «Предание, которое я предал вам делами, быв для вас примером». «Ибо собственно это есть предание», — дополняет Феофилакт. — Напрасно потому мудрость инославных неблаговолительно относится к этому святоотеческому пониманию.