Творения

В сборник вошли все дошедшие до нас письма священномученика Киприана, епископа Карфагенского († 258). Письма святителя и исповедника Христова, обращенные к самым различным адресатам, даны здесь в предполагаемом хронологическом порядке. Вопросы, которых касается в своих письмах священно–мученик Киприан, актуальны и для нынешнего времени — тема единства Церкви и благодатных даров, подаваемых через нее, наставления христианину, как хранить свою веру и возрастать в ней.

раннее христианство, апостольские мужья, апологетика ru Татьяна Трушова saphyana@inbox.ru ExportToFB21 22.02.2011 OOoFBTools-2011-2-22-13-35-47-296 1.0 Таинство единства Церкви: Сборник писем. Москва 2008 ISBN 978–5–7533–0141–3

Творения

Письмо к Донату о Благодати Божией

Цецилий Киприан Донату желает здравия. Твое приглашение, любезнейший Донат, очень кстати, ибо и я помню о своем обещании и настоящее время для исполнения его самое благоприятное, потому что теперь, во время собирания винограда, незанятый дух предается покою и разделяет с другими праздничные и вошедшие в обычай досуга после утомительного года. С этим временем сообразно и само место: приятный вид садов соответствует успокоенным чувствам, которые освежаются тихими ветерками приветливой осени. Приятно здесь проводить время в разговорах и назидательными повестями умудрять дух в Божественных заповедях. Но, чтобы кто из мирских людей не вмешался в наш разговор и не помешал нам или не обеспокоил нас неумеренный крик какого–нибудь шумного общества, пойдем вот на то место. Эти ближайшие, отделенные части сада представляют закрытое убежище, потому что виноградные ветви, спускаясь с тростниковых подпор в беспорядке, образовали там виноградную галерею, покрытую листьями. Здесь мы удобно можем предаться собеседованию, и в то время, как мы будем увеселять взоры приятным видом дерев и виноградных лоз, дух наш будет получать вместе и назидание от слуха, и удовольствие от зрения. Впрочем, для тебя существует теперь одно удовольствие: ты ищешь только беседы со мною. Не обращая внимания на здешние приятные виды, ты в меня вперил свои взоры. И слухом, и умом весь ты обратился в слушателя — так ты любишь меня. Что же есть такое во мне или много ли есть во мне такого, что проникало бы в твое сердце? Скудный ум приносит и плоды скудные: он не обременяется, подобно плодоносной земле, богатыми колосьями. Впрочем, я приступлю к делу с теми силами, какие имею, тем более что и самый предмет слова помогает мне. Пусть щеголяет богатое красноречие своею изворотливостью в судебных местах и в публичных речах, произносимых среди народных собраний. Где идет речь о Господе Боге, там чистое и искреннее слово ищет доказательств Для веры не в силе красноречия, а в самой вещи. Итак, ожидай от меня не красноречия, а силы, не речей, прикрашенных витиеватыми оборотами, какими увлекается толпа, а безыскусственного, сильного простою истиною слова благодати Божией. Ты услышишь от меня то, что знают прежде, нежели научаются, и что приобретается не длинным рядом лет, не продолжительным размышлением, но случается наикратчайшим путем от благодати, сразу доставляющей духовную зрелость.

Как возможна, думал я, такая перемена, чтобы человек вдруг совлекся того, что или, как прирожденное, отвердело до степени грубой материи, или, как нажитое, внедрилось вместе с летами? Нет, зло слишком глубоко пустило корни! Научится ли когда бережливости тот, кто привык к великолепным пиршествам и рос–кошным обедам? Покажется ли когда–нибудь народу в обыкновенному простом платье тот, на ком всегда сияли драгоценные, блестя–щисялатом одежды и багряница? Нет, кто привык забавляться венками; и другими почестями, тот никогда не захочет быть частным и незнатным человеком. Всегда сопровождаемый своими клиентами, окружаемый в знак почести многочисленной толпою раболепствующего ему народа, он почитает наказанием, когда бывает один. Как раб беспрестанных забав, он не может отстать от привычного пьянства; его надмевает гордость, воспламеняет гнев, подстрекает корысть, разжигает жестокость, услаждает честолюбие, увлекает похоть.

Так часто рассуждал я сам собою, ибо и сам прежде опутан был весьма многими заблуждениями, от которых совсем не надеялся освободиться. Покорствуя укоренившимся страстям своим и не надеясь на лучшее, я благоприятствовал своему злу, как будто бы оно было естественно во мне. Но, когда возрождающие воды омыли пятна прежней моей жизни и в очищенное и оправданное сердце пролился небесный свет, когда, приняв Духа Небесного, соделался я по второму рождению новым человеком, — тогда чудным образом сомнения разрешились в уверенность; тайны начали открываться, мрак исчезать; то, что прежде казалось трудным, сод слалось удобным, невозможное стало возможным; я начал познавать, что вся мояпре–жняя плотская жизнь, проведенная во грехах, была жизнь земная и что теперь только началась жизнь Божия, одушевляемая Святым Духом. Сам ты, конечно, знаешь и так же, как и я, помнишь, что мы потеряли и что приобрели, умерев [в крещении] для греха, ожив для добродетели. Сам ты знаешь это без моего напоминания. Хвалиться самим собою предосудительно, но не может быть самохвальством, а служит знаком благодарности все то, что не силам человеческим приписывается, но относится к славе дел Божиих. Так, жизнь безгрешная есть благословенный плод истинной веры; подобно как грешная жизнь прежде веры — плод заблуждений человеческих! Божие дело, говорю, Божие дело есть все то, что мы можем; о Нем живем, Его силою мы сильны; от Него заимствуя крепость, мы еще здесь, на земле, проразумеваем будущее. Да будет только страх блюстителем непорочности, чтобы Господь, наитием Небесной благодати милостиво водворившийся в душах наших, за достойное послушание наше пребывал у нас в обители веселящегося сердца; приобретенная безопасность да не возродит нерадения, да не подползет паки враг древний.

Впрочем, если ты держишься пути непорочности и правды, если идешь по нему с непреткновенною твердостию, если ты, утверждаясь в Боге всеми силами и всем сердцем, пребываешь тем, чем начал быть, — то тебе дастся свобода по мере умножения духовной благодати. Ибо в принятии небесных даров нет меры, с какою обыкновение принимаются благотворения на земле; щедро изливающаяся благодать Духа не стесняется никакими пределами; она течет непрес–таино, богатит преизбыточно. Лишь бы только жаждало и было отверсто наше сердце; мы столько почерпаем от избытка благодати, сколько имеем веры, способной к ее принятию. Она дарует способность трезвенною чистотою, непорочною мыслью, чистым словом, непритворною добродетелью уничтожать ядотвориую силу греха, очищать скверны развращенных сердец, возвращая им здравие, примирять врагов, успокаивать беспокойных; смягчать свирепствующих, грозными заклинаниями понуждать к признанию нечистых духов, вселяющихся в человека для господства над ним, — да престанут поражать человечество жестокими ударами; да престанут умножать число страждущих, рыдающих, сетующих, распространяя повсюду свои казни, да престанут убивать людей бичом и пламенем. Дело это делается невидимо; удары неприметны, но казнь очевидна. Таким образом, вселяясь в нас. Дух благодати уже начинает проявлять свою могущественную силу, хотя мы тела своего с членами еще и не переменили на другое; впрочем, наше око не затмевается уже мраком века сего. Какое могущество, какая сила души! Кто очистился и пребывает чист, тот не только сам себя охраняет от мирских соблазнов, не только не уловляется никакою сетью нападающего на него врага, но и укрепляется в своих силах до того, что над всем воинством противника господствует по своей воле, как повелитель.

Но, дабы, открыв истину, яснее видеть следы звания Божия, я покажу тебе, каков свет, и, разогнав мрак заблуждений, открою самые тайные завесы, под которыми скрывается отвратительный образ мира. Представь на некоторое время, что ты взошел на высокую вершину крутой горы и смотришь оттуда на лежащие внизу предметы. Вознесшись над всем земным, не находя нигде преграды своим взорам, смотри на вихри волнующегося мира. Ты сам пожалеешь о нем и, вспоминая о своем прежнем состоянии, проникнутый благодарностью к Богу, гораздо более обрадуешься тому, что из него вышел–Смотри: дороги преграждены разбойниками, моря наполнены везде кровавыми ужасами. Вселенная обагрена кровью человеческой; убийство, почитаемое преступлением, когда совершается частными людьми, слывет добродетелью, когда совершается открыто; злодейства освобождаются от казней не по закону невинности, но по великости бесчеловечия.

Ежели обратишь взоры свои к городам, то найдешь шумное многолюдство, более жалкое, нежели всякая пустыня. Готовятся гладиаторские зрелища, дабы кровью доставить удовольствие прихоти кровожадных глаз. Тело от питательных яств наполняется соками, и крепкий состав его тучнеет, дабы обреченному на казнь веселее было погибнуть. Убивают человека в удовольствие человеку; убийство вошло в обыкновение, в искусство, в науку; люди не только злодействуют, но и обучают злодействам. Что может быть более бесчеловечнее, более жестоко? Учат, как убивать, и убийцы славны тем, что убивают! Что это такое, скажи мне? От чего происходит, что отдают себя зверям те, которых никто не осуждал на это? Люди цветущих лет, довольно благообразные, в блестящих одеждах, заживо украшают себя па произвольное погребение к, несчастные, хвалятся еще своей погибелью! Вступают в сражение со зверями не за преступление, а по страсти. Отцы смотрят на погибель своих детей; брат с сестрой сидят в партере; сама мать ~ что может быть достойнее сожаления?! — сама мать покупает для себя место на зрелище, платит за будущие свои вопли и отчаяние! И зрители столь нечестивых, столь бесчеловечных и ужасных позорищ нимало не помышляют о том, что их кровожадные взоры — существенная причина кровопролития и убийства.

Отсюда обрати взор на другие, не менее жалкие и опасные для нравов зрелища: в театрах также ты увидишь то, что произведет в тебе и горесть, и стыд. Там трагик возвышенным слогом рассказывает о древних злодеяниях: омерзительные предания об убийствах и кровосмешениях повторяются в живом действии, как события настоящие, чтобы учиненное некогда злодейство не вышло из памяти потомства–Стараются внушить всем и каждому, что нет невозможности случиться снова тому, что уже случилось: преступлениям дают переживать века, всеистребляющему времени не позволяют истреблять памяти злодейств, пороку не допускают приходить в забвение, давно минувшие мерзости обращаются в живые примеры. Присутствуя на комических представлениях, одни повторяют пороки, которые им известны по домашней их жизни, другие учатся, как можно быть порочным. Смотря на прелюбодейство, учатся прелюбодейству; открытое потворство злу располагает к порокам, и женщина, пришедшая на зрелище, может быть, целомудренною, выходит из него бесстыдною. Сколько соблазнов в комедиантских телодвижениях! Сколько заразы для нравов! Сколько примеров бесстыдства! Сколько пищи для разврата! Какое противоестественное и непотребное искусство вырабатывается там? Мужчины превращаются в женщин, так что вся честь и крепость пола бесчестится видом изнеженности тела, и, чем кто лучше успеет преобразиться из мужчины в женщину, тем больше нравится — за большее преступление получает большую похвалу и, чем становится гнуснее, тем считается искуснее. И вот на него смотрят, и — какое нечестие! — смотрят с удовольствием. Чему не научит подобный человек! Он возбуждает чувство, щекочет страсть, усыпляет самую трезвую совесть доброго сердца; ласкающий порок имеет столько силы, чтобы под приятности» внести пагубу для человека. Представляют бесстыдную Венеру, неистового Марса; представляют также Юпитера, этого верховного царя вселенной или, лучше, всех пороков, как он вместе со своими молниями горит страстию земной любви… Рассуди сам, может ли тот, кто на все сие смотрит, быть человеком честным и целомудренным! Они подражают своим богам, которым поклоняются, — несчастные! Они боготворят и самые страсти.

О, если бы ты мог с этой высоты проникнуть своим взором в их уединение, открыть потаенные двери в их покои и со светильником совести войти во внутренние их храмины! Ты увидел бы, что эти безумные делают то, на что не может смотреть целомудренное око, ты увидел бы то, что видеть преступно, ты увидел бы, что обезумевшие от пороков отрицают сделанное и спешат делать то, что отрицали. Мужчины похотствуют с мужчинами. Делается то, что не нравится самим делающим. Тот, кто таков сам, других в том же обличает: худой бесславит худых и думает, что тем самым сделался прав, как будто недовольно угрызений совести! Одни и те же обличают то, что делают тайно: в лице других изрекают суд над собственными преступлениями. Не терпят по наружности того, чему благоприятствуют внутренне: сами охотно делают, а винят за то же самое других. Наглость-, достойная гнусности порока! Бесстыдство, совершенно приличное потерявшим совесть! Не дивись, что эти люди говорят таким языком — их уста никогда не превзойдут в разврате их сердца.

Но после опасных дорог, после многоразличных браней, рассеянных по всему миру, после кровавых или гнусных зрелищ, после мерзостей сладострастия, совершаемых публично в непотребных домах или скрывающихся внутри домашних стен, где обыкновенно бывают тем необузданнее, чем неприметнее, — торжище, может быть, покажется тебе невинным, свободным от наглых обид, неприступным для соблазнительного бесчинства. Хорошо, обрати туда взор свой. И здесь встретишь множество тех же самых мерзостей, достойных отвращения, и тем скорее поспешишь отвратить оттуда свои взоры. Какая польза, что законы начертаны на двенадцати досках, что права, выбитые на меди, открыто для всех выставлены? Нарушают законы среди самих законов, попирают права при самих правах. Невинность не находит защиты и там, где ее прибежище. Взаимные раздоры неистовствуют до бешенства, нет мира и среди мирных тог, и скромное торжище оглушается неистовыми криками. Там все готово: копье, и меч, и палач; когти для терзания, деревянный конь для пытки, огонь для жжения; для одного тела человеческого гораздо больше готово казней, нежели сколько в нем находится членов. Кто защитит среди этих ужасов? Покровитель? Но он вероломец и обманщик. Судья? Но у него приговор продажный. Кто поставлен наказывать преступления, тот сам преступник; обвиняемый погибает невинно потому только, что судья виновен. Везде свирепствует пламень греха, яд пороков являет свою силу над бесчисленными сердцами в неисчислимых видах. Один делает ложное завещание, другой с утоловно–преступным обманом подписывает его; здесь отчуждают от наследства детей, там отдают имение совсем чужому человеку. Противник обвиняет, клеветник настраивает, свидетель лжет; с обеих сторон наглость лживого и продажного языка старается придать обману и преступлению вид истины и справедливости, а оттого с виновным гибнут и невинные. Законов совсем не боятся: не страшатся ни следователей, ни судей — что можно подкупить, то нестрашно. Быть невинным среди виновных есть уже преступление: