Не только ведь бедные нуждаются в богатых, но и богатые в бедных, и последние нуждаются даже больше в первых, чем первые - в последних. И чтобы тебе видеть это яснее, создадим, если угодно, два города, один - только одних богатых, другой - бедных, и пусть ни в городе богатых не будет ни одного бедняка, ни в городе бедных - ни одного богача, и посмотрим, который из них более может быть сам для себя довлеющим. Итак, в первом городе, городе богатых, не будет ни одного ни ремесленника, ни зодчего, ни плотника, ни башмачника, ни хлебопека, ни земледельца, ни кузнеца, ни веревочника, ни чего-либо другого подобного. Кто, в самом деле, из богатых захочет когда-нибудь приняться за такие дела, если и сами те, которые занимаются ими, когда становятся богатыми, не выносят тяжести этих трудов? Как же будет существовать у нас этот город? Богатые, скажешь, давши серебро, купят это у бедных. Но как же они построят дома? Или и это купят? Но это по самому существу дела невозможно. Необходимо, следовательно, призвать туда мастеров; и, таким образом, нарушить закон, который мы установили вначале, созидая город. Посмотрим теперь на город бедных, будет ли и он точно так же терпеть недостаток, будучи лишен богатых. Предварительно точно определим при этом богатство, разумея под ним именно золото, серебро, драгоценные камни, шелковые, пурпуровые и золототканые одежды. Что же? Если мы все это удалим из города бедных, станет ли он, скажи мне, вследствие этого недостаточным? Ни в коем случае. В самом деле, надо ли построить дом, или сковать железо, или соткать одежду, для этого нужны не золото, или серебро, или жемчуг, а искусство и руки. Равным образом, если нужно пахать или копать землю, богатые или бедные требуются для этого? Для всякого очевидно, что бедные. Где же, наконец, нам нужны будут богатые, как в том разве лишь случае, если нужно будет разорить этот город? Итак, когда ты увидишь, что кто-нибудь блистает одеждами и толпой телохранителей, раскрой его совесть и найдешь там много пыли. Вспомни о Павле, о Петре; вспомни об Иоанне, об Илии, прежде же всего о самом Сыне Божием, который не имел где главы преклонить (Мф. 8:20); подражай Ему и Его рабам и представляй в своем уме их неизреченное богатство. Если же ты, немного прозрев, вслед за тем опять омрачишься, как бы во время крушения от налетевшего порыва бури, то послушай изречение Христово, гласящее, что невозможно богатому войти в царство небесное (Мф. 19:23). К этому изречению присовокупи горы, землю и море, и все, если хочешь, сделай мысленно золотом, и ты увидишь, что ничто не может сравниться с тем вредом, который произойдет отсюда для тебя. В самом деле, если бы каждый из богачей владел целым миром, каждый имел столько людей, сколько есть их теперь во всей вселенной - на суше и на море, каждый владел землею и морем и всеми существующими зданиями, городами и народами, и отовсюду к нему текло бы вместо воды и источников золото, то я сказал бы, что такие богачи не стоят и трех грошей, если они лишились царствия небесного.

Чтобы получить власть, доставляющую тебе возможность красть (я ведь не назову такого рода дело приобретением), ты тратишь и свои средства, и у других занимаешь, и, если нужно, не задумываешься заложить даже жену и детей; а когда тебе предлежит царство небесное, не имеющее никакого преемника власти, ты раздумываешь, медлишь и жалеешь денег?

Но увы, до чего велика бесчувственность! Тогда как нас ожидают такие блага, мы все еще пристращены к настоящим и не помышляем о коварстве диавола, который чрез малое лишает нас великого; дает грязь, чтобы похитить небо; показывает тень, чтобы отвратить от истины; обольщает сновидениями (а ничто иное настоящее богатство), чтобы, когда настанет день, показать нас беднее всех. В самом деле, есть ли какой еще столь постоянный и ненасытный враг, как богатство? Когда мы живем, он губит нашу душу, а когда умираем, бесчестит и тело, не позволяя схоронить его в земле, каковая участь постигает и осужденных. При этом законоблюстители, подвергнув последних смертной казни, дальше с ними ничего уже не делают, богатство же подвергает своих владетелей и по смерти жесточайшему наказанию, выставляя их нагими и непогребенными. Страшное и жалости достойное зрелище! Поистине, они терпят участь более тяжкую, чем преступники от гневного приговора судьи. Последние, оставшись первый и второй день непогребенными, предаются затем земле; богатые же, после того как предадут их земле, обнажаются и подвергаются бесчестью от гроборасхитителей. Если при этом последние не уносят и гроба, то здесь нужно благодарить уже не богатство, а бедность, потому что если бы мы и его доверили богатству, и, перестав изготовлять его из камня, сковали из золота, то и его погубили бы. Итак, что может быть несчастнее богатого, когда даже и смерть не доставляет ему безопасности, и его жалкое тело, даже лишенное жизни, не избавляется от зол настоящей жизни, подвергаясь грабежу и обдиранию со стороны злодеев и гроборасхитителей, побуждаемых жадной любовью к деньгам воевать с прахом и пеплом, и с гораздо большей жестокостью, чем при жизни богатого. В самом деле, тогда они, войдя в кладовую, опустошали ящики, но тела не трогали, да и не могли столько унести, чтобы обнажить даже тело; теперь же они и его не щадят, но трогают и ворочают его во все стороны, и наносят ему жестокое поругание. После предания земле, лишив его как земляного покрова, так и одежд, они оставляют его валяться без всякой защиты. И в то время, как природа примиряет тогда с ним даже врагов, богатство, напротив, вооружает и тех, которые ничего не имеют против него, и до такой степени возбуждает и разъяряет неистовство злодеев против мертвого и недвижимого, что они не пощадили бы даже и самого тела, если бы его члены были им на что-нибудь полезны. Не будем, поэтому, считать богатство великим благом. Великое благо не в том, чтобы владеть деньгами, а в том, чтобы иметь страх Божий. Вот теперь, если бы был какой-нибудь праведник, имеющий великое дерзновение к Богу, то мог бы, хотя бы и был всех беднее, прекратить настоящие бедствия; достаточно было бы ему только воздеть руки к небу и призвать Бога, и эта туча прошла бы мимо; а столько золота имеется в запасе и оказывается бесполезнее всякого сору для прекращения постигающих нас бедствий. И не в этой только опасности, а и в других случаях - постигнет ли болезнь, или смерть, или что другое подобное - посрамляется сила денег, оказываясь не в состоянии сама по себе доставить никакого облегчения в приключающихся несчастиях.

Что же говорит он? "Серебра и золота нет у меня" (Деян. 3:6). Что может быть достойнее этих слов? Что может быть блаженнее и довольнее? Тогда как другие хвалятся противоположным, говоря: я имею столько-то талантов золота, бесчисленное количество десятин земли, дома и рабов, - он хвалится тем, что лишен всего, и не только не стесняется и не стыдится своей бедности, но даже гордится ей. Так-то неимеющий ничего может владеть всем, так-то он может обладать благами всех; если же мы будем обладать благами всех, то всего лишимся. Итак, тот, кто считает свое имение не своим, а общим, будет пользоваться не только своим, но и чужим имением, как собственным; тот же, кто отделяет себя и делает господином только своего имения, не будет и его господином. Кто совсем ничего не имеет - ни дома, ни стола, ни лишней одежды, но всего лишился ради Бога, тот пользуется общим достоянием, как своим собственным, и от всех получит все, что пожелает. Неимеющий ничего, таким образом, обладает благами всех. Между тем тот, кто что-либо имеет, не будет господином и этого имения, потому что имеющему никто и не даст, и имение его скорее будет добычей разбойников, воров, клеветников, несчастных обстоятельств, словом, будет принадлежать скорее всем, чем ему. И, если хочешь, представлю тебе самого того, кто сказал это и исполнил на деле, скинотворца, киликийца, о котором даже неизвестно, откуда был он родом. Итак, он прошел всю вселенную, терпя голод, жажду и наготу, совершенно ничего не нося с собою, идя притом не к другу, не к близким людям, - потому что вначале он был общим врагом для всех, - и тем не менее он имел все, когда приходил. Между тем Анания и Сапфира из-за того, чтобы владеть небольшой частью своего имения, лишились всего вместе даже с самой жизнью. Итак, расстанься со своим имуществом, чтобы пользоваться чужим, как собственным. Как человек, чувствующий угрызения совести, хотя бы обладал всеми богатствами, несчастнее всех людей, так, наоборот, имеющий чистую совесть, хотя бы одет был в лохмотья и мучился голодом, счастливее людей, живущих в полное свое удовольствие. Ты имеешь деньги для того, чтобы облегчать бедность, а не для того, чтобы торговать бедностью; а ты под видом облегчения причиняешь еще большее бедствие и продаешь человеколюбие за деньги. Продавай, не запрещаю, но только за царство небесное. Не бери за столь великий подвиг малой цены - стократной прибыли, а будущую вечную жизнь. Зачем ты остаешься беден и нищ и занимаешься мелочами, продавая великое за малое - за деньги гибнущие? Зачем ты, оставив Бога, занимаешься приобретением корыстей человеческих? Зачем, минуя богатого, обременяешь неимущего, и, оставив воздающего долг, имеешь дело с неблагодарным? Тот желает уплатить долг, а этот даже ропщет, уплачивая его; этот едва уплачивает и сотую часть, а тот воздает сторицею и жизнью вечной; этот с упреками и бранью, а тот с благодарением и похвалами; этот питает к тебе зависть, а тот сплетает тебе венцы; этот едва и здесь (воздает), а тот и там, и здесь. Итак, не крайнее ли это неразумие даже не уметь приобретать прибыли? Деньгами должно владеть как подобает господам, а не рабам, так чтобы властвовать над ними, а не они властвовали над нами. Деньги (χρήματα) потому так и называются, чтобы мы пользовались (χρωμεθα) ими на необходимые потребности, а не складывали в хранилище. Рабу ведь свойственно хранить, а тратить - господину и имеющему полную власть.

Итак, не думай, что от обладания большим богатством для тебя происходит какое-либо удовольствие; напротив, оно происходит от нежелания быть богатым. В самом деле, если ты желаешь быть богатым, то никогда не перестанешь мучиться, потому что любовь к богатству бесконечна, и чем дальше ты будешь идти, тем дальше будешь отстоять от конца, и чем больше будешь желать чужого, тем сильнее будут увеличиваться мучения. Так точно и испытывая жажду, мы тогда только получаем удовлетворение, когда выпьем, сколько нам хочется; а пока жажда остается, то, хотя бы мы вычерпали все источники, у нас только увеличивается мучение. И подобно тому, как узника ты считаешь особенно несчастным, когда видишь его с цепями на спине и на руках, а часто и на ногах, так точно и богатого, когда увидишь его владеющим бесчисленными имениями, считай поэтому не богатым, а потому-то самому и считай несчастным. Вместе с этими узами он имеет и жестокого тюремщика - несчастную любовь к деньгам, который не дозволяет ему переступить за порог этой темницы, но изобретает бесчисленные узы и стражи, двери и запоры, и, ввергая его во внутреннейшую темницу, убеждает и услаждаться этими узами, чтобы он не нашел даже какой-нибудь надежды на освобождение от угнетающих зол. Подлинно, не столько бедный желает необходимого, сколько богатый - излишнего; равным образом не такую силу делать зло имеет первый, какую возможность - последний. Если же он и желает, и может больше, то очевидно, что и сделает скорее и больше. Бог сделал тебя богатым, чтобы ты помогал нуждающимся, чтобы искуплял свои грехи спасением других; дал тебе деньги не для того, чтобы ты запирал их на свою погибель, а чтобы расточал для своего спасения. Для того Он и обладание ими сделал сомнительным и непрочным, чтобы и этим ослабить силу безумной любви к ним.

В самом деле, если бы он считал настоящие блага великими, то не владел бы одной только милотью. Он так презирал суету настоящей жизни, что смотрел на золото как на выброшенный сор. Вот почему сам царь нуждался в этом бедном, и, имея множество золота, с удивлением смотрел на уста не имевшего ничего, кроме милоти. Настолько славнее порфиры была милоть, и царских дворцов - пещера праведника! Вот почему, и восходя на небо, он не оставил ученику ничего другого, кроме милоти. С нею, говорит, я боролся против диавола; получив ее, и ты вооружись ею против него; нестяжательность - крепкое оружие и необоримая защита. И Елисей принял эту милоть как величайшее наследство; и поистине это было величайшее наследство, ценнее всякого золота. И был сугубым тот Илия, - был Илия вверху, и Илия внизу. Знаю, что вы ублажаете этого праведника и желали бы каждый быть Илиею. Но что, если я вам докажу, что все мы получили нечто, другое гораздо большее его. В самом деле, Илия оставил ученику милоть; между тем Сын Человеческий, восходя на небо, оставил нам плоть Свою. Итак, когда мы услышим о погибели наших денег, не будем смущаться, а скажем: благословен Бог, - и найдем гораздо большее богатство. Подлинно, не столько получишь ты, если будешь тратить богатство на нуждающихся, обходить и разыскивать бедных, и расточать свое имение алчущим, сколько приобретешь чрез это слово. Потому-то и Иову я не так удивляюсь в том случае, когда он отворял дом свой для нуждающихся, как изумляюсь и прославляю за то, что он с благодарением переносил похищение имущества. Тот, кто, утишив волнение своей природы, сможет без слез сказать словами Иова: "Господь дал, Господь и взял" (Иов. 1:21), за одно это слово станет вместе с Авраамом, будет прославляться вместе с Иовом. Итак, когда диавол лишит тебя золота или чрез разбойников, или чрез иное какое-нибудь ухищрение, воздай славу Владыке, и ты приобретешь больше и нанесешь врагу двойной удар - тем, что не возроптал, и тем, что возблагодарил.

Так было и с Иовом. Лишив его имения и поразив тело, и видя, что этим побудил его еще к большей благодарности, диавол не дерзнул уже нападать дальше и удалился, потерпев позорное и полное поражение, а борца Божия сделав более славным. И Иов, после того как увенчался всеми венцами терпения и мужества, получил опять все потерянное вдвойне; а ты, если перенесешь мужественно, получишь все даже не вдвойне, и не втройне, а сторицею, и наследуешь жизнь вечную, которую и да сподобимся все мы получить благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

СЛОВО 12

О пресыщении и пьянстве

Посмотрим, если желаете, какое удовольствие и какую цену имеет богатство.

Это ли удовольствие, скажи мне? И кто из людей, знающих, что такое удовольствие, скажет это? Удовольствие бывает тогда, когда наслаждению предшествует пожелание; если же наслаждение есть, а пожелание совершенно отсутствует, то и удовольствие совсем пропадает и исчезает. Подобно тому, как корабль, нагруженный больше того, что может вместить, будучи обременяем тяжестью груза, идет ко дну, так точно и душа, и природа нашего тела, приняв пищу в размерах, превышающих свои силы, переполняется и, не выдерживая тяжести груза, погружается в море погибели и губит при этом и пловцов, и кормчего, и штурмана, и едущих, и самый груз. Как, следовательно, бывает с кораблями, находящимися в таком состоянии, так точно и с пресыщающимися. Как там ни тишина моря, ни искусство кормчего, ни множество корабельщиков, ни надлежащее снаряжение, ни благоприятное время года, ни что другое не приносит пользы обуреваемому таким образом кораблю, так и здесь ни учение и увещание, ни наставление и совет, ни страх будущего, ни стыд, ни порицание присутствующих, ни что другое не может спасти обуреваемую таким образом душу. Да и для настоящей жизни такой человек бывает непригоден и не способен ни на какое доброе дело. От того именно, не от другой причины, подвергаются тяжким и неизлечимым болезням живущие постоянно невоздержной жизнью, и думающие, что они призваны к этой жизни для того, чтобы пресыщаться, переполнять желудок, утучнять тело, и с этим отойти отсюда, приготовляя из своих тел обильнейшую пищу для червя. Так они бывают подвержены дрожанию, расслаблению, чахотке, воспалениям, ножным болезням и многим другим, определяемым врачами. Поистине, такого рода трапезы ничем не лучше ядовитых снадобий, а по правде сказать, даже гораздо хуже. Последние тотчас же умерщвляют принявшего их и незаметно приносят смерть, так что и этим самым не опечаливают умирающего, а те приносят заботящимся о них жизнь, которая тяжелее тысячи смертей. Притом другие болезни возбуждают у многих сострадание, болезни же, происходящие от сластолюбия и пьянства, не позволяют видящим их, даже и при желании, сочувствовать одержимым ими: чрезмерность страдания склоняет к сожалению, но причина болезни приводит знающего ее в раздражение. В самом деле, они не природой обижены, как те, и не от людей потерпели козни, а сами были виновниками этих болезней, добровольно ввергнув себя в бездну зол. Не так скорпион или змея, сидящая в наших внутренностях, всюду производит разрушение, как страсть сластолюбия губит и разрушает все. Те звери причиняют гибель только телу, а эта страсть, когда утвердится, вместе с телом губит и душу. Итак, если сластолюбие все губит и представляет крайне смешное дело, то пощадите ваше собственное телесное здоровье. Не говорю, чтобы вы предались суровому образу жизни, если не желаете; устраним по крайней мере излишнее, отсечем сверхнужное. В самом деле, какое будем иметь мы извинение, когда другие не пользуются даже необходимым, несмотря на то, что могут, а мы пресыщаемся сверх нужного? Кого мы назовем живущим в большем довольстве - того ли, кто питается овощами и пользуется здоровьем, и не имеет ничего неприятного, или того, кто имеет сибаритский стол и исполнен бесчисленных болезней? Очевидно, первого. Не будем поэтому искать ничего, кроме необходимого. Кто может довольствоваться бобами и быть здоровым, пусть не ищет ничего большего; более слабому и нуждающемуся в употреблении овощей пусть не возбраняется и это; если же кто и того слабее и нуждается в умеренном подкреплении мясом, и тому мы не положим запрета. Не для того ведь даем мы эти советы, чтобы убивать и губить людей, а чтобы устранить излишнее; а излишне то, что превышает меру необходимого. Когда и без этого мы можем проводить здоровую и благопристойную жизнь, то, несомненно, излишне то, что прибавляется. Или вы не видите, с кем у нас брань? С бестелесными силами.

Итак, не будем утучнять тела и делать его чрез пресыщение дряблым и слабым. Не говорю, чтобы вы изнуряли себя и вели суровую жизнь, а говорю лишь, чтобы вы принимали пищу в той мере, которая и доставляет удовольствие - истинное удовольствие, и может напитать тело и сделать его послушным и пригодным орудием для деятельности души, хорошо укрепленным и устроенным. Когда оно переполняется от пресыщения, то и самых гвоздей, так сказать, и связей бывает не в силах удержать от наводнения - наводнение, куда проникает, все разрушает и размывает. Что достаточно само по себе, есть пища, и удовольствие, и здоровье; а что сверх того, то вред, мерзость и болезнь. И что всего тяжелее, это то, что излишество вместе с телом губит и самую душу. И как слишком влажная земля родит червей, так и прирожденная телу похоть, будучи орошаема невоздержностью, родит чувственные удовольствия; а когда тело делается более слабым, то и душа по необходимости разделяет с ним вред. Если пьющие процеженное вино несвободны от порицания, то что мы скажем про тех людей, которые ради вина предпринимают заморские путешествия и все делают, лишь бы им не остался неизвестным ни один род винограда, как будто они должны дать ответ, или подвергнуться крайнему осуждению, если не нагрузятся всякого рода вином? Поистине, ничто так не любезно демону, как сластолюбие и пресыщение. В самом деле, какого зла не совершает сластолюбие? Оно делает из людей свиней, и даже хуже свиней. Свинья валяется в грязи и питается нечистотами; а сластолюбец питается столом еще более отвратительным, придумывая непозволительные совокупления и противозаконные любови. Такой человек ничем не отличается от бесноватого. Но бесноватого мы хоть сожалеем, а такого человека сторонимся и ненавидим. Почему? Потому что он сам на себя навлекает безумие и делает свой рот, глаза, нос, словом, все члены, проводниками греха. Если же ты посмотришь еще внутрь, то увидишь, что и душа как бы окоченела и оцепенела от непогоды и холода, так что и ладье не может оказать пользы вследствие слишком большой непогоды. Ведь люди, сделавшиеся рабами пьянства и объедения, ни сна не имеют чистого и настоящего, ни от сновидений страшных не бывают свободны.

При том, животных они не принуждают есть пищу сверх меры, и если кто спросит: почему? - они ответят: чтобы не повредить их; а о себе самих не оказывают далее и такой заботы. Настолько они считают себя и их ничтожнее и так пренебрегают собой, несмотря на то, что постоянно испытывают бурю.

Сколько зол приключается людям от пьянства, стыжусь и сказать, а предоставляю их собственной совести, которая знает это точнее. Что постыднее пьяного, который бессмысленно кружится, терпит тяжкое это крушение и дает неразумным повод хулить дары Божии? В самом деле, я слышу, как многие говорят, когда случится такое несчастие: пусть сгинет вино! О, безумие! О, сумасшествие! Потому, что другие грешат, ты осуждаешь дары Божии? Разве вино, человек, сделало это зло? Не вино, а невоздержность тех, кто худо пользуется им. Поэтому скажи: да не будет пьянства, да не будет пресыщения! Если же ты говоришь: да не будет вина, то, идя понемногу вперед, скажешь: да не будет железа, по причине убийц; да не будет ночи, по причине воров; да не будет света, по причине клеветников; да не будет жены, по причине блуда; словом, уничтожишь все предметы. Итак, не вино осуждай, а пьянство и того, кто худо воспользовался добром; и, обратившись к нему в трезвом виде, опиши его постыдное поведение и скажи ему: вино дано, чтобы мы веселились, а не бесчинствовали; чтобы смеялись, а не делались посмешищем; чтобы были здравы, а не болели; чтобы врачевали немощь тела, а не разрушали силу души. Бог почтил тебя даром: зачем же ты бесчестишь себя неумеренностью? Если святой Тимофей, будучи даже одержим болезнью и терпя постоянные немощи, не вкушал вина, пока не позволил ему учитель, то какое извинение будем иметь мы, которые упиваемся, будучи здоровы? Тому он говорил: "употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов" (1 Тим. 5:23), а каждому из нас скажет: употребляй немного вина ради блудодеяний, ради постоянных твоих сквернословий и других дурных пожеланий, которые обычно порождает пьянство. Вино дано для веселья: "вино", - говорится, - "веселит сердце человека" (Пс. 103:15), а вы губите и это прекрасное его свойство.