Вообще, пища, одежда, домашняя утварь — короче, все в доме должно быть согласовано с законом христианской жизни, иметь отношение к лицу, возрасту, призванию и времени. Служителям единого Бога идет к лицу, если и имущество, и вся домашняя их утварь носят на себе печать исключительно нравственной жизни и если каждый отдельный человек во всем вообще обнаруживает дышащий единством порядок жизни, соответствующий и сообразный с никого не различающей верой, этим одноформенным нравственным законом. Что не тяжело приобрести, то с легким сердцем и употребляется, то беречь легко, расставаться с тем легко; этого рода полезное есть лучшее; дешевое, следовательно, лучше, чем дорогое. Вообще богатство, дурно управляемое есть целая укрепленная гора греха и злодеяния. Многие, на него зарившиеся, не могли войти в Царство Небесное (Мф. 19:23–24); до болезненности страстно добиваясь из–за них самих вещей этого мира, они потонули в своих порочных пожеланиях. К спасению же стремящиеся тотчас же должны освоиться с мыслью, что всякое имущество существует лишь ради употребления его и что удовлетворению потребности служит только то, что приобретается малым. Безумцы те, которые в своей ненасытимости сокровищами услаждаются. Зарабатывающий плату, говорится, зарабатывает для дырявого кошелька (Агг. 1:6). Такой походит на собирающего семя в амбаре, иное запирающего там, позволяющего ему портиться и никому его не дающего (Притч. 11:24). Но совершенный позор и открытого осмеяния это достойно, если мужчины приказывают приносить себе серебряные ночные горшки и стеклянные челночки, кои как бы какого советующего друга подле себя и имеют; и это смешно, если богатые женщины обзаводятся нелепыми этими биде из золота, как если б даже этого дела (омыться) нельзя было им сделать не питая своего тщеславия. О, если б эти люди и во всей остальной своей жизни золото навозом считали! Но теперь «жадность к деньгам» оказывается как бы «Акрополисом (укрепленной горой) греха»; апостол называет ее корнем всякого зла; которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям (1 Тим. 6:10). Лучшим же богатством является не иметь никаких пожеланий; и истинной гордостью должна быть эта, чтобы богатством не чваниться: а им пренебрегать, Позорно гордиться домашней утварью; не следует хлопотать о приобретении вещей, которые всякий, кому угодно, может купить да рынке. Мудрости же нельзя купить на земную монету; не на рынке, а на небе она дешево продается; и купить ее можно лишь на истинную монету, бессмертным Логосам, царственным этим Золотом.

4. О поведении какого следует держаться на пиршествах

Устранена должна быть с пиршества мужа разумного и всякая необузданность, а особенно бессонные ночи с шумными попойками. К необузданности причисляю я и слушание доводящей до полного опьянения игры на флейте, которое является мостовыми перилами чувственной любви и последующей неохоты что–либо серьезное делать.

Чувственная любовь и пьянство и все гнусные и безрассудные страсти пусть имеют место где–то, вдали от нас, а не в нашем круге. И присутствие на площадях при пении перехожими каликами и местными хорами песен вольных и непристойных равносильно тому же участию в разнузданных кутежах и бражничаньи. Такие ночные собрания ведут к разгулу, увлекают к эротическим удовольствиям, собой поощряют бесстыдство. Кто часто отдается слушанию игры на флейтах, на струнных инструментах, кто участие принимает в хороводах, плясках, египетском битье в ладили и тому подобном неприличном и легкомысленном препровождении времени, тот скоро доходит и до больших неприличий и разнузданности, переходит к шуму цимбалов и тимпанов, начинает неистовствовать на инструментах мечтательного культа. Весьма легко, сколько понимаю я, подобное пиршество переходит в пьяный спектакль. Отвергаем деда тьмы, требует апостол, и облечемся в оружия света; как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти (Рим. 13:12–13). Предоставим поэтому дудки пастухам, флейты — людям суеверным, поспешающим за богослужение идольское; желаем мы полнейшего изгнания этих инструментов с наших трезвых общественных пиршеств; они приличны более скотам, чем людям; пусть пользуются ими люди глупые. Слыхал я, что охотники игрой на дудках оленей околдовывают и заманивают их в тенета; ослам, когда их припускают к кобылицам, тоже подыгрывают на флейте род брачной песни (романса); музыканты из мотивов ее составили даже особую пьесу. Вообще, должно охранять и слух, и зрение свое от заражения их всем неблагородным; мы должны быть далеки от позорной склонности к выпиванию, которая действительно есть плод тупоумия и ведет к тупоумию; она должна совершенно исключаться нравами нашего общества; мы особенно должны остерегаться удовольствий, соединенных с разнеживающей сладострастие глаза и уха щекоткой. Но именно звуки хроматические и жалобные мотивы карийской музы столь же гибельны для нравов как и разные ядовитые напитки: такого рода музыка при своей разнузданности и безобразии склонность к беспорядочным пиршествам лишь раздувает.

Дух Божественный, без сомнения имея в виду именно отличить этого рода беспорядочные собрания от торжеств богослужебных, поет: Хвалите его со звуком трубным: звуком трубным: Он, ведь, и мертвых воскресит. Хвалите Его да псалтиря псалтирью (арфой) Господней является язык человека. Хвалите Его в цитре: под цитрой разуметь нужно уста, возбужденные как бы неким плектром Духом Святым. Хвалите Его с тимпаном и ликами: под тимпаном Он разумеет церковь, которая при звуках натянутой на барабан кожи воображает Воскресение мёртвых. Хвалите Его на струнах и органе: органом называет Он наше тело, а струны суть телесные нервы, собой посредствующие гармоническое его настроение; будучи трогаемо Духом Святым, наше тело издает звуки человеческого голоса. Хвалите Его на звучных кимвалах: кимвал — это язык во рту, ударяющий в уста. Потому сей Дух Святой взывает к человечеству: Все дышащее да хвалит Господа (Пс. 130:3–6); Он надзирает ведь за всем дышащим, им сотворенным.

Человек поистине есть инструмент мирный. Все другие инструменты, если кто точнее к ним присмотрится, суть орудия войны; ими воспламеняются желания, они разнуздывают страсти, чувственное вожделение, приводят сердце в дикое возбуждение, раздражая его и гневом наполняя. Они и действительно употребляются на войне. Этруски на войне пользуются трубами. Аркадяне — дудкой, сицилияне особым инструментом ресtis (родом арфы, близким к magadV и псалтири), критяне — лирой, лакедемоняне — флейтой, фракияне — рогом, египтяне тимпаном, арабы — кимвалом. Мы же в качестве инструмента пользуемся для прославления Бога единственно мирным словом (Логосом), а не псалтирью уже, какая иудеями в Ветхом Завете употреблялась, и не трубой, и не тимпаном, и не флейтой, которые обычно употребляют люди военные, но к которым прибегают и презрители страха Божия при праздничных своих хоровых плясках, через разыгрываемые на этих инструментах мелодии уснувшую чувственность возбуждая.

К проявлению двоякого рода благорасположенности приглашает нас закон на пиршествах. Потому что если возлюбишь Господа Бога твоего (Мф. 22:37, 39), а потом ближнего твоего, то прежде всего по отношению к Богу будешь проникнут благим расположением, воздавая Ему благодарение и выражая его через псалмопение, а потом и по отношению к ближнему будешь держать себя прилично, кротко и ласково. Слово (Логос) Христово да вселяется в вас обильно (Кол. 3:16), говорит апостол. Это благожелание апостола осуществляется и приложение себе находит в нашем обществе в различные времена, в разных местах и на разных лицах. Но оно должно находить себе применение и к братанию нашему за чашей, ибо апостол присоединяет далее: со всякою премудростью; научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу (Кол. 3:16). И опять: Все, что вы делаете словом иди дедом, все делайте во имя Господа Иисуса, благодаря через Него Бога и Отца (Кол. 3:17). Таково должно быть наше поведение на пиршествах. Оно должно излучать полученную благодать и быть проникнуто священной радостью. Но если бы при этом кто–нибудь, подражая праведному и всегда остававшемуся благодарным Богу царю еврейскому, пожелал петь с аккомпанементом лиры или арфы, то ничего не будет в том преступного. Радуйтесь, праведные, о Господе: правым прилично славословить (говорит пророк). Славьте Господа на гуслях, пойте Ему на десятиструнной псалтири. Пойте Ему новую песнь (Пс. 32:1–2). Но под десятиструнной псалтирью разумеет он не Логоса ли, не Иисуса ли ? Он, ведь, символически обозначается через десятиричное число.

Но как перед принятием пищи прилично славить Творца вселенной; подобно этому и брататься за чашей пристойно нам под пение псалмов, ибо с наслаждением тогда вкушаем от сотворенного Им, а псалом именно и представляет собой гармоническое и разумное славословие. Апостол называет псалом песнопением духовным (Еф. 5:19; Кол. 3:16). И в заключение дня, перед отшествием ко сну, пристойно благодарить Бога, так как пользовались (в течение дня) Его благодатью и человеколюбием; значит, и в постель должно нам отходить с Богом. Прославляйте Его хвалою Его, песнями уст и гуслями, говорится, в повелениях Его — все Его благоволение, и никто не может умалить спасительность их (Сир. 39:20, 24). И древние греки, братаясь за переполненными вином чашами во время такого рода пиршеств пели, имевшую некоторое сходство с еврейскими псалмами, хвалебную (в честь Аполлона) песнь, называвшуюся «сколион». Пели ее гости все вместе, иногда же то тот, то другой гость порознь в промежутке между обнесением круговой чаши. Кто умел, пел под аккомпанемент лиры. Эротического же содержания песни должны быть чужды нам. Нашими песнями должны быть гимны, обращенные к Богу да хвалят Его имя, говорится: с ликами; на тимпане и арфе да поют Ему (Пс. 149:3). А из кого должен состоять хвалебный хор? Объясняет это сам Дух Святой: Хвала Ему в собрании святых; пусть они радуются о Царе своем (ст. 1:2); и еще Он присоединяет: Ибо Господь благоволит к народу Своему (ст. 4). Мелодии же должны мы выбирать проникнутые бесстрастностью и целомудрием; мелодии же, душу разнеживающие и расслабляющие, не могут гармонировать с мужественным нашим и великодушным образом мыслей и расположении. Искусство, выражающееся в переливах голоса по разным коленам, есть лживое искусство; влияет оно на развитие склонности к жизни бездеятельной и беспорядочной. Мелодиями же строгими и серьезными бесстыдство и дикое пьянство, напротив, предупреждаются в самом зародыше. Разнеживающие звуки музыки хроматической посему мы предоставим людям, устраивающим грязные кутежи, и гетерам, имеющим обязанность украшать себя всем цветным.

5. О смехе

Все питавшие в себе склонность воспроизводить вещи смешные, или, лучше сказать, глумливо копировать состояния забавные, должны быть изгнаны из нашей республики. Так как все слова состоят выражением образа мыслей и характера, то невозможно, чтобы не было чего–нибудь смешного в характере того, кому нравится вдаваться в речи смешные. Слово: Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые, (Мф. 7:18) применимо и к настоящему обстоятельству, потому что слово является, ведь, плодом нравственных расположений. Итак, если шутники из нашей республики изгоняются, то тем меньше права имеем сами мы возбуждать смех своим шутовством; странно себе позволять воспроизведение вещей, которых и слушание нам непозволительно. Но было бы еще более странным старание себя самих делать смешными, т. е. с сердцем легким делать себя предметом издевательства и насмешки. Если не можем мы на то решиться, чтобы из себя разыгрывать тех смехотворов, какие фигурируют в общественных процессиях, то возможно ли ожидать, чтобы мы внутреннего нашего человека открыто и публично решились показывать в виде смешном, со скорченной смешным образом рожей? Нет, мы не можем добровольно превращать себя в шутов гороховых. Потому что каким это образом можно смешным быть или казаться, не глумясь над словом и разумом, этими драгоценнейшими благами человека? Жалкое же было бы это предприятие подражать шутам, которых и слушать не стоит, ибо о деле недостойном говорят они в таких выражениях, что ослабляют отвращение к нему.

Можно отпускать остроты, но прилично и мило, из остроумия не делая шутовства. Но и в смехе, который остроумием возбуждается, следует соблюдать меру в известных границах его себе позволяя, можно обнаружить соблюдение тонких приличий, но тот же смех, если он переходит границы, может свидетельствовать и о разнузданности нашего нрава. Говоря коротко: Что человеку самой природой устроено, того запрещать ему не следует, но и в этом, нам свойственном от природы, необходимо соблюдать правую меру, благовременность и целесообразность. Нельзя же на том основании, что человеку смеяться естественно, все делать предметом смеха. И лошадь, ведь, которой ржать естественно, не на все ржет. В качестве творений одаренных разумом, должны мы поддерживать в себе надлежащую гармонию, суровость своей серьезности и необычную сосредоточенность ослабляя изящно (эстетически), но не позволяя себе и распускаться до неэстетичности. Гармоническая, разливающаяся по всему нашему лицу веселость, прекрасная светлая разглаженность его черт, представляя собою как бы тонов ослабление и смягчение при игре на музыкальном каком инструменте, называется улыбкой; такая улыбка может всходить на лице и мудрена. Неэстетичное же сведение черт лица называется, если дело идет о женщине, хихиканьем, — но это смех и непотребных женщин, — а если дело мужчин касается то — хохотом; и оно представляет собой смех бесчинный, вызывающий. Глупый, говорит Священное Писание в смехе возвышает голос свой, а муж благоразумный (panourgoV) едва тихо улыбнется (Сир. 21:23). Мужа разумного (fronimoV), ведущего себя иначе, нежели как ведет себя глупец. (mwroV), оно именует здесь способным на все доброе (panougoV). Но с другой стороны не представляет собой ничего изящного вид и мрачный; следует серьезности лишь не отлагать. Более же всего нравится мне тот, кто,

Статным лицом улыбаясь,

благородной его выразительностью при этом продолжает внушать к себе почтение; это прекраснее, нежели просто улыбаться, о необходимости при этом наблюдать представительность вовсе забывая; смех первого труднее осмеять. Но даже и в простой улыбке следует выказывать благовоспитаиность; и если бы пришлось нам слушать о вещах гнусных, то естественнее при этом краснеть, чем смеяться; в последнем случае может показаться, что мы сочувствуем такого рода вещам и находим в них удовольствие. Если говорят в нашем присутствии о вещах печальных, то приличнее иметь взор потупленный, чем радостный; первый будет служить доказательством человечного нашего образа мыслей, а последний свидетельствовал бы о нашем жестокосердии. Не следует и постоянно смеяться; это выходило бы за пределы правой меры. Равным образом не следует и в присутствии старших и других достопочтенных лиц смеяться; нужно ждать, сами они для развеселения нас не сделают ли какого тонкого и остроумного замечания. Тем более не следует смеяться перед всяким встречным, где бы он ни попался, всему и над всем. Особенно не в пользу мальчиков и женщин общественное мнение может слагаться, если они любят смеяться; проходящие, еще издали такому смеху изумляясь, отходят в сторону, хотя заразу наглой дерзости серьезность может и простым взглядом отражать. А особенно вено, употреблю слово общеизвестное, всех безумцев

Заставляет слащаво улыбаться и с удовольствием плясать