5. Есть, конечно, и другие «немудрые» вещи, которые относятся к поношениям и страстям Господним. Или, может быть, скажут, что распятый Бог — это рассудительно? Это устрани, Маркион, и прежде всего это. Ибо что недостойнее для Бога, что постыднее для Него — родиться или умереть? Носить плоть или крест? Быть обрезанным или пригвожденным? Вскормленным или погребенным? Положенным в ясли или сокрытым во гробе? Ты станешь еще мудрее, если не поверишь и этому. И, однако, ты не будешь мудрым, если не станешь немудрым для мира и не уверуешь в немудрое Бога. Не потому ли ты оставил Христу его мучения, что Он, подобно призраку (ut phantasma), не испытывал от них человеческих ощущений? Прежде мы уже сказали, что так же легко Его можно было подвергнуть мнимому позору рождения и детства.

Но теперь, губитель истины, ответь мне на следующее. Разве не воистину распят Бог? Разве не воистину Он умер, потому что был распят? И разве не воистину воскрес, — потому что действительно умер? Значит, Павел ложно установил, чтобы среди нас знали только Иисуса распятого (1 Кор. 2:2)? Ложно вещал о погребении? Ложно внушал о Воскресении? Тогда, значит, ложна вся вера наша и призрачна надежда на Христа? Ты преступнее всех людей, ибо оправдываешь убийц Бога. Если Христос вправду ничего не претерпел, Он ничего не претерпел и от них. Пощади единственную надежду целого мира. К чему ты устраняешь позор, необходимый для веры? Все, что недостойно Бога, для меня полезно. Я спасен, если не постыжусь Господа моего. Кто, — говорил Он, — Меня постыдится, того и Я постыжусь (Матф. 10:33). Кроме этих, я не нахожу причин для стыда, которые показывали бы, что я, презрев стыд, счастливо бесстыден и спасительно глуп. Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно.

Но как все это было в Нем истинно, если Сам Он не был настоящим, если и впрямь не имел в себе такого, что распиналось, умирало, погребалось и воскресало, — то есть плоти, пропитанной кровью, утвержденной костями, пронизанной нервами, оплетенной жилами, которая способна была родиться и умереть? Плоти без сомнения человеческой, ибо от человека рожденной? Поэтому она должна быть смертна во Христе, ибо Христос есть человек и Сын человеческий. Ибо как же Христос человек и Сын человеческий, если в Нем нет человеческого и Он не от человека? Разве только человек есть нечто иное, нежели плоть, или плоть человеческая происходит откуда–то еще, а не от человека; или Мария есть нечто иное, нежели человек, или человек — это Маркионов Бог [92]. В другом случае Христос не назывался бы человеком — без плоти, — не назывался бы и Сыном человеческим — без родительницы человеческой. Равно Он не назывался бы Богом без Духа Божьего, а Сыном Божьим — без Бога–Отца.

Итак, свойство той и другой природы (substantia) явило нам человека и Бога: здесь — рожденного, там — Нерожденного, здесь — телесного, там — Духовного, здесь слабого, там — Пресильного, здесь — умирающего, там — Живущего. Эти свойства обоих состояний, Божественного и человеческого, вне сомнения, с равной достоверностью засвидетельствованы для обеих природ — и для духа, и для плоти. Чудеса засвидетельствовали Дух Божий, страсти — плоть человеческую. Если чудодействия не без Духа, то и страсти не без плоти; если плоть со страстями ее была воображаемая, то и Дух с его чудодействиями не был настоящим. Что же ты разделяешь Христа надвое своей ложью? Он был истинен в цельности Своей. Поверь, Он предпочел родиться, нежели обманываться в чем–то и прежде всего в Себе Самом: носить плоть, прочную без костей, сильную без жил, кровоточащую без крови, покрытую без кожи, алчущую без голода, едящую без зубов, говорящую без языка, так что речь ее являлась слуху как призрак от воображаемого звука. Тогда, значит, Он был призраком и после Воскресения, когда предложил ученикам осмотреть руки и ноги Свои, говоря: Взгляните, вот Я; ибо дух не имеет костей, а вы видите, что Я имею (Лук. 2 4:39). Это, без сомнения, руки, ноги и кости, которые имеет не дух, но плоть. Как объясняешь ты эти слова, Маркион, ты, выводящий Иисуса от Бога наилучшего, простого и только благого? Взгляни–ка: Он обманывает, заблуждает и затуманивает очи всех, чувства всех, которые подходят и осязают. Уж по этой причине тебе следовало бы выводить Христа не с неба, а из какой–нибудь шайки шарлатанов, представлять Его не Богом помимо человека, а просто человеком, магом, не жрецом спасения, а театральным актером, не воскресителем мертвых, а губителем живых. Но Он все же родился — даже если и был просто магом.

6–9. Плоть Христова не призрачна и не происходит со звезд. Рождение Христа от плоти человеческой засвидетельствовано Писанием

6. Однако кое–какие ученики сего Понтийца, мнящие себя умнее наставника, допускают во Христе действительность плоти, — не переставая, впрочем, отрицать Его рождение. «Он, — говорят, — мог иметь плоть, но отнюдь не рожденную». Значит, как обычно говорится, попали мы из огня да в полымя, от Маркиона к Апеллесу, который, покинув учение Маркионово, пал плотью к женщине, а потом был вознесен духом до девицы Филумены, и ею был побужден проповедовать действительность плоти Христовой, но без рождения. И этому ангелу Филумены апостол ответствовал бы теми же самыми словами, коими уже тогда предвозвестил его, говоря: Если бы ангел с неба благовествовал вам иначе, чем мы благовествовали, да будет анафема (Галат. 1:8).

Возразим мы и на то, что они измышляют сверх этого. Они признают, что Христос действительно имел тело. Какова же его материя, если не того свойства, в каком она являлась? Откуда тело, если тело — не плоть? Откуда плоть, если она не рождена — ведь она должна родиться, дабы стать тем, что рождается. «От звезд, — отвечают они, — и от субстанций вышнего мира Он получил плоть»; и при этом добавляют, что не нужно удивляться телу без рождения, ибо и у нас ангелам можно было являться во плоти без участия чрева. Мы признаем, что говорят и такое; но как быть с тем, что при этом вера одного толка заимствует свои доказательства у другой веры, на которую нападает? Что общего с Моисеем у того, кто отвергает Бога Моисеева? Если Бог другой, то и дела Его будут другие. Но пусть все еретики пользуются Писанием Того, чьим миром они также пользуются. Против них будет и то свидетельство суда, что свои поношения они воздвигают на собственных Его примерах. Истине легко одержать верх, даже и не выдвигая против них таких возражений. Итак, те, которые рассуждают о плоти Христа по примеру плоти ангелов, говоря, что Он не рожден, хотя имеет плоть, — те пусть сравнят причины, по каким являлись во плоти Христос и ангелы. Ни один из ангелов никогда не сходил для того, чтобы быть распятым, чтобы претерпеть смерть и от смерти воскреснуть. Если никогда не было подобной причины для воплощения ангелов, то вот тебе и объяснение, почему они получали плоть, не рождаясь. Они не приходили, чтобы умереть, значит, и не для того, чтобы родиться.

А Христос, Который действительно послан был для смерти, должен был поэтому обязательно и родиться, чтобы Он мог умереть. Умирает обыкновенно лишь то, что рождается. У рождения со смертью взаимный долг. Назначенность к смерти есть причина рождения. Если Христос умер по закону того, что умирает, а умирает то, что рождается, то отсюда следовало или, лучше сказать, этому предшествовало, что Он и родился по закону того, что рождается; ибо и умереть Он должен был по закону того самого, что умирает именно потому, что рождается. Негоже было бы не родиться по тому самому закону, по какому подобало умереть. «Но тогда между двумя ангелами Сам Господь явился Аврааму во плоти, но без рождения» [93], — а вот на это как раз была другая причина. Впрочем, вы не признаете этого, ибо не признаете того Христа, Который уже тогда и обращался к роду человеческому, и освобождал, и судил его в облике плоти, которая не была еще рождена, ибо не была назначена к смерти прежде, чем возвещено было о Его рождении и смерти.

Итак, пусть они маркиониты] докажут, что ангелы эти получили плотскую сущность (substantia) от звезд. Но если не могут доказать, — об этом ведь нет ничего в Писании, — то не оттуда и плоть Христова, к которой они приноровляют пример ангелов. Понятно, что ангелы носили не собственную плоть, поскольку это духовные субстанции и, если имеют тело, то особого рода; на время, впрочем, они способны преображаться в человеческое тело, дабы могли являться людям и общаться с ними. Поэтому, раз не сказано, откуда они получили свою плоть, то нашему разуму (intellectus) не пристало сомневаться, что это свойство ангельского могущества — принимать телесный облик, но не из материи. «Но, — говоришь ты, — сколь более подходит им брать его из материи!» Однако об этом ничего не известно, ибо Писание сего не указывает. Впрочем, если они способны делать себя тем, чем не являются по своей природе, то почему они не могут создать себя не из материи (ex nulla substantia)? Если они становятся тем, чем не являются, почему не из того, что не существует? Однако то, что не существует, если и возникает, то из ничего (ex nihilo). Поэтому не спрашивается и не показывается, что сталось после с их телами. То, что возникло из ничего, в ничто и обратилось. Те, которые могут обратить самих себя в плоть, способны и само ничто обратить в нее. Изменить природу есть большее дело, чем создать материю. Но если бы даже ангелам необходимо было заимствовать плоть из материи, то, конечно, более вероятно, что из земной материи, нежели из какого–нибудь рода небесной субстанции: ведь эта плоть оказалась до того земного свойства, что питалась земною пищей. Могло, конечно, статься, что и звездная плоть, хоть и не была земной, питалась земною пищей таким же образом, каким земная плоть питалась пищею небесной, хотя и не была небесной. Ведь мы читали, что манна была пищей для народа: Хлеб ангелов, — говорит Писание], — ел человек (Пс. 7:7:25). Этим, впрочем, отнюдь не умаляется совершенно особое свойство плоти Господней, которая имела другое предназначение. Тому, Кто намеревался быть действительным человеком вплоть до самой смерти, подобало облечься в ту плоть, которой свойственна смерть; но плоти, которой свойственна смерть, предшествует рождение.

7. Впрочем, всякий раз, как заходит спор о рождении, все отвергающие его на том основании, что оно предрешает действительность плоти во Христе, настаивают, что Господь Сам отрицает Свое рождение, ибо сказал: Кто мать Моя, и кто братья Мои? (Матф. 1 2:48). Поэтому пусть и Апеллес выслушает то, что мы уже ответили на это в той книге, где опровергли его евангелие [94], а именно — следует рассмотреть основание этого изречения. Прежде всего, никто никогда не сообщил бы Ему, что мать и братья Его стояли вне дома (ср. 46–47), если бы не знали наверное, что у Него есть мать и братья, именно те самые, о которых сообщили и которых либо знали прежде, либо узнали тогда в том месте (допустим, что ереси удалили это из Евангелия); ибо люди, удивлявшиеся учению Его, говорили, что прекрасно знают и мнимого отца Его — Иосифа плотника, и мать Марию, и братьев, и сестер Его. «Но они ради искушения сообщили Ему о матери и братьях, которых Он не имел». — Об этом Писание не говорит, хотя во всех прочих случаях не умалчивает о том, что делалось против Него ради искушения: Вот, — говорит оно, — встал законоучитель, чтобы искусить Его (Лук. 1 0:25), и в другом месте: И приступили к Нему фарисеи, искушая Его (Матф. 19:3). И здесь никто не препятствовал указать, что это было сделано ради искушения. А что ты привносишь от себя помимо Писания, того я не принимаю. Затем, должна наличествовать и основа для искушения. В чем думали они искусить Его? В том, конечно, был Он рожден или нет, Если бы Своим ответом Он отверг это, искуситель непременно сообщил бы об этом.

Но никакое искушение, стремящееся узнать то, в сомнении о чем искушает, не возникает столь внезапно, чтобы ему не предшествовал вопрос, который, внося сомнение, возбуждает искушение. А если рождение Христово никогда не составляло вопроса, для чего же ты тщишься доказать, что они путем искушения захотели узнать то, в чем никогда и не сомневались? Добавим сюда еще и следующее: даже если бы нужно было искусить Его относительно рождения, то искушали бы Его, конечно, не так — не сообщением о тех лицах, которых могло не быть, даже если Христос родился. Все мы рождаемся, но не все имеем братьев или мать. К тому же, можно скорее иметь отца, чем мать, и дядей, чем братьев. Искушение о рождении и не было разумно потому именно, что рождение могло быть известно и без упоминания матери и братьев. Более вероятно, что они, хорошо зная, что у Него есть мать и братья, скорее стали бы искушать Его относительно божественности: знает ли Он, находясь внутри дома], что происходит снаружи, не изобличится ли Он в ложном указании на присутствие тех лиц, коих на самом деле не было. Но в таком случае, — не говоря уж о том, что само искушение не хитро, — могло выйти, что о тех, кто, как Ему возвестили, стоит снаружи, Он уже наверное знал, что они отсутствуют, — или по здоровью, или по делам, или задержались в пути. Никто не искушает, зная, что может навлечь на себя позор этим искушением.

Поскольку, стало быть, нет никакого основания для искушения, то подтверждается истинность сообщения, что на самом деле мать Его и братья Его пришли раньше. Но пусть теперь Апеллес узнает и причину, по которой Господь в Своем ответе отказался от присутствовавших матери и братьев. Братья Господа не верили в Него (Иоан. 7:5), как сказано в Евангелии, изданном до Маркиона. Не показано и то, что мать Его пребывала с Ним в постоянном общении; напротив, Марфа и Мария совершали это часто [95]. Как раз здесь и проявляется их неверие: когда Он учил пути жизненному, когда проповедовал Царство Божье, когда старался исцелять недуги и пороки, — тогда родные оставляли Его, в то время как чужие были с Ним. Наконец, они приходят и останавливаются снаружи, и не входят, и, видно, не думают о том, что делается внутри, — во всяком случае, не дожидаются Его, как будто пришли с чем–то более необходимым, нежели то, чем Он тогда особенно был занят. Но больше того, они Его прерывают и хотят оторвать от столь великого дела. Спрашиваю тебя, Апеллес, или тебя, Маркион, — если бы как–нибудь тебя, сидящего за игральной доской [96], бьющегося об заклад в игре актеров или состязании колесниц, отвлекли подобным сообщением, — неужто ты не воскликнул бы: «Кто мать моя?» или «Кто братья мои?». А Христу, проповедующему и доказывающему Бога, исполняющему Закон и Пророков, рассеивающему мрак прежнего века, — Ему недостойно было воспользоваться такими словами для порицания неверия вовне стоящих или для осуждения неблаговременно отрывающих Его от дела? Кроме того, для отрицания рождения больше подошли бы и другое место, и другое время, и другой способ выражения — не тот, которым мог бы воспользоваться всякий, у кого есть мать или братья, — ибо возмущение не отрицает родителей, а порицает их. Потому–то Он поставил других выше и указал основание для такого возвышения — внимание к Его словам, — и тем ясно дал понять, в каком смысле отверг Он мать и братьев. Ибо по какой причине Он усыновил тех, которые прилепились к Нему, по той же отринул тех, кто удалился от Него. Христос обыкновенно Сам исполняет то, чему учит других. Поэтому, каково было бы, если бы Он, поучая не ценить мать и братьев столь же высоко, сколь и Слово Божье, Сам оставил бы Слово Божье после сообщения о матери и братьях? Следовательно, Он отверг родственников Своих, как и учил отвергать их ради дела Божьего.

А с другой стороны, в удаленной матери Его можно видеть фигуральное выражение синагоги, а в неверующих братьях — иудеев. В их лице снаружи стоял Израиль; а новые ученики, слушавшие Его внутри, веровавшие во Христа и приближенные к Нему, обозначали Церковь, которую Он нарек лучшей матерью и более достойным братством, отрекшись от Своего плотского рода. В этом именно смысле ответствовал Он на возглас женщины], — не отрекаясь от сосцов материнских и чрева, но представляя более счастливыми тех, кои внимают слову Божьему (Лук. 11:27–28).

8. Одних лишь этих мест (ими, кажется, более всего вдохновлены были Маркион и Апеллес), истолкованных согласно истине подлинного и неповрежденного Евангелия, должно было вполне хватить для доказательства человеческой плоти во Христе через обоснование рождения Его. Но если и последователи Апеллеса особенно настаивают на позорности плоти, будучи убеждены, что она дана соблазненным душам от известного огненного владыки зла [97] и потому недостойна Христа, а Ему подобала субстанция от звезд, — то я должен побить их их же собственным оружием. Признают они некоего знаменитого ангела, который устроил этот мир и после устроения его впал в раскаяние. Об этом мы тоже говорили в своем месте — есть у нас небольшая книга против них [98] о том, совершил ли нечто достойное раскаяние тот, кто имел дух, волю и могущество Христа для такого дела, — ибо они представляют себе ангела в виде заблудшей овцы. Стало быть, сотворенный] мир есть преступление, — как о том свидетельствует раскаяние Творца его, — если признать при этом, что всякое раскаяние есть признание преступления (confessio delicti), ибо имеет место только в преступлении.