Собрание восьмое

В восьмом собрании семинария были рассмотрены и объяснены притчи о десяти девах (Мф. 25: 1-12[97]) и о талантах (Мф. 25: 14-30[98]). Первая притча имеется только у Мф. и должна быть поставлена в связь с эсхатологической (24) главой. Последняя заключает в себе пророчества о последних временах и описание картины Страшного Суда и его результатов. Притча о десяти девах, будучи (даже грамматически) непосредственно связана с концом этой главы, является как бы ей попутной иллюстрацией. Таким образом, основной интерес притчи оказывается, с одной стороны, эсхатологический (поскольку она есть символическое изображение последних событий истории), с другой же стороны — сотериологический[99]), — поскольку она трактует проблему вменения людям их заслуг и рассматривает условия, при которых они могут оказаться достойными Царствия Божия. Эти замечания являются ответом на первый вопрос, который мы можем себе поставить при изучении этой притчи, а именно:

<1)> О каких сторонах Царствия Божия говорит эта притча? Далее следует вопрос:

2) На какие слова падает в притче логическое ударение? Какая мысль является в ней основной?

Центральным моментом изображенного в притче происшествия является просьба неразумных дев отворить им двери и отказ жениха. Соответственно этому логическое ударение падает на слова: «отверзи нам» — «не знаю вас». Этому ответу предшествует момент, когда «двери затворились». После этого вступление в горницу пира оказывается уже невозможным, а пришедшие — запоздавшими. Это может быть истолковано двояко: с одной стороны, космологически и исторически; с другой стороны, морально-психологически и сотериологически. Последнее истолкование сводится к тому, что в жизни каждой человеческой души может наступить такой момент, когда совершенный грех (недосмотр, небрежность, ошибка) уже непоправима, и всякое раскаяние оказывается запоздалым. Решительный шаг сделан, время пропущено и возместить потеренного (пропущенной встречи жениха) уже ничто не может. Мысль эта глубочайшим образом противоречит и опровергает доктрину о перевоплощении душ, согласно которой ничего окончательного в человеческой жизни быть не может, и все духовные состояния греха и заслуги соотносительны в бесконечной лестнице вечно повторяющихся возможностей. Поэтому состояние (любого) греха только снижает его субъекта на несколько степеней, но никогда не может закрыть перед ним двери, подобно тому, как это изображено в притче. Вследствие этого и смерть теряет свое значение чего-то определяющего, единственного и окончательного. Ибо за ней следует не новое состояние, не иная жизнь — как учит христианское мировоззрение, а повторение тех же жизненных возможностей, в которых можно исправить и загладить все совершенное раньше. Такая точка зрения противоречит одинаково и психологической природе человека и его значению в иерархии живых существ. Ибо мы знаем, что смерть, как нечто таинственное (а все, что повторяется, теряет свою таинственность) страшна не только обыкновенным людям, но и самим святым. Что Сам Господь в Гефсиманском Саду, в предведении близкой смерти «начал скорбеть и тосковать и сказал — душа моя скорбит смертельно» (Мф. 26:38[100]). А с другой стороны, свободное самоопределение человека, его служение добру или злу, Богу или дьяволу, — выбор, совершаемый им в его земной жизни, имеет такое значение, что лишать его определяющей силы и рассматривать только как урок предметной педагогики, значит совершенно не понимать ни глубины данной нам жизни, ни положения человека как свободно развивающегося и самоопределяющегося духа.

3) На какие объективные условия указывает основной мотив притчи?

Основной мотив — тот, что раскаяние может быть запоздалым и время упущенным — ясно свидетельствует о существовании единого неповторимого объективного времени. Время не есть ни субъективное переживание, имманентное нашему сознанию, ни способ восприятия действительности, ни произвольное рядоположение событий или что-либо подобное. Оно дано нам в качестве абсолютного исторического процесса, в котором мы сами, наши мысли, поступки и дела занимают каждый свое место и оказываются связанными друг с другом. Некоторый отрывок этого объективного времени дается нам — в виде нашей, человеческой жизни для того, чтобы, воспользовавшись им, мы могли покупать и торговать духовно и приобретать духовные ценности, отдавая свою любовь. Но торг этот, стяжание Царства Небесного, может производиться только в течение некоторого времени. Оно истекает, наступает смерть, и все, предпринимаемое за пределами этого момента, оказывается «слишком поздно». Новые условия разрушают смысл принимаемого подвига. Ибо последний имеет значение только при условии свободы нашего выполнения; необходимость лишает его ценности. Подобно этому и вера ценна только тогда, когда она не защищена от сомнений; там же, где есть очевидность, сомнение невозможно, выбор устранен — там нет подвига веры, а следовательно нет и заслуги и награды. Ср. притчу о богатом и Лазаре (Лк. 17:19-31[101]).

4)  Имеют ли значение детали притчи, и если да, то какое?

Притча изображает картину брачного пира и связанной с ним обстановки. Все детали соответствуют обычаям востока и являются примерами, взятыми из обыденной жизни. Но само понятие брака является существенным, ибо оно звучит небесной музыкой для слуха мистически настроенной души. Брак, брачный пир, как символ радости и веселья чрезвычайно часто встречается, как в евангельских притчах, так и в церковных песнопениях. Подобное же символическое употребление и понятия жениха. Невеста часто отсутствует, что является вполне понятным, когда имеется в виду Страшный Суд и явление Судьи. Количество дев и распределение их поровну не имеет существенного значения. Зато замедление жениха имеет глубокий символический смысл, ибо изображает всю человеческую историю и ее внутреннюю духовную структуру. Если бы жених пришел сразу, то масла бы хватило у всех, и не было бы необходимости в разумной предусмотрительности о поддержании своего огня. Но он замедлил, и они ждали (ср. этот момент с ожиданием времени жатвы в притче о плевелах и пшенице). То обстоятельство, что они заснули и спали все — не имеет значения и есть подробность рассказа, так же как и упоминание именно о светильниках и масле. Существенно же то, что у неразумных дев масла не хватило, и что они принуждены были пропустить время встречи Жениха, вернувшись со своей покупкой слишком поздно. Что означает их неразумность: непредусмотрительность, небрежность или просто глупость — не имеет особого значения, потому что не влияет на общий смысл притчи. Они оказались недостойными, а ошибки их непоправимыми — в этом вся суть.

5)  Каковы религиозно-практические выводы притчи?

Притча заканчивается призывом бодрствовать, т<о> е<сть> пребывать в постоянной духовной напряженности. Духовная лень, небрежение, сон может быть причиной невознаградимой потери и неисправимого упущения. Этот призыв бодрствовать постоянно повторяется в Евангельских притчах и заветах (ср. Мр. 13: 33-38; Лк. 13: 22-30[102]). Этому всегда сопутствует указание на то, что Страшный Суд наступит внезапно и неожиданно, и что поэтому надо всегда быть готовым, препоясанным, с горящим светильником, ожидающим встречи с Женихом. Поучение притчи ставит, таким образом, известный способ действия и образ жизни человека в зависимость от тех объективных условий, в которых протекает мировой процесс. Абсолютное свершение (конкретное время, смерть, Страшный Суд) диктуют человеку как он должен жить для стяжания Царствия Божия.

6) Сравните образ Царствия Божия данной притчи с предшествующими.

Здесь мы встречаем большое различие. В предшествующих притчах мы видели Царствие Божие благодатно даруемое человеку, и этот дар связан с прощением и милостью. Здесь же, в словах «не знаю вас» — звучит такая суровость, что мы никнем в отчаянии. Ибо кто может по совести причислить себя к девам разумным? Для понимания этого противоречия необходимо иметь в виду, что если та совокупность данных, которая дана нам в виде систематического богословия, представляет собою уже переваренную и потому легко воспринимаемую пищу, то евреи таковой не имели. Богооткровенная истина давалась им в сыром виде — во всей своей антиномичности и внутренней трудности. Это был не синтез, а ряд тезисов и антитезисов, которые еще необходимо было усвоить и примирить. И вследствие этого — каждый из них, будучи истинным, не должен был восприниматься в качестве чего-то исчерпывающего и законченного. Подобно этому и здесь — с полной серьезностью относясь к описанному в притче принципу беспощадного вменения, мы должны помнить, что он является только моментом в акте божественного правосудия, в коем он дополняется, исправляется и пополняется любовью, милостью и благодатью. Момент вменения и «запоздания» подчеркивается однако в словах Спасителя весьма часто и с достаточной определенностью. В частности уже указанные слова Лк. 13:25[103] могут быть истолкованы как в отношении евреев, не признавших в Христе Спасителя, так и в отношении именующих себя христианами, но на самом деле «делающих неправду». И тут и там суд Божий является чем-то окончательным; решение его неизменяемо; совершенный грех неизгладим.