3. Если мы захотим представить и ночное время, то увидим монаха отличающимся службою Богу и молитвами, воспевающим гораздо раньше птиц, сожительствующим с ангелами, беседующим с Богом, наслаждающимся небесными благами, а начальствующего над многими народами, областями и войсками, и обладающего обширной землей и обширным морем — распростертым на ложе и крепко спящим; потому что монах питается такими яствами, которые не требуют от него глубокого сна, а последнего усыпляет роскошь и питие, удерживающее на ложе до самого дня. У монаха и одежда и стол умеренны и соучастниками в яствах бывают подвизающиеся в той же добродетели, а царю необходимо украшаться камнями и золотом, предлагать блистательный стол и иметь соучастниками, если он неразумен, достойных собственной его порочности, а если имеет ум и смиренномудрие, то может быть честных и справедливых, но много уступающих первым в добродетели. Так, хотя бы царь был любомудр, он даже и мало не может приблизиться к доблестям монашествующего. Он в путешествиях бывает обременителен для поданных, и живя в городе, и наслаждаясь миром, и участвуя в войнах, и требуя податей, и собирая войска, и проводя пленников, и побеждая, и подвергаясь поражению; потому что, подвергаясь поражению, он слагает на подданных собственные бедствия, а побеждая становится невыносимым, украшаясь трофеями, и тщеславясь, и представляя воинам свободу грабить, расхищать, обижать путников, держать города в осаде, разорять домы бедных, от принимающих к себе их требовать каждый день того, чего не позволяет никакой закон, под предлогом какого–то древнего, беззаконного и несправедливого обычая. Притом богатому царь нисколько не вредит такими тягостями, а причиняет зло бедным, как бы по–истине стесняясь богатых. А монах не таков, но, как только покажется, он является приносящим некоторую благодать богатым и бедным, одинаково тем и другим, облекаясь в одну одежду целый год и для питья употребляя воду охотнее, чем другие — чудное вино, для себя не испрашивая у богатых никакой — ни малой ни большой милости, а для бедных (испрашивая) многих и постоянных (милостей), с пользою для тех и других, и для дающих и имеющих получить. Таким образом он есть общий врач, одинаково и богатых и бедных, первых освобождая от грехов добрым увещанием, а последних избавляя от бедности. Царь, даже и повелевая облегчить подати, приносит пользу больше богатым, нежели бедным, а поступая напротив, (тем более) вредит имеющим мало; потому что богатому немного может повредить тяжесть податей, а домы бедных она как поток разрушает, наполняя селения воплями, и ни старости не жалеют сборщики податей, ни вдовства жен, ни сиротства детей, но бесчинствуют во все время, как бы общие враги страны, требуя от земледельцев того, чего и земля не производила.

4. Теперь рассмотрим и то, что монах и что царь доставляет подданным: этот — золото, а тот — благодать Духа, этот избавляет от бедности, если он добр, а тот молитвами освобождает души, одержимые демонами. И если кому–либо случится подвергнуться таким несчастиям, то он проходит мимо царя, как бы бездушного предмета, и поспешает в жилище монахов, как бы избегая волка и прибегая к зверолову, имеющему меч в руке; ибо что для зверолова меч, то для монашествующего молитва. Подлинно, не так страшен для волков меч, как для демонов — молитвы праведников. Посему не только мы в нуждах прибегаем к святым монахам, но и сами цари прибегают к ним в опасных обстоятельствах, как бедные во время голода — к жилищам богатых. Ахав, царь иудейский во время голода и недостатка хлеба не полагал ли надежду спасения в молитвах Илии (3 Цар. 17)? Езекия, имевший такую же власть и державу, находясь в болезни и ожидании кончины, видя наступающую смерть, не прибег ли к пророку, как сильнейшему смерти и подателю жизни (4 Цар. 20)? Также, когда разразилась война и Палестина была в опасности разориться до самого основания, то цари иудейские, распустив войско, и пеших воинов, и стрельцов, и всадников, и военачальников и полководцев, прибегли к молитвам Елисея, так как думали, что служитель Божий заменит для них многие тысячи воинов (4 Цар. 3). Точно также и царь Езекия, когда наступила персидская война, и город с величайшею опасностью колебался до самого основания, и находившиеся на стене дрожали, страшились и трепетали как бы в ожидании грома или всеколеблющего землетрясения, противопоставил молитвы Исаии многим тысячам персов, и не обманулся в надежде (4 Цар. 19); ибо, как только пророк поднял руки к небу, Бог небесными стрелами прекратил персидскую войну, внушая царям почитать служителей Его общими спасителями земли, дабы они научились, принимая от праведников увещания ко всякому доброму и человеколюбивому делу, уважать эти советы и следовать благим внушениям. И не из этого только можно видеть различие того и другого, но, если случится тому и другому пасть, лишиться одному добродетели, а другому царства, то первый легко может придти в себя и скоро, очистив грехи молитвою и слезами, скорбью и попечением о бедных, опять удобно достигнуть прежней высоты; а ниспавший царь будет нуждаться во многих союзниках, многих воинах и всадниках, и конях и деньгах, (пребывая в) опасностях; последний всецело полагает надежду спасения в других, а первый получает спасение быстро вслед за желанием, усердием и переменою нрава; ибо «Царство» небесное, говорится в Писании, «внутри вас есть» (Лк. 17:21). Даже смерть для царя страшна, а для любомудрствующего беспечальна; потому что тому, кто презирает богатства, удовольствия и роскошь, для которых многие желают жить, по необходимости легко переносить и переселение отсюда. Если бы случилось тому и другому быть убиваемым, то один подвергнется опасностям за благочестие, приобретая смертью бессмертную и небесную жизнь, а царь встретит в убийце тирана и искателя власти, представляя после убиения жалкое и ужасное зрелище; а видеть монаха, убиваемого за благочестие — приятное и спасительное зрелище. Притом один будет иметь многих соревнователей его доблестей, подражателей и учеников, молящихся о том, чтобы оказаться подобными ему, а другой много потратит слов в молитвах, умоляя Бога, чтобы не явилось ни одного искателя царства. Даже первого и убивать никто не осмелится, считая нечестием против Бога, если убьет такого, а на последнего восстают многие убийцы, искатели тирании. Поэтому этот ограждается воинами, а тот ограждает города молитвами, не боясь никого; царь всегда живет со страхом и в ожидании убийства, потому что он имеет при себе опасное любостяжание, а монах — безопасное спасение. Итак, кажется, довольно сказано мною о делах настоящей жизни. Если же мы захотим рассмотреть и будущее поприще, то увидим одного в блеске и славе, восхищаемого на облаках во сретение Господа в воздухе, как вождя и наставника спасительной жизни и всякой добродетели; а царь, если окажется пользовавшимся властью праведно и человеколюбиво (но это весьма редко), сподобится меньшего спасения и прославления, потому что они не равны, —

Итак, когда ты увидишь богатого украшенного одеждою, убранного золотом, везомого на колесницах, выступающего в блистательных выходах, не ублажай этого человека; потому что богатство временно, и кажущееся прекрасным истлевает с этою жизнью; а видя монаха идущего одиноким, смиренным и кротким, спокойным и тихим, соревнуй этому мужу, окажись подражателем его любомудрия, молись о том, чтобы сделаться подобным праведнику; ибо «просите», говорит Писание, «и дано будет вам» (Мф. 7:7). Это поистине прекрасно, и спасительно, и благонадежно, по человеколюбию и промышлению Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

О СОКРУШЕНИИ.

Два слова о душевном сокрушении написаны св. Иоанном Златоустым по просьбе благочестивых и близких к нему лиц, имена которых поставлены в заглавии этих слов, монаха Димитрия и Стелехия, в конце 374 или в начале 375 года по Р. Х., когда он сам, по посвящении в церковного чтеца св. Мелетием, епископом антиохийским, поселился в обители иноков, проводивших подвижническую жизнь на смежных с Антиохиею горах, о чем ясно говорится в первом слове (отдел. 6).

СЛОВО ПЕРВОЕ.

К ДИМИТРИЮ МОНАХУ.

Повод к написанию слова. — Необходимость сокрушения вследствие господства греховности на земле. — Неосновательные извинения грешников. — Наказание злословящих. — Обязанность христианина любить своих врагов и делать им добро. — Толкование на прошение: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». — Объяснение слова: «не давайте святыни псам». Желание истинного блага. — Чудесная сила этого желания. — Ап. Павел как образец сокрушения и любви к Богу.

ВИДЯ, что ты, блаженный Димитрий, непрестанно обращаешься к нам и с великим усердием просишь от нас слов о сокрушении, я всегда ублажал (тебя) и удивлялся чистоте души твоей; потому что и пожелать таких наставлений невозможно, не очистившись перед этим совершенно и не возвысившись над всем житейским. Это легко видеть на тех, которые объемлются таким желанием даже на краткое время: в них происходит вдруг такая перемена, что они тотчас переносятся на небо; отрешив душу от мирских забот, как бы от тяжких уз, они таким образом дают ей свободу взлетать в свое, сродное ей, место. Но со многими обычно в течение жизни это случается редко; а ты, божественная глава, всегда, как известно мне, объят этим огнем сокрушения. И свидетелями мне в этом могут быть (твои) бессонные ночи, и потоки слез, и любовь к пустыне, постоянно живущая и процветающая в душе твоей. Какая же будет тебе польза от наших слов? Уже то самое, что ты, достигнув самой высоты (добродетели), ставишь себя вместе с идущими внизу, окрыленную душу (свою) называешь каменною и, непрестанно касаясь правой руки моей, целуешь и со слезами говоришь: «сокруши ожесточенное сердце мое», — уже это самое какую означает богобоязненность, какую пламенную ревность? Итак, если ты желаешь пробудить нас спящих, привлекая нас к этому предмету, то одобряю твою великую мудрость и попечение; но если ты действительно имеешь в виду себя самого и думаешь, что ты нуждаешься в возбудителе, то не знаю, как бы еще иначе мог ты убедить нас, что ни в чем нашем ты не нуждаешься. Впрочем, и при этом мы уступим тебе и послушаемся из уважения и (твоего) дерзновения к Богу, и усердия в просьбе, и дружбы к нам; а ты воздай нам за это своими молитвами, чтобы нам правильно устроить жизнь свою в будущем, и теперь сказать что–либо доброе, способное восстановить лежащие и подкрепить и ободрить ослабевшие души. С чего же нам начать это слово? Какое мы положим ему основание, какую опору? Не очевидно ли, что — слова Христа, в которых Он изрекает горе смеющимся, а ублажает плачущих, говоря так: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5:4), и: «Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6:25)? И это весьма справедливо, потому что вся настоящая жизнь поистине есть время плача и слез; такое несчастье постигло всю вселенную, такия бедствия объяли всех людей, что, если кто захочет распознать их в точности, если только возможна такая точность, то не перестанет скорбеть и плакать: так все извратилось и расстроилось, а добродетели и следа нет нигде!

Так и мы, делая все, свойственное больным, не знаем и того, что мы больны. Между тем, если в теле нашем случится даже малая болезнь, мы и приглашаем врачей, и тратим деньги, и обнаруживаем терпение, и не перестаем делать все, пока не прекратим болезнь; а о душе, которая плотскими страстями ежедневно поражается, терзается, сожигается, низвергается в пропасть и всячески губит себя, нисколько не заботимся. Причиною же этого то, что болезнь объяла всех. Поэтому, как больные телом, если не случится быть при них кому–либо из здоровых, беспрепятственно могут все подвергнуться крайней опасности оттого, что некому отклонить их от безразсудных желаний, так и у нас, оттого, что нет никого совершенно здороваго в вере, но все больны, — одни более, другие менее, — никто не в состоянии пособить лежащим. Так, если бы кто со стороны пришел к нам и хорошо узнал и заповеди Христовы и разстройство нашей жизни, то не знаю, каких бы еще мог он представить себе других врагов Христа хуже нас; потому что мы идем такою дорогою, как будто решились идти против заповедей Его!

2. И чтобы кто не подумал, что наши слова преувеличены, я постараюсь представить и доказательство, не от чего либо другого, но из самых заповедей Христовых. Что же говорит Христос? «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф. 5:21, 22). Это (сказал) Христос. А мы, хуже неверующих в Него, попрали этот закон, каждодневно осыпая братьев своих множеством злословий. И особенно смешно то, что, избегая названия урод, как будто только это слово подлежит наказанию, мы часто наносим (ближнему) другия более тяжкие оскорбления. А на самом деле не так, но (Господь) дал такое запрещение, угрожая наказанием оскорбителям вообще, как это видно и из следующих слов Павла: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6:9, 10). Если же называющий брата своего уродом достоин крайнего наказания, то сколько геенскаго огня приготовить себе тот, кто называет его злодеем, и завистливым, и безумным, и тщеславным, и многими другими, столь же оскорбительными, словами? Слова безумный и «рака» — гораздо легче сказанных теперь. Посему Христос, не упоминая о них, указал только на те, чтобы ты знал, что если легчайшее злословие подвергает сказавшаго геенне, тем более сделают это более тяжкие и несносные. Если же некоторые допускают в сказанном преувеличение (я знаю, что некоторые испытывают расположение думать так, будто эта угроза сказана только для того, чтобы устрашить), то следует уже освободить от упомянутого наказания и самых блудников, мужеложников, малакий, идолослужителей. Если (апостол) высказал угрозу злоречивым только для страха, то явно, что тоже и остальным; потому что он сперва поставил всех вместе, а потом прибавил, что они будут лишены царствия. Что же, скажут, неужели злоречивый станет на ряду с блудником, и малакией, и лихоимцем, и идолослужителем? Одинаковому ли он подвергнется наказанию, это разсмотрим в другое время; а что он одинаково с ними лишится царствия, в этом я верю словам Павла, или, лучше сказать, действовавшаго через него Христа, т. е. что ни те, ни другие царствия Божия не наследуют. И не только касательно этого, но и многих других предметов многие также расположены думать, будто то, о чем (в Писании говорится как) имеющем непременно исполниться, сказано преувеличенно. Это — диавольская сеть. Чтобы в людях, проникнутых сокрушением по любви к Богу, истребить страх будущаго наказания и сделать их менее тщательными в повиновении заповеди, (диавол) предложил успокоение в мысли о преувеличении, которая в настоящей жизни способна обмануть безпечные души, но будет изобличена в день суда, когда от этого не будет никакой пользы. Что пользы, скажи мне, теперь обманутым узнать этот обман тогда, когда и покаяние нисколько не будет полезно, именно при воскресении? Не станем же тщетно обманывать себя, не будем лжеумствовать на зло себе и навлекать на себя еще другое наказание — за неверие. Жесточайшему наказанию подвергает нас не только неисполнение заповедей Христовых, но и неверие им; а неверие происходит от нерадения об исполнении заповедей. Именно, когда мы не хотим приобрести себе спокойствие повиновением (воле Божией) и исполнять заповеданное нам, то, стараясь отвлечь ум от страха за будущее и отогнать великий страх угрожающих наказаний, мы, подавляемые и терзаемые совестью, ввергаем себя в другую пропасть, — не верим этим наказаниям. Как одержимые сильною горячкою, если и бросаются в холодную воду, не ослабляют удушающаго их жара, но еще более прибавляют себе огня; так и мы, уязвляемые сознанием своих грехов, заставляем себя погружаться в бездну (мысли о) преувеличении, чтобы потом безбоязненно предаваться всем грехам. Мы не только гневаемся на присутствующих братьев, но часто враждебно относимся и к отсутствующим: а это — верх ожесточения. От тех, кто выше и сильнее нас, мы весьма скромно терпим и обиды и оскорбления, потому что боимся их; а к равным и низшим, даже и не причинившим нам никакого огорчения, питаем вражду. Так страх пред людьми действует (в нас) сильнее страха Христова.

3. Как же мы можем надеяться на спасение, показывая такую беспечность и невнимательность? И отчего это, скажи мне? Что тяжкого, что трудного требует от нас Христос? Не гневайся, говорит Он, на брата твоего напрасно. А это гораздо легче, нежели терпеть напрасный гнев от другого; там уже готово вещество для огня, а здесь ты сам зажигаешь пламя, когда нет и вещества для него; между тем не все равно — терпеть ли и не воспламеняться, когда другой подносит свечу, или оставаться спокойным и невозмутимым, когда никто не возмущает. Кто вытерпит в первом случае, тот представит доказательство величайшего любомудрия; но кто сделает последнее, тот не заслужит удивления. Итак, когда мы, по страху перед людьми делая более трудное, не хотим делать менее трудного по страху Божию; то подумай, какому подвергаем сами себя наказанию и мучению. Притом, почитай братом не только равночестного тебе, не только свободного, но и слугу: «во Христе Иисусе», по апостолу «нет ни раба, ни свободного» (Гал. 3:28). Таким образом мы подвергнемся одинаковому наказанию, если будем гневаться напрасно и на рабов; потому что и раб есть брат и удостоился истинной свободы, имея один (с нами) дух. Кто же может сказать о своей жизни, что она чиста от безрассудного и напрасного злоречия и гнева? Не указывай мне на того, кто предается этому (пороку) изредка, но покажи такого человека, который бы никогда не предавался ему; а пока не представишь нам этого, до тех пор не можешь отклонить (содержащейся в Писании) угрозы под тем предлогом, что пороку этому предаются не часто. Так и вор, и блудник, хотя бы только однажды совершили грех, не освобождаются от наказаний потому, что совершали этот грех не часто, но наказываются за то, что вообще дерзнули на это. А что за этим следует (в Евангелии), того кто из неверующих не сочтет даже за басню, видя, с каким упорством мы нарушаем это (повеление)? Бог сказал: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой». (Мф. 5:23, 24). А мы приступаем к алтарям, враждуя друг против друга и явно и тайно. Бог столько печется о нашем примирении, что допускает и жертвоприношению своему оставаться несовершенным и службе прерваться, только бы мы прекратили вражду друга к другу и гнев; а мы так мало обращаем на это внимания, что на гибель себе питаем вражду в продолжение многих дней. Христос наказывает не только злопамятных, но и тех, которые, освободившись от этой страсти, небрегут об оскорбленных (ими) братиях. Так как помнить зло свойственно обиженным, а тот, кто обижает, может и не предаваться этой страсти: поэтому (Христос) и повелевает последнему идти к первому, показывая, что большему против первого наказанию подлежит тот, кто дал корень греху. А мы и этим не вразумляемся, но оскорбляем братьев и за малости; потом, как будто бы не было ничего худого, оставляем без внимания и забываем обиженных нами, и даем вражде продолжаться долгое время, не сознавая, что понесем тем большее наказание, чем больше дней попустим продолжаться неприязни, — как за это самое, так и потому, что и примирение потом становится для нас более затруднительным. Как тогда, когда дружба связывает нас, ничто не может легко произвести разрыва (между нами) и даже быть принято с доверием; так тогда, когда вражда овладевает нашими душами, желающие поссорить нас большею частью легко и удобно успевают в этом, потому что мы тогда доброму не верим, а верим только худому. Посему (Господь) повелевает нам, оставив дар пред алтарем, наперед примириться с братом, дабы мы знали, что если в это время не следует отлагать примирения, тем более в другие времена. А мы внешние признаки удерживаем, от самой же истины удалились, — пред принесением дара приветствуем друг друга, но делаем это большею частию только языком и устами. Но Господь хочет не этого, а того, чтобы мы давали ближнему лобзание от души и приветствие от сердца. Это и есть истинное приветствие, а то — ложь и притворство; и кто так целует (ближнего), тот скорее прогневает, чем умилостивит Бога. Он требует от нас искренней и крепкой дружбы, а не такой, которая имеет у нас часто вид и призрак (дружбы), а силу вовсе утратила, что самое и служит доказательством господствующих у нас беззаконий. «По причине умножения беззакония», говорит Господь, «во многих оскудеет любовь» (Мф. 24:12). И это делаем мы, люди, которым повелено не гневаться и не иметь врагов, а если и случится кого иметь, то только на день: «солнце», говорит (апостол), «да не зайдет в гневе вашем» (Ефес. 4:26). А мы и на этом не останавливаемся; но строим козни друга против друга, и словами, и делами угрызая и поедая своих сочленов, что свойственно явному умоисступлению; ибо по этому особенно мы узнаем страждущих неисцельно беснованием и сумасшествием. Что же сказать о законе касательно соперника, нечистой похоти, бесстыдных взглядов, безумной и гибельной любви? Здесь «правое око» и «правая рука» (Мф. 5:25–30) указывают нам не на другое что, как на любящих нас со вредом (для нас). А. закон касательно развода с женами кем не был часто нарушаем и попираем (Мф. 5:32)?