Если мир есть грех, поскольку он сам и его члены суть тело, тогда грехом будет и небо и с ним все небесное. Но если небесное греховно, тогда греховно все, что оттуда заимствовано и оттуда произошло: ибо дурное дерево неизбежно приносит и плоды дурные (Матф. 7:17). Стало быть, плоть Христова, если она образована из небесных субстанций], состоит из элементов (elementa) греха, грешница по грешному своему происхождению, и будет равна уже той, то есть нашей субстанции, которую они, по грешности ее, не считают достойной Христа. Итак, нет никакой разницы в бесчестии, — измышляют ли те, кому нелюбезна наша материя, другую, более чистого вида, или признают ту же самую, то есть нашу, — потому что небесная никак не могла быть лучше. Ясное дело, мы читали: Первый человек из персти земной, второй человек — с неба (1 Кор. 15:47). Это, впрочем, не относится к различию материи, но просто прежней земной субстанции (плоти первого человека, то есть Адама) апостол противопоставляет небесную от Духа субстанцию второго человека, то есть Христа. Именно поэтому он относит небесного человека к Духу, а не к плоти: отсюда ясно, что те, кого он сравнивает с Ним, в этой плоти земной становятся небесными благодаря Духу. Ведь если бы Христос и по плоти был небесным, то к Нему не приравнивались бы те, которые по плоти своей не небесны. Значит, если они, становясь небесными, как и Христос, носят земную субстанцию плоти, то этим еще раз подтверждается, что и Сам Христос был небесным во плоти земной, каковы те, кто приравнивается к Нему.

9. Добавим к этому следующее: то, что возникает из другого и в силу этого является иным по сравнению с тем, из чего возникло, не может быть иным до такой степени, чтобы не сохранить ничего от источника своего возникновения. Никакая материя не лишена свидетельства своего происхождения, даже если изменяется в новое качество. Во всяком случае, тело наше, — а что оно образовано из глины, это истина, которая проникла даже в предания язычников [99], — выдает свое происхождение из двух элементов: плотью — из земли, а кровью — из воды. Ибо, — хоть по свойствам оно будет иметь иной вид, а именно потому, что из одного сделалось другим, — что, в конце концов, есть кровь, как не красная жидкость? Что есть плоть, как не земля, принявшая определенные формы? Рассмотри отдельные свойства: мускулы подобны глыбам земли, кости — скалам, даже вокруг сосцов есть какие–то небольшие уплотнения; взгляни на крепкое сплетение жил — оно напоминает отростки корней, взгляни на густые разветвления сосудов — они словно извилины ручьев, на поросли пуха — они как мхи, волосы — словно стебли: наконец, само сокровенное хранилище костного мозга — словно рудоносные жилы плоти. Все эти знаки земного происхождения были и у Христа, и как раз они–то скрыли Его как Сына Божьего: ибо Его считали просто человеком, имеющим человеческое же тело.

Или вы укажите в Нем что–нибудь небесное, испрошенное у звезд Медведицы, у Плеяд или Гиад. Ибо все, что мы перечислили, свидетельствует в Нем о земной плоти, подобной нашей. Но ничего нового, ничего чужеродного я в Нем не замечаю. Вообще же люди удивлялись только словам и делам, учению и добродетели Христа как человека. Если бы замечалась в Нем какая–то телесная необычность, это также вызвало бы удивление. Но в Его земной плоти не было ничего примечательного; она лишь показывала, сколь достойны удивления прочие Его свойства, — ибо говорили: Откуда у Него это учение и эти чудеса? (Матф. 13:54). Это говорили даже те, кто с презрением взирал на Его облик, настолько тело Его было лишено человеческого величия, не говоря уже о небесном блеске. Хотя и у нас пророки умалчивают о невзрачном Его облике, сами страсти и сами поношения говорят об этом: страсти, в частности, свидетельствуют о плоти человеческой, а поношения — о ее невзрачности [100]. Дерзнул бы кто–нибудь хоть кончиком ногтя поцарапать тело небесной красоты или оскорбить чело оплеванием, если бы оно не заслуживало этого? Что же ты называешь плоть небесной, не зная ни одного свидетельства небесного ее происхождения? Почему ты отрицаешь ее земную природу, доказательство чего налицо? Он голодал при дьяволе, жаждал при самаритянке, проливал слезы над Лазарем, трепетал пред смертью; ибо, говорит Он, плоть слаба (Матф. 26:41; Марк. 14:38). Наконец, Он пролил кровь Свою. Все это, полагаю, знаки небесные. Но как, спрашиваю еще раз, Он мог подвергнуться поношению и страданию, если бы в Его плоти сверкала хоть малая часть небесного величия? Из этого мы делаем вывод, что плоть Его не имела ничего небесного, ибо Он был доступен поношению и страданию.

10–12. Плоть Христа не душевна, а душа — не плотского характера; как утверждают еретики

10. Теперь я обращаюсь к другим, которые тоже себе на уме и утверждают, что плоть Христова душевна (animalis), потому что раз душа стала плотью, то и плоть стала душою, и как плоть душевна, так душа — плотская. И здесь тоже я доискиваюсь причин. Если Христос, чтобы спасти душу, принял эту душу в Себя, — ибо она не могла быть спасена иначе, как через Него, — то я не вижу причин, почему, облекшись плотью, Он должен был сделать и плоть эту душевной: как будто Он не мог спасти душу иначе, чем сделав ее плотской. Но если Он спасает наши души — не только не плотские, но и отделенные от плоти, то сколь легче было Ему спасти ту душу, которую Он принял Сам, хоть она и не была плотской! Далее, поскольку они полагают, что Христос пришел избавить не тело, но одну лишь душу, то крайне странно, прежде всего, что, намереваясь избавить одну только душу, Он сделал ее телом такого рода, которое и не собирался спасать. Затем, если Он намеревался освободить наши души с помощью той, которую принял, то эта последняя должна была уподобиться нашей, то есть принять нашу форму; а сколь бы таинственной по облику своему ни была наша душа, она во всяком случае не имеет плотского вида. Кроме того, если Он имел душу плотскую, Он не спас нашу душу, ибо наша душа не плотская. Далее, если Он спас не нашу душу, ибо спас душу плотскую, то нам не доставил ничего, потому что спас не нашу душу. Но та душа, которая не наша, и не должна была приуготовляться к спасению именно как душа плотская. Ведь она не подвергалась бы опасности, если бы не была наша, то есть неплотская. Однако хорошо известно, что она спасена. Значит, она не была плотской; и она была нашей, той, которую надлежало спасать, потому что ей грозила опасность. Итак, если во Христе душа не была плотской, то и плоть не могла быть душевной.

11. Теперь мы приступим к другому их доводу и рассмотрим, почему представляется, что Христос имел плотскую душу, если Он принял душевную плоть. Дело в том, говорят они, что Бог пожелал представить душу видимою для людей и сделал ее телом; а прежде она пребывала невидимой и по природе своей сама ничего не видела, даже саму себя, так как плоть ей мешала. Поэтому–де еще вопрос — рождена душа или нет, смертна она, или нет] [101]. Для того, значит, душа во Христе стала телом, чтобы мы могли видеть ее при рождении и при смерти, а также (что гораздо важнее) при ее воскресении. Но как, однако, могло быть, что посредством плоти душа, которую нельзя было распознать из–за плоти же, являлась бы себе самой или нам, и, чтобы так являться всем, она становится тем, от чего была скрыта, то есть плотью? Значит, она приняла тьму, чтобы светить?

Итак, сначала нам нужно разобрать, должна ли была душа являться подобным образом, и представляют ли они ее совершенно невидимой до этого; далее, представляют ли они ее бестелесной или же имеющей какой–то род собственного тела.

Although they call it invisible, they imagine it to be corporeal, but it has the property of invisibility. For how can that be called invisible that which has nothing invisible in it? But it cannot exist without having that by which it exists. But since it exists, it necessarily possesses that by which it exists. And if it has something by which it exists, it will be its body. Everything that exists is a kind of body; only that which does not exist is incorporeal [102]. Therefore, since the soul has an invisible body, He who decided to make it visible would undoubtedly have acted more worthily in making visible in it that which was considered invisible, for here also neither deceit nor weakness befits God; but there was deception, if He did not represent the soul as it is, and there was weakness, if He could not show the soul for what it is.

No one, wishing to show a person, puts a helmet or mask on him. And this is exactly what happened to the soul, if, having turned into flesh, it took on someone else's form. But even if the soul were considered incorporeal, so that it were a kind of mysterious power of the mind, and all that is the soul were not a body, this would not be impossible for God in the same way, and would be more consistent with His intention to represent the soul in a new, corporeal form, different from the generally known one, and requiring a different conception; He would have had some reason for making the soul visible from invisible, such that it would give rise to such questions, for human flesh would be preserved in it. But Christ could not be visible among men if He was not a man. Therefore, return to Christ His honesty: if He wished to appear as a man, He also revealed the soul of a human quality, not making it carnal, but putting on it with flesh.

12. Let us now suppose that the soul is revealed through the flesh, if the assertion is retained that it must have been revealed in any way at all, without being known either to itself or to us. In the latter case, however, the distinction is in vain—one might think that we exist apart from the soul, while all that we are is the soul. In a word, without a soul we are nothing, not even people in name, but just corpses. Therefore, if we do not know the soul, then it does not know itself. It remains, then, to investigate whether the soul really did not know itself to such an extent that it wished to become known in any way.

The nature of the soul, I believe, is endowed with sensation (sensualis). Therefore there is nothing soulful without sensual sensation (sine sensu), and nothing sentient without a soul. And, to put it briefly, sensation is the soul of the soul. Since, then, the mind communicates sensation to everything, and feels not only the qualities (qualitates) but also the sensations of everything, who thinks it probable that it is not endowed with a sense of itself (sensus sui) from the very beginning? Where does it get the knowledge of what it needs by natural necessity, if it does not know its own property to judge what is necessary? This, I mean the knowledge of oneself (notitia sui), without which no soul could govern itself, can be recognized in every soul. First of all, this applies to man, the only rational being, the most capable and destined to possess the soul, which makes him a rational being, because it itself is first of all rational. Further, how could the soul be rational if it itself, making man a rational being, does not know its own reason (ratio) and does not know about itself? But it knows precisely because it knows its Creator, its Judge, and its own position. Not yet learning about God, she pronounces the name of God; not yet knowing anything about His Judgment, she declares that she entrusts herself to God. Hearing only that with death all hope disappears, she commemorates the deceased with a good or evil word. This is more fully described in the small book "On the Testimony of the Soul", written by us.

However, if the soul had been ignorant of itself from the beginning, it would have to learn from Christ only what it is. Now she learned from Christ not her own appearance, but her own salvation. The Son of God descended and took on a soul, not so that the soul might know itself in Christ, but that it might know Christ in itself. For the danger threatens it not from ignorance of itself, but from ignorance of the Word of God: "In Him," says the Apostle, "the life has been revealed to you" (1 John 1:2), and not the soul, and so on. I came, He says, to save the soul (Luke 9:56), but He did not say "show." Of course, if we consider the soul to be invisible, we could not know how it is born and dies, if it did not appear to us bodily (corporaliter). This will be what Christ has revealed to us. But even this He revealed in Himself no other way than in a certain Lazarus, whose flesh was not natural, and whose soul was not carnal. So, what have we become better aware of about the state of a previously unknown soul? What was there in her that was so invisible that she needed to be manifested through the flesh?

13–15. His flesh is human, not angelic

13. The soul became flesh in order to open up. But did not the flesh also become a soul, so that the flesh might be revealed? If the soul has become flesh, it is no longer a soul, but flesh; If the flesh has become a soul, it is no longer flesh, but a soul. Therefore, where there is flesh and where there is soul, there they are mutually transformed into each other. But if they are neither one nor the other, for each of them is transformed into another, then it is a terrible absurdity: when we speak of the flesh, we must understand the soul, and when we point to the soul, we must consider it to be flesh. Everything is then in danger of being mistaken for what it is, and of losing what it is, if it is perceived differently and if it is not called what it is. The fidelity of names is identical with the preservation of proper properties (proprietates). And when qualities change, objects] acquire new names. For example, baked clay is called a potsherd (testae) and no longer participates in the name of the former genus, because it no longer belongs to this genus. Therefore, the soul of Christ, having become flesh, cannot but be what it has become, and cannot remain what it was, precisely because it has become something else. And since we have given a very clear example, we will use it further. Of course, a potsherd of clay represents only one object (corpus) and one name, that is, the name of this one object. It cannot be called either a potsherd or clay, for it is not what it was; and what he is not, no longer belongs to him. The same applies to the soul. Consequently, the soul, having become flesh, is a substance of one form and solidity, that is, completely whole and indivisible. In Christ we find the soul and the flesh, which are denoted by simple and undisguised names, the soul is called the soul, and the flesh is called the flesh. Never is the soul called flesh, nor the flesh the soul, for they ought to be so called if such a perverse state of affairs existed; on the contrary, He Himself named each substance separately, and everywhere, of course, according to the difference between the two properties, separately the soul and separately the flesh. In particular, He says: "My soul is sorrowful unto death" (Matt. 26:38) and again: "The bread which I will give for the salvation of the world is My flesh" (John 6:51). Further, if the soul were flesh, then there would be only one thing in Christ: the carnal soul, and it is also the natural flesh. But since He separates them, He evidently shows that they are two species, flesh and soul. But if there are two, then not one; and if not one, then there can be neither a carnal soul nor a natural flesh. After all, the carnal soul and the natural flesh are one and the same. Then He would have to have another special soul besides the one that was flesh, and declare another flesh besides the one that was the soul. But if He had one flesh and one soul, and this was sorrowful to death, and the other was bread for the salvation of the world, then there is a number of two substances, different in kind and excluding the only kind of carnal soul.