Откр. 22, 5. Здесь ясный символ того, что теневая сторона жизни исчезает. Конечно, могут придти на память слова Воланда из булгаковской книги, что–де как может быть свет без тени, без контраста. Это посюсторонее рассуждение. В этом бытии, конечно, не может, но те, кто рассуждает так, как Воланд, подобны саддукеям, которые предлагали Христу парадокс о женщине, которая без конца выходила замуж за умиравших братьев. В том, ином мире это не так. В ином бытии все строится на других основах, контраст там рождается иным образом. Но мы иначе и мыслить не можем, и нам совершенно бессмысленно об этом загадывать.

«Се, гряду скоро»… — Эти слова часто повторяются у пророков, и Иоанн так же говорит. Следует вспомнить, что это «скоро» в божественном смысле, а не в человеческом. Оно вовсе не означает, что это «завтра», ведь для Бога «скоро» может оказаться и через миллион лет, и это тоже будет «скоро», по крайней мере, в сравнении с историей развития Земли это будет секунда.

Сцена, когда Иоанн пал перед Ангелом, и Ангел сказал «не делай сего», имеет отношение к смущениям той эпохи, о которых говорилось и выше. Тогда появилось много различных оккультных учений, которые придавали огромное значение иерархическим существам, поклонению звездам, поклонению духам самых различных иерархий, которым давали различные названия и т. д. Против этого оккультного понимания и выступает здесь апостол. Ангел говорит ему, что в сущности они братья, и это правильно: вся тварь — наши братья. Может быть, он в чем–то выше, а в чем–то и нет. «Я сослужитель тебе», потому что пророк — служитель и Ангел — служитель.

Десятый стих последней главы направлен против тех, кто, как мы уже говорили, считает Апокалипсис запечатанной книгой: «Не запечатывай слов пророчества книги сей; ибо время близко», — это написано для нас, это не просто какой–то ребус или иероглиф, который через миллион лет кто–то прочтет. Как можно увидеть в процессе чтения, очень многое тут не только ясно, но прямо, непосредственно адресовано нам.

Стих одиннадцатый говорит о том, что вмешательство Божие, если мы можем употребить этот термин, Божественное вторжение вовсе не должно сейчас же все преобразить. «Неправедный пусть еще делает неправду…», то есть в мире все идет так, как позволяет человеческая свобода. Параллель к этому — в притче о сеятеле: когда он сеял, враг намешал ему сорняков, и когда он высеял все в поле, то выросли и сорняки, и пшеница. Ему говорят: «давай мы будем вырывать», а он сказал: «пусть растут вместе, а там видно будет…». Здесь говорится о том же самом. Пусть все делается, в конце все завершится. «Я есмь Альфа и Омега», и в конце концов Творец силой и красотой своей покрывает все мироздание. Это основа нашей веры, и все что ни есть прекрасного во всех мировоззрениях мира является осколками и отголосками этого глобального огромного ожидания.

Откр. 22, 14. Идти к древу жизни, — значит идти к богопознанию.

Откр. 22, 16 — Здесь может идти речь даже о самом пророке, ведь «ангел» значит «посланник», и, может быть, именно здесь и упоминается о том Иоанне, который все это возвещает.

Откр. 22, 17. — начало эпилога: «И Дух и невеста говорят: прииди!». Невеста — это Церковь, а Дух — та божественная сила, которая действует в Церкви, то есть Дух Церкви. Они говорят «прииди», так как Пару ссия — самый вожделенный момент истории. Если человек умирает и смерть переживает как величайшую радость, и по ту сторону жизни открывает какие–то бесконечные сверкающие миры — все равно это еще не полнота, все равно это ущерб; мы ждем большего, безмерно большего: возрождения, реальности творения, реальности каждого человека, как в Символе веры — «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». И как бы подтверждая это желание Церкви, желание свершения, апостол заканчивает возгласом: «Гряди, Господи Иисусе». Апокалипсис, несмотря на свои грозные страницы, несмотря на страшные картины, бесспорно является книгой самой светлой надежды, которая отвечает на все чаяния и воздыхания Ветхого Завета. «Если бы Ты расторг небеса и сошел…», говорит пророк Исайя, а Псалмопевец говорит: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже». Эти два возгласа Ветхого Завета, важнейшие «внутренние» слова, сказанные там, находят ответ, вопервых, в явлении Христа и, наконец, в том Царстве, которое Он основал и завершает. — «Ей, гряди Господи Иисусе».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Прочитав Апокалипсис целиком, можно заметить, что он весь написан на совершенно определенном, но условном языке. Только те, кто хорошо знали этот язык, могли его понимать без особенного труда. Каждой эпохе присущ свой условный язык, и излишне приводить примеры условных языков нашего времени — это достаточно понятно. Образы, которые присутствуют на каждой странице Апокалипсиса, в каждой строчке, много говорили людям, читавшим Книгу Еноха, книгу Вознесения Моисея, книгу Юбилеев и другие апокалиптические произведения. Очень возможно, что апокалипсис Баруха был написан еще до Иоаннова Апока–липсиса, и людям было понятно, что означают отдельные апокалиптические обороты.

В понимании Апокалипсиса в следующие эпохи наметилось как бы два направления. Первое направление воспринимало весь символический язык буквально, и эта реалистическая, если не сказать материалистическая эсхатология с ее реальными громами, реальными катастрофами и видимым вещественным вторжением небесных сил в мир, и борьба с темными силами в виде войны Армагеддон, — все это очень легко впитывалось людьми как в первом веке, так и в двадцатом. Между тем, зная язык Священного Писания, можно убедиться, что главное в Апокалипсисе — не символы, а то, что кроется за ними, то, что ясновидец хотел сказать н а м, то, что было ему открыто: ведь пророку ясновидцу, мудрецу открывается не форма, в которой он излагает свое богооткровение, а сущность. Сущность же он передает теми средствами, которыми владеет и которые соответствуют его аудитории.

Почему же людей очень часто привлекала реалистическая эсхатология с вторжением ангелов с настоящими мечами, которые крушат вавилонские башни и ломают весь мир? В какой–то степени это происходит, если нам позволено так говорить, от особого рода маловерия или особого рода неверия. Дело в том, что когда человек видит торжество зла на земле и не видит величия добра, он начинает страдать, и естественное чувство справедливости, от Бога данное людям, требует какого–то совершенно реального возмездия. Это чувство вырастает до мстительности, и когда люди смотрели на ненавистные им города, на Рим, который распинал христиан, на Петербург, который возник на костях, на Москву или на города современной цивилизации, они шептали: «Вавилон будет разрушен», и потирали руки с чувством глубокого удовлетворения. Это мстительная эсхатология — человеку хочется, чтобы Бог взял дубину и все сокрушил.

Но у Господа Бога Свои планы. И ожидание того, что завтра явятся знамения и начнутся сокрушения, и людям неверующим будет дано доказательство, а мы скажем: «ага! вот вы вчера над нами смеялись, а сегодня Господь Бог вам все это показал!», надежда на это — неблагородная надежда. Но именно такого рода упование и движет людьми, когда они ожидают реалистической эсхатологии. Это очень сильное чувство, подобное глубоким страстям, которые трудно вырвать из сердца, и каждый может это понять. Цивилизация во все времена часто выступала со своей «вавилонской» стороны и давила человека. И люди, смотря на это, думали — вот торжество, так сказать, земное. А когда человек вспоминал, что Господь Бог все это разрушит, ему становилось легче на душе. Думается, что мы должны подходить к этому иначе, с другими чувствами, во всяком случае, без злорадства.

Эта маленькая преамбула помогает объяснить, с чем связаны многочисленные ошибочные — материалистические, реалистические толкования Апокалипсиса. Историю изучения Апокалипсиса можно было бы назвать так: понимание Апокалипсиса и злоупотребление им. С самого начала Апокалипсис был встречен не просто. Дело в том, что в начале II века, когда он стал распространяться, большинство сирийских и греческих церквей целиком восприняли эллинскую культуру. Апокалипсис же нес в себе еще слишком большой груз ветхозаветных восточных символов, которых уже многие не понимали, поэтому он был единственной из книг Нового Завета, которая еще в древней Церкви подвергалась критическому анализу, и некоторые даже отвергали ее. Так, св. Дионисий Александрийский (II–III в.н.э.) не считал, что Апокалипсис написан апостолом Иоанном. Но все–таки Церковь признала Апокалипсис как священную книгу, хотя в богослужении она у нас сейчас не употребляется, что тоже связано именно с эллинистической, с греческой традицией, которая укрепилась в Церкви. Тем не менее Апокалипсис привлекал большое внимание.