The third lament refers to representatives of the maritime trade (16c-19), who have lost their sources of enrichment. And in contrast to this universal earthly lamentation, as if in response to it, "heaven and the holy apostles and prophets" (20) are called to rejoice over the accomplished judgment of God. Here we have the usual Revelation contrast between what happens in heaven and on earth. This heavenly judgment is expressed in a special symbolic image: a strong angel throws a stone like a millstone into the sea as a sign of the defeat of Babylon (21), "and she will be no more." This destruction of it [74] is confirmed in a number of particular images: there will be no voices playing and singing, no artist, no art, no noise from millstones (industrial labor), no lamps, no voice of the bride and groom (XVIII, 22-23). For "your merchants were the nobles of the land (the rule of the bourgeoisie, capitalism), and by your magic all nations have been deceived" (21-23). "And in it was found the blood of the prophets, and of the saints, and of all those who were slain on the earth" (21). The latter words are an unusual addition, since they refer not only to the persecution of religion and its bearers, but also to all those who died from bourgeois-political terror in general. This gives the idea a somewhat political character – retribution in general for the violence of man against man. Such an expansion of it should be noted here, especially in this context, where not only religious, but also in general historical destinies of people on the paths of their history are meant. Here is evidence of the judgment not only of individuals, but also of the social and political system, of all kinds of despotism, both state and economic. This is characteristic of what we have called above the revolutionary spirit of Revelation. In general, this whole chapter is distinguished by such a character.

However, in this connection we are once again confronted with the same question: should we see here a one-time event, which once occurred, individual-historical, or, on the contrary, a typological event, repeated — with different intensity and in different images — in different epochs. It is impossible to answer this question in the first sense, i.e., to refer it to the fate of Rome and its history alone, if only because we do not find in it a single event to which we can attribute the character of such an accomplishment. Rome knew a revolution, but not one revolution that would have such a decisive and exhaustive significance. It can also be said that in them the historical judgment of him took place, but each of them was not yet the last and general judgment of which the prophetic clairvoyance speaks here, which collects and generalizes the kindred features of various events in one focus. At the same time, we can no longer limit the power of this image to the ancient world of the seer's time, because it is clearly applicable to subsequent epochs, and especially to our present one.

Поэтому следует видеть здесь пророчественное его обличение для всех времен истории, к которым только оно приложимо, — прошедшим, настоящим и, конечно, будущим, если только не верить детским обещаниям «государства будущего», которые раздаются в нашу эпоху настойчивее, чем когда-либо ранее.

Однако тут возникает и важное недоумение: не говорится ли уже здесь — уже не типологически, но исторически — об окончательном уничтожении Вавилона, подобно жернову, повергнутому в море: «с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его» (21). Что это значит и можно ли это понимать буквально? Очевидно, все-таки нельзя, поскольку Вавилон-Рим не был никогда до конца уничтожен, хотя и бывал много раз уничтожаем. Он возрастал и умалялся, переживал кризисы и революции, но ни одну из них нельзя назвать уничтожением, хотя бы подобным тому, чем было разрушение Иерусалима, предсказанное Спасителем и пророками. Очевидно, сказанное о Вавилоне надо принимать с учетом того словесного гиперболизма, которого и в других случаях не чуждо Откровение: здесь говорится по поводу силы и значения отдельных революций, потрясающих и до известной степени разрушающих сложившийся быт, но, главным образом, здесь имеется обличение внутренней несостоятельности, пустоты и ложности «Вавилона» в духовных его основаниях. Отсюда следует и дальнейшее заключение о том, что если «Вавилон» в смысле собирательном продолжает свое существование в истории, то повторяются и в его внешних судьбах потрясения и разрушения, выявляющие его духовную мертвость и несостоятельность, а чрез это совершается исторический суд над ним. В таком смысле мы имеем право и даже обязанность сказать, что и в наши дни, пред лицом всего происходящего, мы присутствуем при некотором новом «падении» Вавилона или вавилонов, гнева Божия и суда над ними. И в свете такого понимания Откровение перестает быть политическим и социальным памфлетом, принадлежащим определенной исторической эпохе и содержащим самую резкую критику ее жизни, но сохраняет силу и для нашей современности. Даже более того, оно является сверх- или всевременным пророческим озарением, относящимся к историческим путям человечества.

ГЛАВА XIX

ВЕЧЕРЯ АГНЦА

Эта глава в первой своей части (1-8) представляет собой род заключения главы предыдущей, к которой она по смыслу и принадлежит. По обычному для Откровения закону контрастов, картине суда Божия над Вавилоном и его гибели противопоставляется ликование в небесах относительно такого свершения. Оно выражается в чередовании двух голосов на небе, [75] об этом свидетельствующих (ср. 1-3 и 5-7). Эти голоса представляют собою аналогию предшествующим небесным славословиям (ср. гл. IV, 8-12, вокруг престола Божия; гл. V, 11-14 о воцарении Агнца; гл. VII, 9-17 принятие от великой скорби; гл. XI, 15-18 после седьмой трубы — о воцарении Христа; гл. XII, 10-12 о низвержении дракона).

Первый и второй голос непосредственно исходит от «как бы многочисленного народа» — без дальнейших определений; о втором же голосе говорится еще: «как бы шум вод многих, как бы голос громов сильных» (6) (что отсутствует в первом). Но первый голос сопровождается еще поклонением двадцати четырех старцев и четырех животных. Чей же это голос «как бы» многочисленного народа на небе. Очевидно, что здесь говорят души усопших. Еще лишний раз находим в Откровении подтверждение той истины, что загробный мир по-своему участвует в земной жизни, молитвой и славословием отзываясь на происходящие события в нем. Первый голос начинается «аллилуиа» (что повторяется и в стихах 3, 4, 6, только однажды здесь во всем Н. Завете; в В. Завете ср. 1 Пар. XVI, 36, Пс. СIII, 35; CV, 48) и далее следует доксология: «спасение и слава, и честь, и сила Господа нашего» (ср. подобную VII, 10), «ибо истинны и праведны суды Его, потому что Он осудил великую любодеицу, которая растлила землю любодейством своим, и взыскал кровь рабов Своих от руки ее». После вторичного «аллилуиа» первого голоса еще прибавлено следующее: «и дым ее восходил во веки веков» (3). О ком сказано это? Очевидно, о любодеице. Это выражение имеет почти буквальное повторение в XIV, 11 лишь в применении к поклоняющимся зверю и образу его и принимающим начертание его (по существу, духовное различие здесь не так существенно, если только вообще существует). И то, что было сказано там по поводу этого мучения во веки веков, должно быть повторено и о дыме, восходящем во веки веков. Это выражение имеет здесь условно-гиперболическое, рsиторическое значение и означает неопределенную длительность, [76] но ни в коем случае не вечность.

К голосу многочисленного народа земного, хотя и пребывающего «на небе» в загробном состоянии, присоединяются и небесные: «двадцать четыре старца и четыре животных пали и поклонились Богу, сидящему на престоле, говоря: Аминь. Аллилуиа» (ст. 4. Ср. IV, 9-10; V, 14). «И голос от престола исшел, говорящий: хвалите Бога нашего, все рабы Его и боящиеся Его, малые и великие» (5) (ср. XI, 18). Чей это «голос от престола»? Очевидно, он принадлежит кому-либо из небесного окружения, старцев или животных, но не Богу и не Христу, п. ч. в таком случае не могло бы быть сказано: «Бога нашего», но «Бога Моего», как в III, 12). Кто же суть эти «рабы Божии, боящиеся Его, малые и великие»? Относится ли это обращение к загробному миру, который тем самым призывается к деятельному славословию, а чрез то и к молитвенному участию в судьбах мира, или же к миру земному? Следует ответить на этот вопрос в первом смысле, на основании общего контекста. Кроме того, «голос от престола» и не может доноситься до слуха земного, но обращен к миру духовному, ангелов и отшедших людей, праведников, мучеников и вообще всех, кто достоин быть назван рабами Божиими, великими или малыми. Это еще раз подтверждает, что загробное участие в судьбах мира есть не единоличное, но всеобщее дело отшедших во Господе, всей загробной Церкви.

Ответный голос «многочисленного народа, как бы шум вод многих, как бы голос громов сильных, говорящих: аллилуиа», также принадлежит загробному миру. Сравнение это отмечает его особую, ответную восторженность и силу, «ибо воцарился Господь Бог Вседержитель» (6). Этот стих имеет пророчественный и пролептический характер: он относится к имеющему совершиться, хотя еще лишь совершающемуся в мире падению Вавилона, которое есть и воцарение Христа. И это воцарение описывается далее, как совершающееся во второй части этой главы (11-21), в войне «Царя царей и Господа господствующих». Эта война еще имеет совершиться, здесь же свидетельствуется лишь пролептически. Смысл и сила этого грядущего свершения, которое предызображается как уже совершившееся, выражается в образах единственной и исключительной значительности. В них как бы подводится итог всему, доселе в мире совершавшемуся. Это есть брак Агнца. «Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу» — звучит в небесах призыв к небесной радости, которая предвосхищает события, грядущее постигая уже как совершившееся, ибо «наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя» (7).

В ст. 7 впервые явно выступает эта основная экклезиологическая тема Откровения. Кратко, но в исполненной пророческой силы образах (как и в XXI главе Откровения) здесь выражается учение о Церкви как Жене и Невесте Агнца, о браке Христа с Церковью. В этих немногих словах содержится целая экклезиология, догматическое учение о Церкви. Экзегеза этого текста требует для себя как библейского, так и догматического комментария. Отлагая ее для специального экскурса, здесь ограничимся краткими предварительными замечаниями. Тема мистического брака Агнца и Церкви как Жены и Невесты Его, можно сказать, задана и подготовлена в слове Божием изначала, в первой же главе кн. Бытия, в которой говорится о сотворении человека по образу Божию: «и сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его, мужчину и женщину сотворил их» (Быт. I, 27). Это означает, что в Боге как Первообразе человеческого образа, в Софии Божественной, предвечном Человечестве, уже дано и это двуединство мужеского и женского начала, соответствующее диадическому самооткровению Отца в Сыне и Духе Святом. В соответствии же этому Первообразу и образ Божий в человеке содержит это диадическое начало мужа и жены как полноту человечности. Но эта человечность создана для богообщения в богочеловечестве как соединении Божеского и человеческого естества, Первообраза и образа. Об этом возвещает нам Халкидонский догмат о соединении двух природ во Христе. Оно же осуществляется во Христе и Богоматери. Богоматерь есть ипостасное человечество Христово, тварное средоточие и возглавление Церкви. Как во Христе соединяется все человечество во всей многоипостасности своей, в Матери Божией оно соединяется природно, как многоединство человеческое. Она есть не только личная человеческая ипостась, но в известном смысле и всечеловеческая, хотя, конечно, иначе, в ином смысле, нежели Христово всечеловечество: во Христе все человечество соединяется по сотворению и искуплению, как в Творце и Спасителе; в Божией Матери, Новой Еве, все человечество соединяется природно и тварно, по рождению и одухотворению, в духоносности Ее. Матерь Христова во Христе рождает и Собою соединяет все человечество. Отсюда проистекает и действенный характер многоединства человеческого в Богоматери: как жизнь Ее в собственной тварной ипостаси Девы Марии от рождества до успения и прославления и как Ее жизнь в человечестве и с человечеством, в Церкви, и эта жизнь осуществляет в себе свое раскрытие как «приуготовление» во брак. Подобно тому, как Рождество Христово и Его вочеловечение подготовлялось во всей истории человечества, чрез весь Ветхий Завет, в Его «родословии», в человечестве подготовлялось и пришествие в мир Пресв. Богородицы, так что история Церкви есть «приготовление на брак». Эта общая догматическая мысль выражается в различных образах как в Ветхом, так и в Новом Заветах.

В Ветхом Завете Осия II, 16: «И будет в тот день, говорит Господь, ты будешь звать Меня: «муж мой», и не будешь звать Меня более: «Ваали» (господин мой). Ср. III, 1-7, Ис. LIV, 6: «ибо, как жену оставленную и скорбящую духом, призывает тебя Господь, и (как) жену юности, которая была отвержена, говорит Бог твой». LXII, 5: «Как юноша сочетается с девой, так сочетаются с тобою сыновья твои; и как жених радуется о невесте так будет радоваться о тебе Бог твой». Иез. XVI, 7 и сл.: «и поклялся тебе и вступил в союз с тобою, говорит Господь Бог, и ты стала Моею». Иер. II, 2: «Я вспоминаю о любви твоей, когда ты была невестой». Но, конечно, самое главное место здесь принадлежит Песни Песней, этому ветхозаветному Откровению, может быть, самой новозаветной книге во всей Библии, во всем не только Ветхом, но даже Новом Завете. Отношение между Христом и Церковью изображается здесь в полноте символических образов, не столько в отдельных текстах, сколько в самой теме и общем содержании этого гимна любви, священной поэме мистического эроса. Новозаветные книги изобилуют образами того же значения, и прежде всего Евангелия. Ученики Христовы живут в радости пребывания с ними Жениха (Мф. IX, 14-15; Мк. II, 19 сл.; Лк. V, 33-35; Ин. III, 29). Сюда же относятся и приточные образы брачного пира (Мф. XXII, 1-14 ; Мк. II, 19; Мф. XXV, 1-13). Также важны здесь тексты апостольских посланий: 2 Кор. XI, 2: «я обручил вас единому мужу, чтобы, представить Христу чистою девой», и особенно Ефес. V, 25: «мужья, любите своих жен, как Христос возлюбил Церковь», «тайна сия велика есть, я говорю в отношении Христа и Церкви».

Таким образом, во многих библейских текстах намечается догматическая сторона учения о мистическом браке Христа и Церкви, однако помимо применения ее к истории. Напротив, в Откровении эта мысль как центральная раскрывается не только в онтологии Церкви, но также и в ее истории. Здесь без новых пояснений Церковь именуется жена, а далее и невеста (XXI, 9) Агнца, а ее соединение с Ним именуется «брак Агнца», который «наступил», ибо «жена Его приготовила себя» (7). Это приготовление осуществляется во всех судьбах Церкви до самого конца мира, которые символически изображаются в Откровении, и вся ее история в своем значении определяется как это приготовление, за которым наступает и самый брак. Смысл этого приготовления выражается в словах: «и дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых» (8). По поводу выражения «дано» экзегетами возбуждается вопрос о догматическом его значении: одни преувеличенно подчеркивают благодатную данность добрых дел, «праведности святых», исключающую оправдание делами, [77] но, очевидно, это выражение имеет и более общее значение: «следует, задано, предстояло». Во всяком случае, здесь включается синергизм, т. е. соединие тварной человеческой свободы с благодатной помощью Божией. Именно наличием свободы определяется различие в судьбах людей, как оно утверждается в Откровении.