Ответ. Нередко бывает с иными, что одна половина их пошла вослед Господа, а другая половина осталась в мире, и сердце их не отрешилось от здешнего, но разделились они сами в себе, и иногда смотрят вперед, а иногда назад. И думаю, сим разделившимся в себе самих и приближающимся к пути Божию Премудрый дает совет, говоря: …не приступи к Нему сердцем раздвоенным (Сир.1:28), но приступай, как сеющий и как жнущий. И Господь, зная, что сии, не совершенно отрекающиеся от мира, но разделенные в себе самих, под предлогом страха и скорбей, умом, или, вернее сказать, помыслом, обращаются вспять, потому что не отвергли еще от себя плотской похоти, и желая свергнуть с них это расслабление ума, изрек им определенное слово: …кто хощет по Мне идти, прежде да отвержется себе и т. д. (Мф.16:24).

Вопрос. Что значит отвергнуться себя самого?

Ответ. Как приготовившийся взойти на крест одну мысль о смерти имеет в уме своем и таким образом восходит на крест, как человек не помышляющий, что снова будет иметь часть в жизни настоящего века, так и желающий исполнить сказанное. Ибо крест есть воля, готовая на всякую скорбь. И Господь, когда хотел научить, почему это так, сказал: кто хочет жить в мире сем, тот погубит себя для жизни истинной; а кто погубит себя здесь Мене ради, тот обрящет себя там (Мф.10:39), то есть обретет себя шествующий путем крестным и на нем утвердивший стопы свои. Если же кто снова печется о жизни сей, то лишил он себя упования, ради которого вышел на скорби. Ибо попечение сие не попускает ему приблизиться к скорби ради Бога и тем самым, что предается он сему попечению, увлекает его постепенно и уводит из среды подвига ради блаженной жизни, и возрастает в нем помысл этот, пока не победит его. А иже в уме своем погубит душу свою Мене ради, из любви ко Мне, тот неукоризненным и невредимым сохранится в жизнь вечную. Сие–то значит сказанное: …иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю (Мф.10:39). Здесь еще сам уготовь душу свою к совершенному уничтожению для этой жизни. И если погубишь себя для этой жизни, то Господь скажет в том же смысле: …дам тебе живот вечный, как обещал Я тебе (Ин.10:28). Если же и в сей жизни пребудешь, то здесь еще самим делом покажу тебе обетование Мое и удостоверение в будущих благах. И тогда обретешь вечную жизнь, когда будешь пренебрегать этою жизнию. И когда в этом вооружении выступишь на подвиг, тогда сделается в очах твоих достойным пренебрежения все, почитаемое трудным и скорбным. Ибо когда ум вооружен таким образом, тогда нет для него ни борьбы, ни скорби во время смертной опасности. Посему должно в точности знать, что если человек не возненавидит жизни своей в мире, по причине вожделения жизни будущей и блаженной, то не может вполне перенести всякого рода скорбей и трудов, постигающих его каждый час.

Вопрос. Каким образом человек оставляет прежнюю свою привычку и приучается в жизни к недостаткам и к подвигам?

Ответ. Тело не соглашается жить без удовлетворения нужд его, пока окружено тем, что служит к роскоши и расслаблению; и ум не может удержать его от этого, пока оное тело не будет устранено от всего производящего расслабление. Ибо когда открыто пред ним зрелище роскоши и сует и каждый почти час видит служащее к расслаблению, тогда пробуждается в нем пламенное пожелание сего и, как бы разжигая его, раздражает. Посему–то Искупитель Господь обязавшемуся идти вослед Его весьма хорошо заповедал обнажиться и выйти из мира (см.: Мф.19:21), потому что человек должен сперва отринуть все, служащее к расслаблению, и потом приступать к делу. И Сам Господь, когда начал брань с диаволом, вел оную в самой сухой пустыне. И Павел приемлющим на себя крест Христов советует выйти из града. Да исходим к Нему, говорит, вне града, и приимем поношение Его (см.: Евр.13:13), потому что пострадал Он вне града. Ибо, как скоро отлучит себя человек от мира и от всего, что в мире, немедленно забывает прежнюю свою привычку и прежний образ жизни и долгое время не занимается этим. А от приближения его к миру и к вещам мирским скоро расслабевает сила ума его. Посему должно знать, что особенно споспешествует и ведет к преспеянию в сей спасительной и подвижнической борьбе. Итак, пригодно и споспешествует в сей борьбе, чтобы монашеская келия была в скудном и недостаточном состоянии, чтобы келия у монаха была пуста и не содержала в себе ничего возбуждающего в нем вожделение покоя. Ибо когда удалены от человека причины расслабляющие, нет ему опасности в двоякой брани — внутренней и внешней. И таким образом человек, который вдали от себя имеет служащее к удовольствию, без труда одерживает победу в сравнении с тем, у которого вблизи возбуждающее его к вожделению. Ибо здесь сугубый подвиг.

Когда у человека недостает нужного к устройству жилища его, тогда и потребности его делаются удобопренебрегаемыми, и даже в необходимое время умеренного удовлетворения потребностям своим взирает он на сие не с вожделением и малым чем–нибудь не угождает телу, но смотрит на это, как на нечто удобопренебрегаемое, и приближается к пище не по сладости ее, но чтобы помочь естеству и подкрепить оное. Такие побуждения скоро доводят человека до того, что приступает он к подвигу с нескорбным и беспечальным помыслом. Итак, рачительному иноку прилично скорою ногою, не обращаясь вспять, бежать от всего воюющего с иноком, не входить в общение с теми, которые ведут с ним брань, но воздерживаться даже от единого воззрения на них и, сколько возможно, удаляться от их приближения. И говорю это не только о чреве, но и о всем, что вводит в искушение и брань, чем искушается и испытывается свобода инока.

И если воззрение на что–либо хорошее возбуждает произволение истинного ревнителя и склоняет к совершению добра, то явно, что и противоположное сему имеет силу порабощать себе ум. И если с безмолвствующим умом не случается чего–либо большего, а только ввергает он себя в бранный подвиг, то и это великая уже утрата — самому себя из мирного состояния произвольно ввергнуть в смутное.

И если один из старцев–подвижников, искусившихся в борьбе, увидев юношу, не имевшего бороды и походившего на жен, почел это вредным для помысла и гибельным для своего подвига, то может ли кто вознерадеть в другом чем, когда этот святой не решился войти и облобызать брата? Мудрый старец рассуждал: «Если подумаю только в эту ночь, что есть здесь нечто подобное, то и сие будет для меня великим вредом». Посему–то не вошел он и сказал им: «Не боюсь я, чада; впрочем, для чего же и желать мне напрасно воздвигать на себя брань? Воспоминание о чем–либо подобном производит в уме бесполезное смущение. В каждом члене этого тела скрывается приманка, человеку предстоит от сего великая брань, и должно ему охранять себя и облегчать для себя угрожающую в этом брань, спасаясь от нее бегством; а как скоро приближается что–либо такое, человек, хотя и принуждает себя к добру, однако же бывает в опасности, всегда видя это и вожделевая этого».

В земле видим многие сокровенные врачевства, и летом по причине жара никто не знает их; когда же увлажены будут и ощутят силу прохлажденного воздуха, тогда оказывается, где было погребено в земле каждое врачевство. Так и человек, когда он в благодати безмолвия и в теплоте воздержания, тогда действительно бывает в покое от многих страстей; если же входит в мирские дела, то видит тогда, как восстает каждая страсть, подъемлет главу свою, особливо если ощутит воню покоя. Сказал же я это для того, чтобы никто не предавался самонадеянности, пока живет в сем теле и пока не умрет; хотелось мне также показать, что убегать и удаляться от всего, что ведет к порочной жизни, много помогает человеку в подвижническом борении. Всегда должно нам бояться того, о чем одно воспоминание причиняет нам стыд, и также не попирать совести и не пренебрегать ею. Наконец, попытаемся удалить тело на время в пустыню и заставим его приобрести терпение. А что всего важнее, пусть каждый (хотя бы это и прискорбно было для него, но зато нечего уже будет ему бояться) старается, где бы он ни был, удаляться от того, что бывает причиною брани, чтобы, когда придет потребность, не пасть ему от близости удовлетворяющего потребности.

Вопрос. Кто отринул от себя всякое развлечение и вступил в подвиг, какое у него начало брани со грехом и чем начинает он борьбу?

Ответ. Всем известно, что всякой борьбе с грехом и вожделением служит началом труд бдения и поста, особливо же, если кто борется с грехом, внутрь нас пребывающим. В этом усматривается признак ненависти ко греху и вожделению его в ведущих сию невидимую брань; начинают они постом, а после него содействует подвигу ночное бдение.

О посте и бдении

Кто в течение целой своей жизни любит беседу с этою четою, тот бывает другом целомудрия. Как началом всему худому служат упокоение чрева и расслабление себя сном, возжигающее блудную похоть, так святой путь Божий и основание всех добродетелей — пост, бдение, бодрствование в службе Божией, в распинании тела целый день и целую ночь, в противоположность сладости сна. Пост — ограждение всякой добродетели, начало борьбы, венец воздержных, красота девства и святыни, светлость целомудрия, начало христианского пути, матерь молитвы, источник целомудрия и благоразумия, учитель безмолвия, предшественник всех добрых дел. Как здоровым глазам свойственно вожделение света, так посту, соблюдаемому с рассудительностию, свойственно вожделение молитвы.

Как скоро начнет кто поститься, вожделевает уже с этого времени умом своим прийти в вожделение собеседования с Богом. Ибо тело постящееся не терпит того, чтобы целую ночь проспать на постели своей. Когда на уста человеку налагается печать постов, тогда помысл его поучается в умилении, сердце его источает молитву, на лице у него грусть, и срамные помыслы далеки от него, не видно веселости в очах его, враг он похотений и суетных бесед. Никто никогда не видал, чтобы рассудительный постник стал рабом худого вожделения. Пост с рассудительностию — обширная обитель для всякого добра. А кто нерадит о посте, тот приводит в колебание все доброе; потому что пост был заповедию, вначале данною нашему естеству в остережение при вкушении пищи, и нарушением поста пало начало нашего создания. Но в чем состояло первое уничижение, с того начинают подвижники преспевать в страхе Божием, как скоро начнут хранить закон Божий.