Но в привычном разделении на главы гл. X не кончается на ст. 39. За ним следуют еще три стиха (40, 41, 42), которые в современных переводах и критических изданиях текста часто отделяются пропуском строки от ст. 39 и, наоборот, соединяются с гл. XI без всякого пропуска. Это деление нельзя признать удачным. Конечно, ст. 40 связан с предшествующим ему ст. 39. В ст. 39 Иисус уклоняется от попытки иудеев наложить на Него руку (ср. глагол έξήλθεν), в ст. 40 Он идет дальше (ср. άπήλθεν, продолжающий έξήλθεν ст. 39), в Заиорданскую страну. Но и только. К исцелению слепорожденного, которое связывает гл. IX и X в единое целое, удаление Иисуса в Заиорданскую страну ближайшего отношения не имеет. Единство гл. IX и X кончается на X. 39. Еще меньше связаны ст. 40-42 с последующим повествованием о Воскрешении Лазаря (гл. XI).

С другой стороны, как уже было отмечено, отрывок X. 40-42 возвращает читателя к I. 28 и ст. 40 почти буквально его повторяет. Повторение это относится к фразе I. 28: πέραν τοΰ 'Ιορδανού, οπού ην ό Ιωάννης βαπτίζων («по ту сторону Иордана, где Иоанн крестил»), и не ослабляется тем, что к тексту гл. I прибавлено в гл. Χ εις τον τόπον (на то место) и τό πρώτον или το πρότερον[62] («прежде»). В историческом повествовании τό πρώτον (или τό πρότερον) было неизбежно. В какой-то мере это касается и εις τον τόπον, не говоря уже о том, что с этими словами связана и критическая проблема[63]. Повторение I. 28 в X. 40 имеет аналогию в Новом Завете. Напомню одну, самую важную: в Мф. IV стих 23 почти буквально повторяется в гл. IX. 35. Речь идет об учении и чудесах исцеления Иисусом. Повторение в гл. IX сказанного в гл. IV позволяет видеть в повторяющихся словах краткое обозрение содержания, заключенного между этими вехами отрывка. И в самом деле он начинается с Нагорной Проповеди (Мф., гл. V-VII), с которою соединены в гл. VIII и IX повествовательные части, посвященные по преимуществу чудесам Христовым. Таким же указанием могут быть и совпадающие фразы Ин. I. 28 и X. 40. И то, и другое касается служения Иоанна Крестителя, того служения, которое, в согласии с Иоанновским текстом I Ин. V. бив свете святоотеческих параллелей, мы сочли себя вправе обозначить как свидетельство водою. Ин. I. 28 его вводит, Ин. X. 40-42 его заключает. В предположенном выше параллельном делении Ин. выделенный этими вехами отрывок составляет первую часть Евангелия с заглавием «Водою». При этом понимании отрывок Ин. X. 40-42 только внешне не связан с ближайшим контекстом. В плане Евангелия он возвращает читателя к самому началу (I. 28), и задача его показать, что служению Иоанна пришел конец. Служение его было служением Предтечи. Пришедшие к Иисусу в Заиорданскую страну знали, что Иоанн не совершал никаких знамений, «но все, что сказал Иоанн о Нем, было истинно» (ст. 41). Иоанн свидетельствовал об Иисусе и приводил к Нему. «И многие уверовали в Него там» (ср. ст. 42).

Глава XI

Гл. XI.

Свидетельство водою, или, что то же, свидетельство Иоанново, должно теперь уступить место свидетельству крови. Евангелист к нему и переходит в повествовании о Воскрешении Лазаря (гл. XI). Предложенное выше толкование X. 40-42 обязывает нас к пониманию гл. XI как начала второй части Евангелия, с заглавием «Кровию». Как было указано в предпосланном толкованию Введении, вторая часть Евангелия в этом параллельном делении обнимала бы отрывок XI. 1-ХХ. 18.

Но, как тоже было сказано, параллельное деление не исключает и того, с которого я начал, стараясь понять отрывок II. 23—XII. 50 как служение Иисуса в свете дня, а отрывок XIII. 1—XX. 18 как ночь восхождения Сына к Отцу. При этом понимании главы XI и XII

относились бы еще к первой части. В XI. 9. 10 сказано прямо, что ночь еще не наступила. В XII. 35-36 Господь Сам призывает народ, точнее, людей из толпы (όχλος), ходить в свете: «...еще малое время свет между вами» (ст. 35). Тьма сгущается, она наступит скоро, но еще не наступила. В гл. XIII, когда Иуда ушел с Вечери, «была ночь» (XIII. 30). В этом делении по признаку света и тьмы, дня и ночи наступление ночи надо мыслить с гл. XIII.

Historical problem.

But even in this case, chapters XI and XII, filled with anticipation of the Passion, constitute a transition to the narrative of the Passion in the proper sense.

There are very great difficulties associated with the interpretation of the Resurrection of Lazarus. It has been said above that the reproduction of history was not the last goal of the evangelist, but that at the same time he reported only those facts about which he had no doubt that they really took place. This fully applies to the Resurrection of Lazarus.

John's account of the Resurrection of Lazarus has no parallel in the Synoptic tradition. Yet as a miracle it has no equal in the Gospel. Not only is it a question of resurrecting a decaying dead man who had been lying in the grave for four days, but the resurrection of Lazarus also affected the course of history. For the Jewish leaders hostile to Jesus, it was the final impulse that led them to make the decision to eliminate Jesus (cf. XI. 46-57). The silence of the synoptics would seem all the more surprising since the synoptic history is also constructed sub specie of the Passion. This is not the case only with Luke, who devotes a good half of his story (cf. IX. 51-XIX. 28) to Jesus' final journey from Galilee to Jerusalem, which is the path to the Passion. Matthew himself, who gave in a systematic review not only the teaching, but also the facts of the Gospel history, as he approached the Passion, departed more and more from the system. And so the question inevitably arises: what explains their silence about Lazarus, if their interest in the Passion was a historical interest, and in the Johannine narrative the Resurrection of Lazarus was the final impulse that led to the Passion? This question deserves the fullest attention. But the interpretation must be warned, against any exaggeration in one direction or another.

Of course, the miracles of resurrection are more significant and greater than all other miracles. But if it is still possible to reinterpret in some sense the miracle of the resurrection of Jairus' daughter (cf. "the child did not die, but sleeps", Mark V. 39 and parallels), then there remains in the Gospel history, apart from the Resurrection of Lazarus, the resurrection of the child of Nain, which does not admit of reinterpretation (Luke VII. 11-17). He was already dead and was being carried to burial when Jesus met the procession.

The political significance of the miracle should not be exaggerated either. It had it. However, the attempts of the Jews on the life of Jesus are recorded by the Evangelist very early: beginning with Jesus' healing of the sick man at the Sheep's font (cf. V. 18). All of them took place in Jerusalem. And I, in connection with the commentary, inevitably drew the reader's attention to them. In XI. 46 pp. it is either a formal meeting of the Sanhedrin or a partial meeting of its influential members. Be that as it may, the subject of the conference was the Resurrection of Lazarus, but the question raised at the meeting read: "... What shall we do, because this man does many signs?" (v. 47). It was about signs in general. To them was added the Resurrection of Lazarus, as the last push or the last straw. If there had been no earlier signs, the Resurrection of Lazarus might have remained without a decisive influence on the course of events. All these observations, if they do not remove the difficulty associated with the Resurrection of Lazarus, then in any case significantly reduce it.

But this does not say it all. The resurrection of Lazarus, for all its historical accuracy, required, according to John, an interpretation not historical, but spiritual, in this case not only symbolic, but also typological. This interpretation is given by the Evangelist.