Elegi vos antequam terra fierat, —

по не записанному в Евангелии слову Господню, Аграфу.[671] Но радость эта смешана с великою скорбью.

Душа Моя скорбит до смерти (Мк. 14, 34.), —

мог бы сказать, уже и в эту Кесарийскую ночь, как в ту, Гефсиманскую. «Царство Божие приблизилось, – уже наступает»; «конец при дверях» – такова, в начале служения Господня, Блаженная Весть, а в конце – скорбная: Царство отдалилось, отступило:

еще не скоро конец. (Лк. 21, 9.)

Званых звал на брачный пир, —

и не захотели прийти. (Мт. 22, 3.)

Знает, что будет Церковь, и «врата адовы не одолеют ее»; но, если в этом знании – торжество, то лишь надгробное, – над царством Божиим. Будет Церковь, значит: Царства не будет сейчас; могло быть, но вот отсрочено; мимо человечества прошло, как чаша мимо уст. Думает Иисус о Церкви, но не говорит о ней, как любящий думает, но не говорит о смерти любимого. Знает, что Церковь, вместо Царства, – путь в чужую страну, вместо отчего дома; пост; вместо пира; плач вместо песни; разлука вместо свидания; время вместо вечности. Церковь – Его и наше, на земле, последнее сокровище, но Церковь вместо царства Божия – пепел вместо огня. Знает Иисус, что «мерзость запустения станет на месте святом».

Будет великая скорбь, какой не было от начала мира…

…И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть. (Мт. 24, 15, 22).

Вот что значит: Церковь вместо царства Божия; вот о чем душа Его скорбит до смерти.

…И грозно повелел ученикам своим никому не говорить, —

что Он – Христос. Это, у Марка (8, 30), тотчас по исповедании Петра; это же и у остальных двух синоптиков, почти дословно; должно быть потому, что и это, как тот первый вопрос: «А вы что обо мне говорите, – кто Я такой?» – врезалось в память учеников неизгладимо. «Грозно повелел»,

, – слово одно, у всех трех синоптиков. «Грозно повелевает» и нечистым духам не говорит о Нем, когда, изгоняемые из бесноватых, исповедуют они Его, кричат:

Ты – Сын Божий! (Мк. 3, 11–12.)

Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий! (Мк. 1, 22–25.)

Что это значит? Так же ли не принимает Господь исповедания учеников (Петр говорит, конечно, за них всех), как исповедания бесов?[672] Или сам не знает, принять ли, отвергнуть ли; знает только, что опереться на него нельзя, как на ветром колеблемую трость; строить на нем, как на песке, нельзя.

Видит, может быть, по лицу Петра и по лицам остальных учеников, уже в самый миг исповедания, что оно блеснуло, как молния в темную ночь, ослепило, и еще темнее ночь.[673] Понял, что если они и узнали Его, то на одну лишь половину, светлую для них, радостную, а на другую, темную, страшную, Он долго еще, может быть при жизни своей навсегда, останется неузнанным. Плод сорвал, отведал, и бросил: кисел, незрел. Понял, что еще не готовы, а время не терпит, надо спешить, – успеет ли?

Может быть, в эту минуту, почувствовал вдруг, и среди этих последних, единственных, «друзей» своих, «братьев», как Сам назовет их, свое одиночество, как еще никогда.