А так как и нам, мужьям приходится иное припечатывать для более верного охранения то при отправлении своих общественных обязанностей, то при своей деятельности в полях, куда мы часто без жен удаляемся, то и нам Логос (разум) дозволяет на этот случай ношение перстня с печатью, но только одного. От ношения же остальных колец мы должны отказаться, потому что по Писанию уже воспитанность для мужа разумного, есть золотое украшение (Сир. 21:24). Обремененные золотом жены, кажется, страшатся, что сочтут их за рабынь, если они снимут с себя золото, оставшись без украшений. Но благородным чувством истины, пробой которому являются прекрасные душевные свойства, рабское клеймо раба усматривается не в покупаемости и продаваемости кого–либо, а в душевных расположениях. Нам же следует не казаться только свободными, но состоять такими на деле; в качестве питомцев Божиих мы являемся и усыновленными чадами Божиими. Оттого при стоянии, в движениях, в походке, в костюме, короче, во всей жизни, следует нам нечто такое соблюдать, что прилично лишь совершенно свободному человеку. — А кольцо мужчины должны носить не на других пальцах, а одевать его на мизинец, т. е. на самый крайний из пальцев; потому что тогда рука остается способной к исполнению свойственных ей работ, да и само кольцо, держась на нем крепче, нелегко соскальзывает с него. — Для печати же мы должны пользоваться изображением голубя или рыбы, или корабля с надутыми парусами, или же музыкальной лиры, какая изображена была на перстне Поликрата, или же корабельного якоря, какой на своем перстне приказал вырезать Селевк. Если кто рыбак, то перстень должен тому напоминать об апостолах или же о детях, воспринятых от вод крещения. Идольских же изображений на своих перстнях мы не должны гравировать; не должно и с каким–то почтением относиться к таким перстням; и перстней с изображением меча или лука не должны мы носить: мы, ведь, состоим друзьями мира; не должны мы иметь на своих перстнях и изображений раз личного рода кубков: мы, ведь, люди воздержанные. Многие носят перстни с изображением на них в нагом виде своих возлюбленных или из мужчин, или из женщин, как будто для невольного напоминания себе о своих любовных удовольствиях, чтобы не забывать о них, но постоянно вызывать их в своем воспоминании: это разнузданность.

Касательно волос нужно соблюдать следующее. Волосы на голове мужчинам следует носить коротко остриженными, за исключением случая, если они были бы курчавыми; на подбородке же должна быть отпускаема борода. Будучи причесаны, волосы не должны слишком спускаться с головы на манер женских локонов; для мужчин достаточно бороды. А если кто бороду подстригает, то не следует, по крайней мере, совершенно ее до гладкости состригать; мужчине сообщается этим вид отвратительный, и состригание бороды даже до кожи собой напоминает выщипывание и выглаживание. Псалмопевец говорит: Как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову (Пс. 132:2). Повторением слова борода радостно воспевает он украшенное бородой лицо, блистающее елеем радости Господней. Но так как стрижка волос предпринимается не ради украшения, а вызывается обстоятельствами, то волосы на голове нужно стричь, чтобы, выросши очень длинными, они не препятствовали зрению. А на верхней губе волосы нужно подрезать, чтобы при еде не пачкались; но не следует их все остригать, — это было бы некрасиво, — а только немного ножницами. Бороду, которая никаким образом не может беспокоить, нужно без малого цельной оставлять; она сообщает лицу достопочтенность и некоторого рода отеческую авторитетность. Многие бывают удерживаемы от греха и внешним видом своим, потому что их тогда легко узнать; для тайных же грешников внешность, могущая быть предательской, характерность ее не очень желательны; они и отдаются своим делам в темноте потому, что характерного боятся; от большинства же ничем не отличаться, это представляет для них ту выгоду, что получают они тогда возможность бесстрашно грешить.

Голова остриженная посему не только пристойна человеку нравственно серьезному, но предупреждаются тем несколько и головные боли, ибо голова тогда и к холоду, и к жаре привыкает; и другого рода вредные влияния влажности от нее устраняются, которые длинными волосами как будто губкой какой вбираются в себя и передаются мозгу.

Для жен же достаточно волосы слегка причесывать и сдерживать косу на затылке какой–нибудь простой и дешевой булавкой; и при простой прическе длинные волосы для жены разумной служат истинным украшением. Завиванием же волос в пукли на манер, как это делается у гетер, и распусканием их по плечам локонами и плетками лицо бывает безобразимо; для составления этих искусственных косичек срезаются и выщипываются волосы; из страха прическу испортить такие женщины не смеют дотронуться до своей головы; из–за заботы как бы, забывшись, не сбить своей прически, они не осмеливаются даже спать спокойно. Накладывание же чужих волос на голову совершенно должно быть оставлено; украшать свою голову волосами другого, накладывать на нее мертвые косы поистине нечестиво; потому что на кого же пресвитер тогда возложит руку; кого благословит он? Не украшенную жену, а чужие волосы и из–за них другую голову. Если мужу глава Христос, жене глава — муж (1 Кор. 11:3), то не нечестиво ли в таком случае в двойной грех впадать? Мужей обманывают такие женщины своей на манер башен надстройкой из волос; у Бога, насколько это от них зависит, славу отнимают рассчитанным на обман и употребительным у гетер убором своих волос; да и истинную красоту головы они лишь безобразят из–за этого. Не нужно и помадить волос, а седых подкрашивать: нам, ведь, и крашенные в разные цвета одежды запрещено носить.

Тот же самый мотив запрещает нам и высший возраст с его достопочтенностью скрывать; следует это даруемое Богом украшение являть, особенно для молодого поколения, в качестве предмета почтения во всем блеске. Потому что иногда появление седой головы действует на разнузданных равносильно появлению педагога и блеском седой головы юношеские пожелания бывают сдерживаемы.

И лиц своих женщины не должны пачкать вводящим в обман средствами обольстительного искусства, украшаться же должны красотой жены мудрой. Нечто весьма прекрасное представляет из себя, о чем я уже часто упоминал, первое всего красота душевная, когда душа бывает украшена Святым Духом, а жена — если блистает исходящим от Него светом праведности, рассудительности, великодушия, умеренности, любви к добру и стыдливостью; никакая из вещественных красок не может уподобиться красоте этих свойств. И уже только потом должно заботиться и о телесной своей красоте, о соразмерности одежды и обуви своим членам и частям тела, а равным образом и о цвете волос. Для украшения себя этой красотой особенно необходим здравый уход за телом, который производит то, что и искаженный обольщающим этим косметическим искусством образ восстанавливается в истинном своем виде, согласно с образом, данным от самого Бога. Телесная красота в крайне значительной мере обусловливается правильным соблюдением меры в еде и питье. Это способствует не только здоровью тела, но через него начинает тогда просвечивать и красота, как бы какая лучезарная. Из огнеподобных элементов пищи развиваются свет и блеск, из водянистых — мерцание и мягкость, из сухих — крепость и плотность, из воздушных — легкость дыхания и равновесие соков. Но это — составные части, из которых слагается стройный и прекрасный образ Логоса. Красота есть благородный цвет здоровья; здоровье действует внутри тела и производит то, что на поверхности тела кожа цветет прекрасными красками.

Наилучший и всего полнее способствующий здоровью образ жизни есть тот, которым поддерживается деятельность тела; и он порождает собой красоту истинную и прочную, потому что телесной теплотой все водянистое и весь холод вдыхаемого воздуха всасывается, а через телесное движение и сама теплота развивается. Но, всасывая влажность из пропитанных ею и постепенно согревающихся частей тела, теплота производит испарение излишних питательных соков, вследствие чего организм чувствует потребность и от прежней пищи себя опорожнить. В неподвижном же организме принятая пища вовсе не ассимилируется, проходя через него, подобно непропеченному хорошенько хлебу, или в том же виде, в каком и принята, или же с оставлением после себя некоторых осадков. Естественно теперь, что при столь неудовлетворительном выделительном процессе получается излишек мочи, кала и иных соков; и при этой недостаточной ассимиляции пищи телом пот вместо того, чтобы выходить на поверхность тела, изливается в эти же излишние соки; из них–то потом возникают чувственные желания вследствие прилива этого излишка соков к половым частям. Должно, следовательно, этот излишек соков истощать и способствовать вливанию его в пищеварительные органы: тогда и лицо будет цвести живыми и здоровыми красками. Но нелепо нам, созданным по образу Божию (Быт. 1:27), этот первообраз как бы не ценить и еще внешние украшения к нему присоединять, дополняя украшающим искусством человеческим Божие художественное творение. Педагог заповедует, чтобы жены ходили в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, как приличествует женам, посвятившим себя благочестию. Подчинялись бы своим мужьям, чтобы те из них, которые не покоряются слову, житием жен своих без слова приобретаемы были. Их украшением должно быть не внешнее плетение волос, не золотые уборы иди нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом (Ср. 1 Тим. 2–9:10; 1 Петр. 3:1–4). Самодеятельность жен сообщает им истинную красоту; они упражняют свое тело ручными работами и сами приготовляют себе все, в чем нуждаются, одеваясь не в фабрикаты, приготовленные трудами других, и не украшения на себя налагая, вовсе и не украшающие, употребительные лишь у рабынь и гетер, а украшения, свойственные благоприличной женщине, сработанные и вытканные ее собственными руками. Гражданки Божественного царства должны показываться в обществе в материях, купленных не на рынке, а дома сработанных и украшенных искусством их собственных рук.

Нечто чрезвычайно прекрасное представляет собой деятельная домохозяйка; она одевает в одежды своей работы и самую себя, и мужа. Все около нее дышит радостью: дети радуются, на мать глядя, муж — на жену, она сама, смотря на них, все вместе о Боге думая; короче говоря:

Уста свои открывает с мудростию, и кроткое наставление на языке ее. Она наблюдает за хозяйством в доме своем, и не ест хлеба праздности. Встают дети — и ублажают ее, — муж, и хвалит ее: «Много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их». Миловидность обманчива и красота суетна, как говорит Божественный Логос устами Соломона (Притч. 31:26–30). Жена, боящаяся Господа, достойна хвалы. И опять: Добродетельная жена — венец для мужа своего (Притч. 12:4). Вполне благоупорядочен далее весь внешний вид ее, взор, походка и голос, — не как у некоторых женщин, которые нечто театральное в себе имеют, ломанные движения танцоров принимают, при разговоре действуют подобно сценическим артисткам, подражая им в сладострастности своих движений, в плавности своей походки, в вычурности своего голоса, в обольщении маслянистостью своих глаз. Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней. (Притч. 5:3–5)

Благородного Самсона победила обольстительница, (Суд. 14:1,2 и д.) и жена непотребная лишила его мужской крепости и сил (Суд. 16:17). Иосифа же другая жена не могла обмануть так: египетская преступная женщина была побеждена, и воздержанность, на себя налагающая оковы, оказалась сильнее разнузданного вожделения (Быт. 39).

Но разумно, мне кажется, сказано и это слово:

«Вообще не умею я шептать,

Ни в завлекательных позах прохаживаться

С шеей изгибающейся в разные стороны,