33. Но между тем как Гермоген разыскал материю среди своих красок — в Священном Писании он отыскать ее не смог, — довольно уже того, что твердо установлено творение всего Богом и вовсе не установлено творение всего из материи. Даже если бы она существовала, мы верили бы, что и она сотворена Богом. Ибо мы твердо придерживаемся того, что нет ничего нерожденного, кроме Бога. В этом утверждении всегда можно усомниться, пока, вызванные на суд Писания, не прекратятся попытки утвердить материю. Говоря кратко и по существу: я не нахожу ничего сотворенного, кроме того, что сотворено из ничего. А если нечто сотворено из чего–нибудь другого, то оно происходит из сотворенного. Так, например, из земли — растения, плоды, скот и даже тело человека; из воды — плавающие и летающие животные. Такого рода «начала» вещей, произведенных из этих начал, я могу назвать «материями». Но и сами они созданы Богом.

34. Впрочем, в том, что все произошло из ничего, в конце концов, может убедить Божественный замысел, согласно которому все опять обратится в ничто. Ибо и небо свернется, как свиток книжный (Ис. 34:4) и уже никогда не будет вместе с землей, с которой оно было сотворено в начале мироздания. Небо и земля прейдут, — говорит Господь (Матф. 24:35). Первое небо и первая земля миновали, и не нашлось места для них (Откр. 21:1). Ибо что имеет конец, то, разумеется, теряет свое место. Вот и Давид говорит: Дела Твоих рук, небеса, и они погибнут (ср. Пс. 101:26–27). Но если Он сменит их как одежду, и они сменятся (27), то смена будет гибелью для прежнего состояния, которое они потеряют, когда сменятся. И звезды падут с неба подобно тому, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет свои незрелые плоды (Откр. 6:13). Горы, как воск, будут таять от лица Господа (Пс. 96:5), когда Он восстанет, чтобы ниспровергнуть землю. Также, — говорит Он, — Я иссушу и болота, и будут искать воду, и не найдут; также и моря не будет (ср. Ис. 2:19; 42:15; 41:17). Если кто–нибудь думает, что эти слова нужно понимать иначе, духовным образом, он все же не сможет устранить истину грядущего: все будет так, как написано. Ибо если это прообразы (figurae), они непременно должны иметь в виду существующее, а не то, чего не существует. Ибо для сравнения годится лишь то, что само обладает свойством применяться для такого сравнения.

Теперь я возвращаюсь к утверждению, что все создано из ничего, чтобы в ничто возвратиться. Из вечного, то есть из материи, Бог не создал бы ничего смертного. Из великого не сотворил бы малого Тот, Кому более прилично производить из малого великое, то есть из преходящего — вечное, что обещает Он и нашему телу. И этот залог Своей силы и Своего могущества Он решил поместить в нас, чтобы мы верили, что Он даже вселенную воскресил из ничего, словно мертвую, и сделал существующей из несуществующей.

35. Хотя об остальных состояниях материи не следовало бы и рассуждать, ибо прежде хорошо бы установить, что она вообще существует, однако мы будем исходить из того, что она будто бы существует, чтобы тем более стало ясно, что она не существует, раз не существуют и другие ее состояния, и чтобы тем самым Гермоген признал свои противоречия. «На первый взгляд, — говорит он, — нам кажется, что материя телесна. Будучи же исследована «правильным разумом», она оказывается ни телесной, ни бестелесной». Что это за «правильный разум», который не сообщает ничего правильного, то есть ничего не подлежащего сомнению? Ибо, если я не ошибаюсь, всякая вещь должна быть или телесной, или бестелесной (ибо я могу допустить, что нечто может быть бестелесным, но лишь относительно субстанций, в то время как сама субстанция есть тело всякой вещи). А кроме телесного и бестелесного, вне сомнения, нет ничего третьего. Но теперь пусть будет и третье, которое открыл этот «правильный разум» Гермогена, представляющий материю ни телесной, ни бестелесной. Но где оно? Каково оно? Как называется? Как описывается? Как понимается? Одно ли то объявил «разум», что материя ни телесна, ни бестелесна?

36. Но вот он высказывает нечто обратное.

Ибо он хочет, чтобы в материи телесным было то, из чего образуются тела, бестелесным же — несотворенное движение. «Ведь если бы, — говорит он, — существовало только тело, то у него не могло бы появиться ничего бестелесного, то есть движения. А если бы материя была совершенно бестелесной, то из нее не возникло бы никакого тела». Насколько же правильнее этот «разум»! Но если ты, Гермоген, и линии ведешь так же правильно, как и рассуждаешь, то вряд ли найдется живописец безрассуднее тебя. Ибо кто же согласится вместе с тобой считать движение второй частью субстанции, — оно ведь не субстанциально, поскольку не телесно. Оно, скорее, свойство (accidens) субстанции и тела; как действие и удар, как скольжение и падение, — так и движение. Ведь если что–либо движимо чем–либо другим или самим собой, действие его есть движение и, конечно, не есть часть субстанции, как это пытаешься утверждать ты, превращая бестелесное движение в бестелесную субстанции? материи. В конце концов, все движется или само собой, как живыр существа, или благодаря чему–либо другому, как неживые. Однако ни человека, ни камень мы не назовем одновременно и телесным, и бестелесным, хотя они имеют и тело, и движение, но всему приписываем одну форму одной–единственной телесности, которая свойственна субстанции. И если им присуще бестелесное или их действия, или подверженность действиям, или деятельность, или стремления, — то мы не считаем это их составными частями. Итак, что за польза представлять движение составной частью материи, если оно относится не к субстанции материи, а только к ее свойствам? А если бы тебе захотелось представить материю как неподвижную, неужели неподвижность оказалась бы второй ее частью? Таким образом, движение не есть часть материи. Но о движении, пожалуй, скажем где–нибудь в другом месте.

37. Ибо я вижу, что ты опять возвращаешься к тому своему «разуму», который обычно не сообщал тебе ничего достоверного. Ведь точно так же, как ты вводишь «ни телесную, ни бестелесную материю», теперь ты добавляешь, что она ни хороша, ни плоха, и доказываешь это тем же образом. «Ведь если бы, — говорить ты, — она была добра, то, будучи такой всегда, она не требовала бы Божественного устроения. А если бы она была по природе злой, то не приняла бы перехода к лучшему. И Бог не смог $ы к ней применить ничего из Своего благоустроения, раз такова ее природа, и трудился бы впустую». Это все твои слова. Надо,бы, чтобы ты вспомнил о них и в другом месте и не пытался вводить ничего противоположного им. Но так как выше мы уже рассуждали о двусмысленности добра и зла применительно к материи, то сейчас я отвечу только на одно это твое утверждение и доказательство. Я не хочу сказать, что и здесь ты должен утверждать что–либо определенное: мол, материя или добра, или зла, или что–нибудь третье! Но я хотел бы заметить, что и здесь ты не придерживаешься того, о чем возвещал ранее, то есть что материя и не добрая, и не злая. От этого своего утверждения ты отказываешься, когда говоришь: «Если бы она была добра, то не требовала бы своего устроения Богом». Тем самым ты объявляешь ее злою. А когда ты добавляешь: «Если бы она была по природе злой, то не допустила бы перехода к лучшему», — ты представляешь ее доброй. Итак, ты установил, что материя находится в пределах добра и зла, когда объявил, что она ни добра, ни зла. Но чтобы опровергнуть доказательство, которым ты пытаешься подтвердить свое мнение, я выставлю против тебя еще и следующее: если бы материя была всегда добра, то почему бы ей не захотеть сделаться еще лучше? То, что не стремится из хорошего стать лучшим, на самом деле не желает добра. Точно так же, если бы, материя была по природе зла, то почему она не могла быть преобразована Богом, как более могущественным? Как Тем, Который в состоянии даже природу камней превращать в сыновей Авраама (ср. Матф. 3:9)? Поэтому ты не только приравниваешь Бога к материи, но даже подчиняешь ей Того, Кем природа материи могла быть побеждена и преобразована в лучшую. Но ты не хочешь, чтобы материя и здесь была по природе злой, и станешь отрицать, что признал это в других местах.

38. О положении материи выскажусь так же, как и о мере ее движения, чтобы показать твое заблуждение. Ты подчиняешь материю Богу и, во всяком случае, отводишь ей место, которое помещаешь ниже Бога. Следовательно, материя находится в некотором месте. А если в месте, то внутри места. Если внутри места, следовательно, место, внутри которого она находится, ее ограничивает. Если она ограничена, то имеет пограничную линию, которую ты, поскольку ты все же художник, должен признать как границу всякой вещи, чьей пограничной линией она является. Итак, не будет безграничной материя, которая, пока она пребывает в определенном месте, ограничивается им, и, пока ограничивается, терпит его как предел. Но ты хочешь, чтобы она была беспредельной и говоришь: «А беспредельна она потому, что существует всегда». И если бы кто–нибудь из твоих учеников попросил объяснения, ты, конечно, захотел бы, чтобы они считали материю беспредельной во времени, а не по телесной протяженности. Однако, по твоему мнению, на самом деле она беспредельна именно телесно, телесно неизмерима и неописуема; это ясно из следующих слов: «Поэтому, — говоришь ты, — не вся она создается, но лишь ее части». Следовательно, она беспредельна в пространстве, а не во времени. И ты сам себя уличаешь в заблуждении, делая ее беспредельной в пространстве, но вместе с тем приписывая ей место и заключая ее внутри места и пограничной линии места. Не знаю, почему Бог не создал ее всю целиком, — то ли в результате бессилия, то ли зависти. Итак, я ищу ту самую ее половину, которая была создана не целиком, чтобы узнать, какова она в своей целости. Ведь Бог должен был явить ее как образец древности для славы творения.

39. Но если допустить, что материя ограничена (как правильно тебе представляется) своими изменениями и превращениями, то она будет и постижима, «так как она, — говоришь ты, — сотворена Богом», и делима, так как она непостоянна и изменчива. «Ибо ее изменения, — говоришь ты, — показывают ее делимость». Но здесь ты выходишь за пределы своих же собственных утверждений, которые ты применил к Лику Божьему (Persona Dei), утверждая, что Бог создал ее не из Себя Самого. Ибо не может распадаться на части Тот, Кто вечен, пребывает во веки и поэтому неизменяем и неделим. Если и материя считается столь же вечной, не имеющей ни начала, ни конца, то она не может претерпевать ни разделения, ни изменения по той же причине, что и Бог. Помещенная вместе с Ним в вечности, она неизбежно должна разделить с Ним и свойства, и законы, и состояния вечности. Равным образом, когда ты говоришь: «Любая ее часть обладает всем тем, что свойственно любой другой ее части, так что по частям познается целое», ты, конечно, имеешь в виду те части, которые произошли из нее, которые сегодня нам видны. Так вот, каким же образом обладают они свойствами всех прочих (и, значит, прежних) частей, если те, которые мы видим сегодня, иные, нежели прежние?

40. Далее, ты утверждаешь, что материя была преобразована к лучшему, — разумеется, из худшего, — и полагаешь, что лучшее носит в себе образчик худшего. Она была беспорядочной, а теперь благоустроена, и ты хочешь, чтобы по благоустроенному можно было получить представление о беспорядочном? Не может одна вещь быть зеркальным отражением другой вещи, если между ними нет сходства. Никто, сидя у цирюльника, не видел вместо себя в зеркале осла, — разве лишь тот, кто думает, что благоустроенной и украшенной материи в нашем мироздании соответствует бесформенная и неухоженная. Что же сегодня в мире бесформенно и что, наоборот, в материи оформлено, чтобы мир стал зеркальным отражением материи? У греков мир называется украшением; как может он быть образом неукрашенной материи и как можешь ты утверждать, что мир (как целое) познается из частей? Ведь в этом целом, конечно, будет и то, что не подверглось преобразованию. Следовательно, это неустроенное, смешанное и беспорядочное невозможно познать в разграниченном, благоустроенном и упорядоченном, которому не подобает называться частями материи, так как оно вследствие происшедшего изменения утратило прежний вид.

41. Я возвращаюсь к движению, чтобы показать, как ты ненадежен во всем. Ты говоришь: «Движение материи было беспорядочно, смешано и бурно». Для сравнения ты предлагаешь кипящий и брызжущий во все стороны горшок. Но как же в другом месте ты утверждаешь другое? Когда ты хочешь изобразить материю ни доброю, ни злою, ты говоришь: «Следовательно, материя, находясь внизу и обладая равномерным движением, не склоняется чересчур ни к добру, ни ко злу». Если движение равномерно, то оно и не бурное, не клокочет, как в кипящем горшке, но протекает упорядочение и умеренно: оно само собой держится между добром и злом, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону и колеблясь, как говорится, «в средней точке». Это — не беспокойство, это — не смятение и беспорядочность, но умеренность, сдержанность и равномерность движения, которое не уклоняется ни в ту, ни в другую сторону. Ясно, что если бы оно поворачивало туда и сюда или больше в одну сторону, оно заслуживало бы упрека в неупорядоченности, неравномерности и бурности. Далее, если движение не склонялось ни к добру, ни ко злу, оно, конечно, происходило между добром и злом. И отсюда становится ясно, что материя склонна к ограничению. Поэтому ее движение, не склонное ни к добру, ни ко злу (ибо оно не обращалось ни к тому, ни к другому), ограничивалось и тем, и другим. Но когда ты говоришь, что движение материи не склонялось ни к тому, ни к другому, ты полагаешь добро и зло в определенном месте. Ведь материя, которая находилась в определенном месте, не уклоняясь ни туда, ни сюда, не уклонялась и в места, в которых находились добро и зло. А если ты утверждаешь, что добро и зло находятся в каком–либо месте, то есть делаешь их пространственными, то тем самым делаешь их телесными. Ибо то, что находится в каком–либо месте, прежде всего должно обладать телесностью. Бестелесное же не имеет своего места, если только, находясь в теле, оно не совпадает с самим телом. Не склоняясь же ни к добру, ни ко злу, материя не склонялась к ним как к телесным или пространственным. Итак, ты заблуждаешься, если думаешь, что добро и зло не суть субстанции. Ведь все то, чему ты указываешь место, ты превращаешь в субстанции. А место ты указываешь тем, что движение материи ставишь в зависимость от обеих областей — добра и зла.

42. Ты все довольно сильно рассеял, иначе при ближайшем рассмотрении стало бы очевидно, насколько все противоречит друг другу. Но я собираю и сравниваю рассеянное. Ты утверждаешь, что движение материи было беспорядочным, и добавляешь, что она стремится к бесформенности; а затем, в другом месте, — что она желает быть упорядоченной Богом. Желает получить форму та, которая стремится к бесформенности? Или стремится к бесформенности та, которая желает получить форму? Ты не хочешь казаться тем, кто приравнивает Бога к материи, и притом допускаешь, что у нее есть общность с Богом. Ты говоришь: «Не может быть, чтобы у нее не было чего–либо общего с Богом, так как Он ее украшает». Однако, если бы у нее было что–нибудь общее с Богом, она, будучи через общность частью Бога, не нуждалась бы в том, чтобы Он ее украшал, — разве что и Сам Бог мог бы получить украшение от материи, имея нечто общее с ней. Но если ты считаешь, что в материи присутствовало нечто, вследствие чего Бог должен был ее украшать, то тем самым подчиняешь Бога необходимости. А общим между ними ты делаешь то, что они движутся сами собой и движутся всегда. Почему же ты думаешь, что материя менее значительна, чем Бог? Для полной божественности требуется следующее: свобода и вечность движения. Но Бог движется соразмерно, а материя несоразмерно. Однако и Тот и другая Божественны вследствие свободного и вечного движения. Впрочем, материи ты позволяешь больше: она может двигаться так, как не позволено Богу.

43. Кроме того, о движении я замечу следующее. Сравнивая материю с содержимым горшка, ты говоришь: «Движение материи до приведения в порядок было таково: смешанное, неспокойное, неуловимое для взгляда из–за чрезмерного бурления». Затем ты прибавляешь: «Движение материи остановилось, чтобы Бог привел его в порядок, и беспорядочное движение стало уловимо благодаря его медлительности». Выше ты приписываешь движению бурность, здесь — медлительность. Заметь, сколь часто ты меняешь мнение о природе материи. Выше ты говоришь: «Если бы материя была по природе зла, то не допустила бы преобразования к лучшему, Бог не смог бы привести ее в порядок и поэтому трудился бы впустую». Следовательно, ты высказал тут две мысли: материя по природе не зла и природа ее не может быть изменена Богом. Однако, совершенно забыв об этом, ты зачем–то говоришь: «Но лишь только она получила от Бога устроение и была украшена, она от своей природы отказалась». Но если она была преобразована в добро, то, разумеется, была преобразована из зла. А если она вследствие благоустроения ее Богом отказалась от своей природы, то отказалась от природы зла. Следовательно, до своего благоустроения она была зла по природе, а после преобразования смогла оставить свою природу.

44. Но теперь мне нужно показать, как, по–твоему, творил Бог. Здесь ты полностью отходишь от философов, — но и от пророков тоже. Ибо стоики учат, что Бог пронизывает материю, как мед соты. А ты говоришь: «Бог создал мир не пронизывая материю, но только лишь своим появлением и приближением к ней. Точно так же, одним своим появлением, действует все красивое, а одним лишь приближением–магнит». Но что общего у Бога, созидающего мир, с красотой, ранящей сердце, или магнитом, притягивающим железо? Ведь хотя Бог и явился материи, Он не ранил ее, как красота сердце; хотя и приблизился, но не соединился с ней, как магнит с железом. Впрочем, считай, что твои примеры подходят. Конечно, если Бог создал мир из материи появлением и приближением к ней, то, разумеется, Он создал его с того момента, когда явился, и с того, когда приблизился. Следовательно, если Он до этого момента не созидал, то не являлся ей и не приближался. Но кто же поверит, что Бог не являлся материи, — хотя бы как единосущной Ему по вечности? И кто поверит, что от нее удален Бог, Который, по нашему учению, везде находится и везде является, Кому, по Даниилу, поют хвалы даже неодушевленные и бестелесные существа? Как велико то пространство, которое настолько отделяло Бога от материи, что Он не мог ни явиться, ни приблизиться к ней до сотворения мира? Наверное, из дальних стран Он к ней пришел, когда впервые решил явиться и приблизиться.