При толковании притч необходимо отыскивать основную мысль, логический центр и фиксировать все внимание на нем. Установив его, можно в его свете толковать детали, которые должны дополнять и освещать основную мысль, а не рассматриваться самостоятельно. Стремление же с одинаковой подробностью истолковать все черты притчи, придав им самостоятельное значение, грозит потерей общего смысла и расплывчатостью в случайных деталях. В этом отношении толкование притчи можно уподобить установке фотографической камеры, знающей одну точку фиксирования, один фокус. В противном случае неясным будет все изображение.

6)   Общий вопрос: Обратите внимание у каких евангелистов имеются отдельные притчи, у одного, у двух или у трех, и сопоставьте и выясните различие изложения в его существенных чертах или его редакционный характер.

Собрание пятое

Пятое собрание семинария было посвящено разбору притч о найденном кладе, о жемчужине и о книжнике, наученном Царствию Божию (только у Мф. 13: 44 и 13: 45-46)[69].

Относительно первых двух притч, были поставлены и разобраны следующие вопросы:

1.   На какие слова падает логическое ударение в обеих притчах? С какой точки зрения рассматривается в них Царствие Божие?

В притче о найденном кладе логическое ударение падает на слова «сокровищу, скрытому в поле» — «утаив, продает все»; в притче и жемчужине — «найдя одну, продает все». Таким образом, обе притчи указывают на субъективное отношение к Царствию Божию нашедших его. Отдавая все для приобретения его, они тем самым определяют его, как высшую ценность. Таким образом обе притчи говорят о ценности Царствия Божия. В этом отношении с этими притчами надо сличить другие тексты, говорящие о высшей ценности Царствия Божия, о том, что ради него надо все оставить и о том, что подобная жертва никогда не останется невознагражденной даже в этой жизни (Лк. 17: 26; Мф. 10: 28-30 = Лк. 18: 28-29; Мф. 6: 33 = Лк. 12: 31)[70].

2.   Черты сходства и различия обеих притч?

В обеих притчах верующий находит сокровище, не явное для окружающего мира; в обеих притчах отмечается радость нашедшего и жертва всем имуществом, которое он отдает (в радости же) ради приобретения найденного сокровища. Однако эта общая схема включает ряд различий. Ибо сокровище-клад, найденный <в> поле, скрыто от глаз людей. Никто даже не знает о его существании кроме нашедшего, и сама находка может мыслиться как неожиданность (хотя нашедший мог и искать клад). Жемчужина же наоборот — продается, следовательно явна для всех, и покупающий ее в строгом смысле не нашел ее, не открыл впервые ее существания, но только выделил ее из среды всех остальных жемчужин, определил ее ценность. В соответствии с этим характер нахождения сокровища в обоих случаях можно мыслить различно: в первом случае оно подается неожиданно, как благодать; во втором же случае купец «ищет» жемчужину и находит ее в результате затраченных усилий, которые, впрочем, отнюдь не гарантируют приобретения ее. Таким образом, здесь идет речь о двух родах людей: ищущих сокровенного стяжания благодати в сердце своем и стремящихся религиозно осмыслить и направить свое внешнее делание. С этим вполне согласуется то различие в путях спасения, которое указуют и заповеди блаженства, говорящие, с одной стороны, об алчущих и жаждущих правды, миротворцах, изгоняемых, поносимых и злословимых за правду, а с другой — о нищих духом, плачущих, кротких и чистых сердцем (Мф. 5: 3-12; Лк. 6:20-22)[71]. Но оба пути — сокровенного делания и внешнего служения — не противоположны, но вполне совместимы, на что и указует рядоположение и явное смысловое тождество обеих притч. Различны и способы приобретения сокровища; ибо покупающий жемчужину приобретает сокровище непосредственно. Покупающий же поле, в котором скрыт клад, обращает свое внимание на средство его приобретения. Таким образом, в притче о жемчужине речь идет о непосредственном осуществлении данной цели (Царствия Божия), — средства здесь как бы сами собой разумеются. В притче же о кладе говорится о пути, об известном подвиге, необходимом для достижения цели, о таком построении земной жизни, которое бы сделало возможным приобретение высшей ценности (ибо сначала надо купить поле, а потом выкапывать скрытый в нем клад). Некоторые хотели видеть в притче о поле подразумеваемый подвиг монашеских обетов; такое толкование является привнесением частных моментов. Оно не исключается, как возможность и более частного истолкования общей мысли притчи, притом не единственная.

3. Какое значение имеет потаенностъ сокровища и сокрытие его от хозяина поля?

Тайна религиозной жизни происходит в сердце человека — сокровенно от всех, а иногда непонятно и для него самого. Поэтому естественно, что сокровище Царства Божия, возникающего и прорастающего в душе, изображено в притчах как сокровенное от мира. Но в притче о кладе кроме того сказано, что нашедший его утаил его от хозяина и купил поле в качестве обыкновенного, а не содержащего в себе скрытой драгоценности. Однако, умышленного обмана здесь нет: ибо найденный родник веры (источник живой воды, скрытый под землею), является внутренней тайной для самого нашедшего, которой он не хочет и не может никому поведать; ибо есть такие духовные состояния, которые составляют тайну души, которых нельзя выразить, потому что каждая попытка их высказывания будет их поруганием и осквернением. А кроме того это обстоятельство утаения сокровища в поле является в притче несущественным: оно только характеризует психическое состояние нашедшего сокровище, говорит об естественных побуждениях его души, а отнюдь не имеет значения морального примера.

Следующий за всеми этими притчами в Евангелии вопрос, поставленный Иисусом Христом ученикам (Мф. 13: 51)[72], дал повод возбудить вопрос о притчах вообще и об их логической природе. Являются ли они простыми сравнениями, аллегориями, метафорами или иносказаниями? На первый взгляд может показаться, что притчи являются простыми сравнениями, аллегориями, основанными на некоторых общих чертах сходства в содержании притчи и изображаемого ею жизненного явления. В таком случае притчи были бы некоторым fa?on de parler, обязанным своим происхождением нашей способности выделять общее и мыслить его отдельно и независимо от тех или иных его конкретных проявлений, сравнивать и сопоставлять. Они бы основывались исключительно на особенностях человеческой фантазии и не имели бы большего значения, нежели басни Лафонтена, Крылова и других, с каковыми они иногда и сопоставляются рационалистами. Но в этом понимании они превращались бы в нечто произвольное, случайное и не связанное с действительностью. Подобный номиналистический взгляд, конечно, неприемлем. Притчи Господни касаются некоторого реального подобия духовных вещей и образов мира. Символически они указывают на те реальные связи, которые действительно проявляются в вещах и через вещи. Ибо Господь, Творец мира, сотворил его мерою и ладом, которые и проявляются во всем, — начиная с высших форм жизни, и кончая низшими. Своими законами и ритмами все высшее как бы вписано в низшее, в нем совершается и его определяет. Так, Платон говорил о гармонии миров звездных, которая отражается в законах гармонического сочетания звуков, а оно в свою очередь является отражением, отзвуком каких-то внутренних ритмов, однотипных вариаций неких волнообразных духовных свершений. С этой точки зрения содержание притчи относится к ее смыслу как прообраз или символ к своему первообразу. Прообраз же есть не одно уподобление или внешнее сходство; то что про-образуется в нем, уже предсуществует, но только в ослабленной степени, в предварении. В этом смысле вся священная история Ветхого Завета состоит из прообразов Нового. В Ветхом Завете прообразом Богоматери была Скиния, посколько она реально имела в себе присутствие Славы Божией, имела Святая Святых, где явился Господь человекам. Прообразом Христа были Давид и Соломон, поскольку в их индивидуальных судьбах и чертах появился некий ветхозаветный лик Христов, сила Христа. Подобно и в притчах - прорастающее зерно есть реальный образ Царствия Божия, т<о> е<сть> то, что происходит в жизни и росте Царствия Божия — происходит и в зерне — тот же процесс, та же живая сущность, только в бесконечно ослабленной степени; подобно тому как отражение солнца в воде есть не фантазия, не мираж, но само же солнце, хотя и отраженное, ослабленное; однако оно и отражается лишь потому и до тех пор, пока оно светит на небе. Таким образом притчи являются образами Царствия Божия, вписанными в природе и в человеческой жизни. Ибо все связано единым ритмом и мерой все осуществляет единый смысл — мысль и замысел Творца и <в> своем творении. Поэтому можно сказать, что в притчах своих Господь не сочинял притчи, а только показывал приточный смысл совершающегося в природном и человеческом мире, который весь есть единая притча о Царствии Божием. Этому соответствуют и слова Мф. 13: 34-35: «все сие говорил Иисус притчами, и без притчи не говорил им, да сбудется реченное чрез пророка, который говорит: "отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира"» (Пс. 77: 2)[73]. Ср. Пс. 48: 5: «приклоню ухо мое к притче; на гуслях открою загадку мою».

Цикл притчей 13 гл. Мф. заключен краткой притчей: «поэтому всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое[74]».

Как понимать ее? На что падает логическое ударение?