Надо сказать, что в 1923-24 годах, на заре движения, этот профетический пафос, молодой, горячий и искренний, поддерживался и взращивался и вполне уравновешенным В.В. Зеньковским[11] - да и самим Булгаковым[12]. И это вполне понятно. Переосмысление оснований собственной судьбы в условиях эмигрантского «апофеоза беспочвенности» с необходимостью заставлял задуматься по крайней мере об основаниях русской культуры – и их молодые эмигранты без труда находили в Православии; но не том «историческом» (или, наоборот, «модернизированном» Православии), которое было уделом людей старшего поколения – церковных иерархов или в той или иной степени вольных философов, а в собственном, интуитивно понятом и «схваченном», помноженном на собственный горький эмигрантский опыт. Понятно, практика экзегезы Священного Писания как нельзя лучше соответствовала тем высоким задачам, которые стояли перед членами студенческих кружков. Другое дело, что закрытый характер большинства молодежных организаций, помноженный на пафос ощущения личной избранности и призванности их членов, рисковал повлечь за собой и сразу же повлек, во-первых, выделение среди членов кружка организованного ядра, которое чаще всего принимала форму «братства», и, во-вторых, создание особой, «братской» идеологии. Эти тенденции оказались общими практически для всех жизнеспособных кружков.

Из переписки с редакцией «Духовного мира студенчества» (Болгария, гора Бойчиновцы, некто Г.И.Д):

«…Время приспело. Среди страшной тьмы идолослужения, среди полного расцвета сатанизма замелькали огни истинного Богопочитания, и оживает некогда мертвая пустыня. Свет Христов озарил многие души…

К сожалению, в миру не ощущается рельефно горячо проповеди христианского призыва …» - и резюме: «Нам всем, нашему братству, кажется, что очередной задачей православного христианства сейчас должно быть задание объединиться по всем градам света, всем истинно верующим, в миру православным христианам, в одно общее могучее братство, дабы из него уже выдвинуть сильных духом проповедников, поддержанных всей мощью истинного братства. Даже, если хотите, необходимо создание в таком братстве органа подобного иезуитскому в его лучших и светлых сторонах»[13].

Отсюда становится понятно, что общий для всех последующих противников Братства святой Софии[14] упрек в том, что софийцы-де пытались перенести на православную почву католический институт орденов[15], мягко скажем, не совсем правомерен – это, скорее, душевное настроение, общее для большинства православных братств и кружков. Публикация подробных протоколов заседаний Братства в достаточной степени проливает свет на вопрос о действительном, а не мнимом влиянии института католических орденов на его структуру. Из выступления Булгакова на одном из самых первых в эмиграции заседаний «софийцев»:

«…Во устроении Братства нашего мы не находим печати какой-либо отдельной яркой религиозной индивидуальности, как то мы видим, например, в католических орденах, над которыми веет дух их основателей (св. Франциска, св. Доминика, Игнатия Лойолы). Может быть это связано с тем, что среди нас нет таких ярких религиозных индивидуальностей, но по существу это вытекает из самого духа православия, свидетельствует о православном устроении нашего православного Братства. Происходит собирание церковных сил, а не группирование их вокруг одного лица; наша основная задача – послужить церкви, войти в ее жизнь, и основной предпосылкой нашего вступления в Братство является глубокое смирение, сознание личной слабости перед лицом великих задач, стоящих перед нами. (…) Как верующие люди, мы должны признать некое провиденциальное соответствие между временем и людьми, в нем живущими»[16]

К середине - концу 1926 года процесс превращения «кружков по изучению Св. Писания» в преимущественно идеологические группировки практически был завершен[17]. Относительно изученными являются история и идеология Братства св. Софии; встречаются также глухие упоминания о Братстве св. Фотия. Однако этими двумя братствами братское движение русского зарубежья вовсе не исчерпывается (достаточно вспомнить, к примеру, Белградское братство Святого преподобного Серафима, Саровского чудотворца). К слову, к 1925-1926 году изучение Священного Писания в кружках шло уже вовсе не по Булгакову. В отчетах различных, в том числе парижских и пражских, кружков о свой деятельности, обильно публикуемых в «Вестнике РСХД» за эти годы, при упоминании изучения Евангелия и даже при упоминании тех же самых евангельских притч, о которых говорит Булгаков в Протоколах (так, выступление еп. Гавриила в Белграде на заседании «Братства св. Серафима Саровского» непосредственно перекликается с тематикой булгаковских семинаров – притча о заблудшей овце, притча о женщине и об утерянной драхме, притча о блудном сыне и др.) – имя Булгакова-экзегета даже не упоминается.

II. Аудитория: «евразийцы», «веховцы» и dii minores.