Не в лукавствии ходяще, — μη εν πανουργια. Не так мы действуем, чтоб одно было на словах и в делах, а другое на уме; не опутываем никого речами, не завлекаем кажущимися добрыми планами, за которыми спрятана засада; действуем открыто, и что являют слова наши и дела, то суть они и на деле. Нет ничего лукавого в образе нашего действования. Святой Златоуст говорит: «Мы не так, говорит, возвещаем, что на словах обещаем многое, а на деле показываем другое, как делают лжеапостолы, но мы таковы же и на деле, какими показываем себя на словах; мы не имеем ничего двусмысленного. Мы и в самом деле таковы, какими кажемся, и не имеем ничего скрытного и лукавого, как в жизни нашей, так и в самом проповедании. Мы не делаем так, как делают иные, прикрывая дела свои, чтоб обманывать и завлекать». Отрицает Апостол у себя все хитрые приемы для привлечения учеников, а вместе и все меры благоразумия, какие могла бы измыслить их собственная мудрость. Не ухитряемся, а действуем, как внушит Дух Божий, всегда открыто и в простоте сердца, ожидая плода не от своего умения действовать, а от Божия благословения и вседействия.

Ни льстяще словесе Божия, — μη δολουντες. Это похоже на то, что выше сказал: не корчемствуя слова, не подделывая (2, 17).

Мы даже и этих по видимому невинных приемов не позволяем себе, боясь облукавить слово Божие; а чтобы прибавить к слову истины какую-либо ложь и притом сознательно, это нам и на ум не приходит. И надеждами льстивыми не обставляем слова благовестия нашего, не говорим: только уверуй, и счастие потечет к тебе рекою, а прямо открываем, что верующих ждут скорби, нападки и всякого рода лишения. И вообще ничего не примешиваем к слову благовестия, а предлагаем его, как оно есть, в своей природной наготе и чистоте. Феофилакт пишет: «Не только, говорит, жизнь наша проста, чиста, безлукавна, но и слово наше нелестно. Ибо мы ничего не примешиваем к нему от внешней премудрости, не обставляем льстивыми речами, не прилаживаем его к временам и лицам, и не учим потому ныне так, завтра иначе».

Но явлением истины представляюще себе ко всякой совести человечестей пред Богом.

Это сходно с тем, что выше говорилось о рекомендательных письмах (3, 1). Не с рекомендательными, говорит, письмами являемся мы среди людей в разных местностях, но с одною истиною. Она одна представляет нас всюду и нас рекомендует. Каким образом? — Одним явлением ее. Мы ее являем во всей чистоте, как она есть, и она сама удостоверяет слышащих, что мы не лжецы и что слово благовестия нашего есть непреложная истина. Это же как совершается? — Чрез совесть. Есть в душе каждого заступник за истину благовестия — дух с присущим ему страхом Божиим и совестию. Эти стихии духовные одного рода с словом благовестия и тотчас спознаются с ним, коль скоро не заглушены духом века сего. Слово благовестия говорит, что мы безответно грешны пред Богом, и совесть это сознает; слово благовестия уверяет, что всякого грешника ждет нелицеприятный суд и осуждение, и страх Божий подтверждает сию истину.

Какой дух незаглушенный мог противиться силе сего благовестия?! Вот почему слово благовестия во всяком месте находило себе прием, ибо везде бывали лица, у которых страх Божий и совесть, естественные стихии духа нашего, были живы. Они тотчас принимали благовестие как нечто родное, что всегда чаялось, но не было находимо, и теперь является таким радостным гостем с неба. Принимавшие слово благовестия освящались таинствами, возрождались к новой жизни, получали дар благодати и с сей минуты имели уже свидетельство в себе не для себя только, но и для всех окружающих. Это действовало на заглушенный дух сих последних, пробуждало его и руководило к вере. Обновленные, они в свою очередь единым присутствием своим возбуждали других и влекли к вере. Так в непродолжительном времени все гожие к вере лица прилагались к ней и составляли малое или большое общество верных Господу рабов. Святой Павел испытывал это во всякой местности и в приведенных словах об этом именно говорит, что они всюду представляли только себя совестям людей явлением чистой истины, чистой как пред Богом, и она обращала к вере; и им предлежало только направлять прилагавшихся к вере. Фотий у Экумения говорит: «Лжеапостолы не явлением истины, а поддельною личиною истины представляли себя, и не пред Богом, а в угождение только тем, которых обольщали». Конечно, и обольщаемые ими потому обольщаемы были, что ими наперед обладал лестчий дух».

Стих 3. Аще ли же есть покровено благовествование наше, в гибнущих есть покровено.

Изложенные пред сим мысли прямо ведут к вопросу: отчего же не все принимали слово благовестия? — Оттого, что не у всех был в движении дух со страхом Божиим и совестию. У кого он был в движении, те тотчас принимали благовестие; у кого не могло пробудить духа слово благовестия, у тех пробуждался он действием дивного благодатного изменения, совершавшегося в веровавших; у кого же дух был забит столько, что ни эти, ни другие чрезвычайности не пробуждали его, те оставались и коснели в неверии. Слово благовестия для них оставалось прикровенным, ибо не было органа для принятия его. Дух у них, им естественный, был столько забит, что не было к нему прохода возбудительному благовестию. Апостол называет их гибнущими, не потому чтоб они были обречены на гибель, но потому что они образом жизни своей, как она сложилась доселе, поставили себя в такое состояние, что благовестие невместимо для них, покровенно, ничего они в нем не могут понять, никакою стороною оно не льнет к их душе, и душа ничего в нем не находит, что бы могло интересовать ее. Оттого не принимает его и, как спасение возможно только под условием сего приятия, остается вне области спасаемых, в среде гибнущих. Вот кого разумеет Апостол под гибнущими. Но ныне-завтра как-нибудь пробудится и у них дух, вонмет благовестию, и они вступят в общество спасаемых. Святой Златоуст говорит, что в этих словах Апостол выражает ту же мысль, какую прежде выразил в словах: овем убо воня смертная в смерть, овем же воня животная в живот (2, 16). Экумений влагает Апостолу такую речь: «Не наша вина, что для иных покровенно благовестие наше; причина тому их собственная слепота и погибельность».

Стих 4. В нихже бог века сего ослепи разумы неверных, во еже не возсияти им свету благовествования славы Христовы, Иже есть образ Бога невидимаго.

Бог века здесь то же означает, что в других местах князь мира (Ин. 12, 31; 14, 30), миродержитель тмы века сего (Еф. 6, 12), дух действующий в сынах противления (Еф. 2, 2). Бог от века сего, потому что живущие по духу века покорствуют ему, охотно внимают внушениям его и усердно действуют по началам его. Эта власть не природная ему, а случайная, основанная на оплошности людей, падких на плотскую жизнь в самоугодии. Покорные ему не прямо ему покорствуют, а лишь самоугодию преданы, и самоугодие их отворяет ему дверь для входа в их души, куда вошедши, он бушует, увлекая их на злые и срамные дела, смотря по степени самоугодливости каждого. Сам он редко выступает в дело. Его личное дело было прельщение прародителей, искушение Христа Спасителя и будет действование в антихристе. Обычно же действует он чрез полчище бесов, которые всюду шныряют и во все вмешиваются, нельзя ли где состроить что-либо худое. Иные из них поселяются в телах людей, в тех частях, чрез которые преимущественно действует страсть, коей кто предан. Бесноваты не одни те, в которых буйство беса видимо обнаруживается. В наибольшей части бесноватых бесы смирно живут, лишь чрез внушения заправляя их страстными делами и усиливая деятельность свою в ту пору, когда кто задумает покаяться и исправиться. У иных живет по нескольку бесов; это у тех, которые работают многим страстям. Вот чрез них-то и властвует бог века сего. Язычники поклонялись ему, превратив страсти в божество; теперь кланяются ему, преклоняясь пред влечениями страстей, им разжигаемых и руководимых.

Как ослепляет он разумы неверных? — Совсем заслоняя от них Бога и порядок вещей Божественных и оковывая сознание их одним видимым и осязаемым, как будто невидимого и неосязаемого ничего и не существовало. Бывает у них и Бог на языке, но слово сие проходит чрез уста бесследно; промелькает и речь о смерти, но так, как бы это дело их не касалось. Обычно же они сами для себя бог, сами о себе промышляют, сами себя обезопашивают, сами свою устрояют участь, во всем на себя одних полагаясь и на подручные им средства и способы опираясь. Цели их не заходят за пределы настоящей жизни. Эту одну они загадывают превратить в жизнь райскую, и об этом у них вся забота, сюда все планы направлены, на это обращаются все предприятия. Цель их — жить в довольстве, с почетом и с наибольшею мерою утешностей и сластей. Тут не берется в рассчет совесть, и страх Божий не проходит в эту тьму чувственную. Совесть истинная попрана; ее место заняло правило держать себя, как считается наилучшим среди других и судя по ним, имея в виду — не ударить себя в грязь лицом. Бог имеется, как стороннее нечто, и удовлетворение внешним образом религиозных обычаев считается вполне достаточным для того, чтобы не бояться Его; будто ни Ему до нашей души, ни нашей душе до Него дела нет. К этому кругу принадлежат не одни воры, разбойники, блудники, пьяницы и другие явные грешники. Эти и у них бывают не на хорошем счету. Миролюбная жизнь обыкновенно течет степенно, с видимым глянцем исправности, достодолжности и величавости. Дух ее богопротивен, и он-то делает то, что очи сынов века смежены для узрения света благовестия. Благовестие одной области принадлежит, а они всем строем своим относятся к другой. Ничего общего у них нет с благовестием; оно и невместимо для них.

Начало действию благовестия полагает растревожение совести, а сыны века сего самодовольны: не сознают за собою никакой вины и не понимают, что это за требование, когда говорят: покайтеся, приближилось царствие Божие. Завершает действие благовестия страх суда Божия, но сын века говорит: принесена жертва (у нас — свеча поставлена, молебен отслужен), и что еще? Смерть и суд — далеко; еще поживем. И никак не прививается к нему мысль, что суд обрушится на него всею тяжестию правды. Воодушевляет следовать благовестию обетованный рай — вечное блаженство; но сыны века думают, что уже имеют рай, живя всегда в собственное удовольствие и погрязая в видимом и осязаемом, никакого не могут восприять сочувствия к раю невидимому и блаженству в неосязаемом. Эти три момента, столь существенные в настроении сынов века и столь противоположные началам благовестия, и делают то, что благовестие для них покровенно, невнятно, невместимо. Все в нем чуждо для них; ничего в нем не могут они взять в толк как следует; никакого сочувствия не вырывается из груди их к вещаниям его: слыша не слышат, видя не видят; отолсте сердце людей сих. И вот настоящий смысл слов — бог века сего ослепи разумы неверных: дух сынов века, действующий в них под влиянием бога века, — сатаны, — сделал их неспособными внять благовестию, понять его благотворность и принять его. Они не говоря говорят благовестникам: проходи дальше; это нас не касается.

Ослепи, говорит Апостол, во еже не возсияти им свету благовестия славы Христовы. Свет благовестия, когда внемлется и приемлется, воссиявает, как ярко светящий светильник, мгновенно возженный в темном месте. Для внявшего оно все освещает и все для него делает понятным: ясно видит он и безвыходную гибельность, в какой находится; и пригодность способа к выходу из него, предлагаемого благовестием; почему емлется за него всеми силами естества своего. Когда же и делом вкусит целительность его, тогда духовному свету, воссиявающему в нем, меры нет. Одним взором обнимает он и прошедшее, и настоящее, и будущее, и небо, и землю, — и все видит объемлемым единым Богом в Господе Иисусе Христе благодатию Духа Святого. Исходный же пункт света — лице Господа Иисуса Христа, Сына Божия воплотившегося, бедное естество наше в Себе прославившего и посадившего одесную Бога и Отца. Благовестие и все освещает, — наипаче же осиявает лик Христа Спасителя, ибо оно все на Нем стоит. Почему есть благовестие славы Христовы. Ничего этого не видят неверующие, ибо смежили умные очи свои неверием. Дверь таин Божиих и не отверзается для них, и свет их не осиявает их. Держит их во тьме бог века и не дает воссиять в них свету Божию. Делает это он не властительски, а злокозненно ухитряясь обольщать сынов века. В прелести ходя, не замечают омрачения своего и довольствуются мраком, по обману полагая, что он свет. Но как ни густ мрак ослепления, тут ничего нет приневоливающего. Сами хотят, и слепотствуют; захотят, и откроют очи; ибо свет Божий вокруг есть. Бог века всячески хлопочет держать их в ослеплении; но это делает он, поднося им ослепляющие элементы, которые они сами охотно принимают и ослепляются. Непосредственной же власти бог века ни над кем и ни над чем не имеет и насиловать никого не смеет. Сами мы во всем виноваты.

Святой Златоуст говорит: «Что случилось с иудеями при Моисее, то же самое происходит и со всеми неверными во времена Евангелия. Ради отолстения сердца их сокрыт бывает для них свет благовестия славы Христовы, то есть не видят они, что крест есть спасение и слава вселенной, что Распятый на нем опять хочет прийти с великою славою, — и все другое, настоящее и будущее, видимое и невидимое, неизреченное явление ожидаемых благ, сокрытым остается для них; сокрыто же за то, что сами прежде не захотели верить сему».