Когда к Иоанну Крестителю приходили воины с вопросом, что должны они делать для своего спасения, он не потребовал от них, чтобы они оставили свое занятие, но сказал им только: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем (Лк. III, 14).

В древней христианской церкви вопрос о военной службе, по-видимому, не возбуждал никаких сомнений, и христиане находили для себя вполне возможным нести эту службу даже в войсках языческих императоров; ко времени Константина Великого в римской армии существовали уже целые когорты, составленные исключительно из христиан. Не считала эту профессию нравственно позорной и Православная церковь, причисляя к лику святых многих воинов, как, например, Георгия Победоносца, Савву Стратилата, Феодора Стратилата, святого Севастиана, Иоанна Воина и многих других.

У святителя Афанасия Великого мы находим даже одобрение военной службе. Чем объясняется такая разница в отношениях христианства к простому убийству и к убийству на войне? Понять это нетрудно, если принять в соображение, что в убийстве на войне нет того, что составляет сущность греха, — нет злой воли. С религиозной точки зрения смерть сама по себе не есть зло. Это только порог между двумя мирами, это — простой переход из одной формы бытия в другую. Злом смерть и убийство становятся лишь тогда, когда они являются результатом ненависти, злого чувства, злой воли. Но ведь солдат, который отправляется на войну, совершенно не имеет ни злого чувства, ни злой воли. Защищая родину, он только исполняет свой долг, инстинкт которого вложен Творцом даже в птицу, защищающую свое гнездо; принимая на себя покорно все тяжести и невзгоды походной жизни, он безропотно несет крест одного из величайших несчастий, которое Господу угодно иногда посылать для вразумления людей.

Не следует забывать, что война есть несчастье, и притом несчастье народное, стихийное, не зависящее от воли отдельных личностей. Поэтому и самый вопрос о праве человека вести войну ставится неправильно. Это почти равносильно вопросу: имеем ли мы право быть сосланными в Сибирь или подвергнуться землетрясению и свалиться в пропасть? Нравственный вопрос здесь не о праве, а о том, желаем ли мы разделить несчастье, обрушившееся на наш народ, вместе со всеми или предпочитаем уклониться от этого, предоставив нести его другим. Люди с чуткой совестью живо сознавали эту обязанность - друг друга тяготы носите - в минуту общественных бедствий. Это именно сознание долга пред народом заставило известного нашего писателя В. М. Гаршина вступить в ряды русской армии во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов.

Но если война — народное бедствие, то, очевидно, на каждом из нас лежит обязанность предотвращать ее, насколько это от нас зависит. Каким образом?

Война — это грозовая туча, образующаяся из испарений зла.

Мелкие, злые, противонравственные деяния отдельных лиц, постепенно накапливаясь, подготовляют грозу войны так же неизбежно, как водяные испарения образуют облака. Это вовсе не мистика, а просто реалистическое объяснение. Обычными причинами современных войн служит или погоня за рынками, за наживой, или национальное властолюбие. Поэтому каждый человек, живущий материалистическими интересами личной выгоды, честолюбия, славолюбия, властолюбия и т.д., уже тем самым подготовляет ту общественную атмосферу личности и эгоизма, которая, сталкиваясь с эгоизмом других народов, рождает войну. Таким образом, на каждом человеке, делающем зло или нарушающем заповеди Божий, лежит ответственность за войну, и уклониться от этой ответственности не имеет права никто, ибо он был в своей мере виновником войны, из-за своих противонравственных деяний и греховной жизни.

Отсюда вывод: жизнь во Христе, жизнь праведная, в соблюдении заповедей Божиих есть лучшее средство предупреждать войну, и в этом состоит обязанность каждого гражданина, действительно заботящегося о благосостоянии своей страны и своего народа.

Кроме того, мы знаем, что Спаситель, по Его собственным словам, приходил не за тем, чтобы нарушить закон, но чтобы его исполнить.

Глава XII, ст. 13-17

Раздраженные притчею Спасителя о винограднике и прекрасно понимая тяжелый упрек, брошенный в образах притчи, первосвященники, книжники и старейшины старалась схватить Его, но побоялись народа (XII, 12) и не решились на открытое насилие, но прибегли к новым злоухищрениям, чтобы погубить ненавистного им Обличителя. Составлен был очень опасный и обдуманный план вовлечь Господа в хитро расставленные сети и вызвать с Его стороны неосторожный ответ, которым можно было бы воспользоваться, чтобы передать Его в руки гражданской власти. Опасность заговора заключалась в том, что для исполнения его фарисеи вступили в соглашение с иродианами. Таким образом, две партии, относившиеся одна к другой с непримиримой враждой, теперь примирились в заговоре, чтобы погубить общего врага. Ханжи и льстецы, мелочные иерархи и равнодушные к религии люди, ревностные приверженцы теократии и беззастенчивые карьеристы соединились, чтобы поставить Иисуса Христа в затруднение. Иродиане редко встречаются в евангельском рассказе. Это была политическая партия приверженцев Ирода, идумейского князя, вследствие римского вмешательства сделавшегося иудейским царем. К религиозной жизни иудейского народа они не имели почти никакого отношения, если не считать их тщеславного презрения к закону Моисея. В действительности они были нисколько не лучше провинциальных придворных; это вообще были люди, нагревавшие руки около жалких тиранов, которых старались поддерживать ради собственных выгод. Усилить фамилию Ирода дружбой с римлянами, добиться этого доброго соглашения подавлением всяких национальных еврейских стремлений — было главной их задачей. Чтобы достигнуть этого, они переменяли свои семитические имена на греческие, усвоили языческие обычаи, посещали амфитеатры, приняли символы языческого господства. Если фарисеи могли даже на самое короткое время сблизиться с такими людьми, одно существование которых было жестоким оскорблением их самых дорогих предрассудков, то это дает нам возможность понять точнее, насколько сильна была фарисейская ненависть к Иисусу Христу.

Иродиане могли подойти к Спасителю, не возбуждая подозрений в своих злых замыслах. Но фарисеи, непременно желавшие вывести Его из Себя, не явились к Нему лично. Они послали некоторых из своих младших учеников (Мф. XXII, 16), таких же мастеров лицемерия, которые должны были приблизиться к Нему с видом невинной простоты людей, желавших научиться. Они, очевидно, намерены были ввести Иисуса Христа в заблуждение, как будто между ними и иродианами возник спор и будто они желали бы закончить его, а потому и представляют предмет спора на окончательный и высокий суд великого Пророка. Они подошли к нему осторожно, почтительно, вежливо. Учитель! — сказали они с льстивою серьезностью, — мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Они как будто хотели пригласить Его без страха и беспристрастно, конфиденциально высказать перед ними Свое мнение в качестве частного человека; как будто они и в самом деле желали узнать, какого Он держится мнения, чтобы руководиться этим мнением в нравственном вопросе практической важности; и как будто были уверены вполне, что .Он один может разрешить беспокоившие их сомнения. Но за этой змеиной лестью сейчас же показались ядовитые зубы. Итак, скажи нам, если Ты столь мудр, столь правдив, столь мужествен, скажи нам: позволительно ли давать подать кесарю или нет? давать ли нам, или не давать? Подушный налог, столь всем нам ненавистный, но законность которого поддерживают иродиане, — должны мы платить его или нет? Кто из нас прав? Те ли, которые тяготятся налогом и отказываются платить, или иродиане, признающие его?

Спаситель должен был, по мнению фарисеев, ответить что-нибудь одно: либо "да", либо "нет". Не было, по-видимому, возможности уклониться от ответа на столь ясный вопрос, предложенный так осторожно, искренно и почтительно. И однако любой ответ мог повлечь за собой серьезную опасность. Если б Господь сказал, что подать законна и что платить ее необходимо, то, конечно, со стороны иродиан Он не встретил бы никаких возражений, так как они держались того же мнения. Но такой ответ вызвал бы, несомненно, ропот и волнение среди остальной массы Его иудейских слушателей. Римлян ненавидели, их господством тяготились, уплата дани неприятно напоминала об этом позорном иге, и если тяжелая необходимость заставляла, однако, это делать, то все же народ подчинялся этому скрепя сердце, со скрытой злобой. Признать римскую подать законной, сказать, что платить ее должно, значило идти вразрез с общим настроением всего народа, враждебно относившегося к чужестранному владычеству, значило оскорбить его национальное самолюбие и стать на сторону политических врагов Иудеи. На это не решился бы ни один из современных Спасителю вождей еврейского народа, сколько-нибудь дороживших своим влиянием, ибо подобный ответ похоронил бы раз и навсегда весь его авторитет в глазах иудеев. Только те учителя и руководители могли рассчитывать на популярность, которые разделяли это общенародное враждебное чувство по отношению к римлянам.

На это, несомненно, и рассчитывали фарисеи, предлагая свой коварный вопрос. Они могли быть несомненно уверены, что если Тот, Кого считали Мессией, явно станет на защиту языческой тирании и освятит Своим признанием ее самое оскорбительное бремя, то такое решение сразу же уничтожит или, по крайней мере, уменьшит то уважение, которое народ чувствовал к Нему, а вместе с тем и влияние Его учения.