Ephraim was faithful to the instruction of the one who appeared. While still in prison, having made a vow to devote his whole life to repentance, he soon left the world and withdrew to the surrounding mountains to the hermits [10]. Meanwhile, even in his later years, he did not cease to repent of the sin of his youth and ask others to pray before the Lord for forgiveness.

The hermit's life early became known among the Christians of Nisibis. In the surrounding mountains (Xinjar), caves served as a dwelling for ascetics; plants and fruits, freely grown by the earth, provided them with food; prayer and contemplation of God, uninterrupted by the noise and vanity of the world, constituted their constant exercise. The disciple of the Monk Anthony Aon or Eugene brought the first example of the hermit's life from the deserts of Egypt to the extreme east of the Roman Empire, and soon found here many imitators of himself [11]. Among them was St. James, Bishop of Nisibis, as famous for his ascetic feats and miracles as for his zeal in the spread and defense of the true Christian faith. In order to establish Christianity in Persia, he went to this country, adjacent to Nisibis [12], and in order to protect the Orthodox from the impious teaching of the Arians, he wrote refutations against him, to which St. Athanasius of Alexandria referred [13]. The Monk Ephraim soon became a disciple of Saint James and a strict executor of the rules of wilderness life, which the saint sacredly observed even in the midst of a populous city.

The accident of imprisonment brought about a great change in Ephraim. Instead of a fiery but angry, inquisitive, but shaken by doubts youth, Ephraim is a humble and contrite desert dweller, day and night weeping over his sins and reverently learning the law of the Lord. The example of Saint James completed the spiritual education of his worthy disciple. And already at this time we see in Ephraim a complete submission to the ways of Providence and a truly ascetic firmness in enduring temptations.

In the clergy of the Church of Nisibis there was one man, also named Ephraim [14]. Fearing the exposure of his criminal connection with the daughter of one of the important citizens of Nisibis, he taught the accomplice in sin that, when the traces of her crime became obvious, she should lay the blame on Ephraim, a disciple of the bishop of his name, who for his piety had already gained for himself the love and respect of others. The taught girl did so. When she could no longer conceal her shame, she pointed out to her parents, as the culprit of her disgrace, the Monk Ephraim. Soon the rumor of this spread throughout the city, and the maiden's parents, together with many others, appealed to the bishop with an accusation against his disciple. The holy elder, convinced of the disciple's unfeigned piety, did not want to believe the accusation, having not received a confession from Ephraim himself. Ephraim, already taught by experience not to contradict the fate of Providence, which brings temptations, fell at the feet of the bishop and said in a contrite voice: "Indeed, my father, I have sinned!" As if he were really guilty, he took the infant with bitter tears and said in front of everyone: "Verily, my fathers, I have sinned!" But the Lord, having tested Ephraim's obedience and firmness in enduring temptation, gave him the means to come out of the trial with glory worthy of his humility. He inspired the unquestioning sufferer that his virtue should not remain darkened in the eyes of people by the reproach of vice, and He Himself contributed to the denunciation of the guilty. Once, when the people gathered in the temple for divine services, Ephraim also came with the infant and, asking the bishop's permission to ascend to the ambo, lifted up the infant, and said to him: "I adjure thee in the name of our Lord Jesus Christ, reveal the truth, tell me, who is thy father?" The infant answered: "Ephraim, the steward of the church." Having said this three times, the infant died. Then with tears all those who accused him asked forgiveness of the Monk Ephraim, and from that time the fame of his holiness spread still more.

Saint James, who knew more than anyone else about the lofty merits of his disciple, took him with him to the First Ecumenical (Nicaea) Council (in the year 325), the divinely wise exposition of the faith of which Ephraim was destined to defend against false teachers [15]. For about twelve or thirteen years he used the instructions of his bishop. Exercising under his guidance in monastic labors, purifying his spirit by strict fasting and prayers, he at the same time diligently studied the word of God, which was himself prepared by the Spirit of God for the lofty service of the Church as a teacher. How deeply he was aware of the connection between the Christian life and the knowledge of the word of God, he relates one of his teachings: "Nature," he says, "is the land that we cultivate; volition — farmer; and the Divine Scriptures are advisers and teachers, teaching our farmer what bad habits he should eradicate, and what good virtues he should inculcate. No matter how sober and zealous our farmer may be, yet without the teaching of the Divine Scriptures he is neither strong nor knowledgeable, because the law of the Divine Scriptures gives him understanding and strength, and at the same time from his own branches the good virtues, in order to graft them into the tree of nature: faith to unbelief, hope to hopelessness, love to hatred, knowledge to ignorance, diligence to negligence, glory and praise to ignominy, immortality to mortality, Divinity to humanity" [16].

The Monk Ephraim left his mentor only when he left the world. The last beneficence of the pastor of Nisibis to his city, rendered during the invasion of the Persian king Sapor II, is also attributed by the memory of the people to Ephraim, a disciple of Saint James. The king of Persia, hearing of the death of the emperor Constantine (in 337) and counting on the weakness of his successors, decided to seize the border fortified city of Nisibis. The siege lasted about two months; Residents began to lose hope of saving the city. Saint James inspired everyone with his prayers and his instructions. And his disciple Ephraim, having received a blessing from the bishop, ascended the city wall and by his prayer brought a multitude of insects upon the Persian army. In the Persian camp everything fell into disorder. Both animals and people did not know how to protect themselves from the painful action of numerous enemies. The sapores were forced to immediately lift the siege and return to their own land without success.

After the death of Saint James (in the year 338) [18] Ephraim visited his mother's homeland, the city of Amida, which was also in Mesopotamia [19], and after a short stay there he undertook a journey to Edessa. "He was drawn there," says St. Gregory of Nyssa, "by the desire to venerate the shrine there, and, above all, by the desire to find a learned man from whom he could receive or impart to him the fruit of knowledge" [20].

The city of Edessa, famous in the annals of Christianity for the zeal of its ruler (Augarus) to receive the Lord Jesus Christ, persecuted by the Jews, had something to present to the pious and inquisitive worshipper. There was kept the reply message of Christ the Savior to Augarus [21]. From there the Image of Christ Not-Made-by-Hands became known [22]. There was buried the evangelist himself, who enlightened Abgarus with faith, the Apostle Thaddeus [23]. The Christian faith had more of its followers here than in many other cities of the Roman Empire [24]; and during the last persecution of Christians under Diocletian, they sought refuge in Edessa, since they were persecuted in other parts of the empire. The glory of the piety of this city was also the fact that in the vicinity of Edessa monastic life flourished.

Edessa was famous among the cities of Mesopotamia for its enlightenment. We do not know what kind of learned man the Monk Ephraim wished to see here, and whether he found him, but he could meet here people familiar with the Holy Scriptures and with various sciences. Shortly before he came to Edessa, a certain Eusebius, famous for his education and later elevated to the cathedra of Edessa, left there. Eusebius came from a noble family in Edessa; in his youth, according to the custom of his homeland, as Sozomen writes, he studied the Holy Scriptures, and after that the sciences taught by the Greeks, visiting the teachers there [26]. The Monk Ephraim had no desire to become acquainted with Greek, pagan wisdom, but the study of the word of God was the constant goal of his spiritual studies.

Приближаясь к городу, Ефрем просил Бога, чтобы Он послал ему навстречу человека, с которым бы он для пользы души своей мог побеседовать на темы Священного Писания [27]. Но в городских воротах он встретил женщину, наружный вид которой достаточно обличал её недобрую жизнь и зазорное поведение. Смущенный такой встречей Ефрем подумал, что Господь не внял его молению. Между тем женщина, шедшая ему навстречу, остановилась и пристально смотрела на него. Это заставило его обратиться к ней с такими укоризненными словами: «Зачем ты, забыв стыд, смотришь не в землю, как следовало бы стыдливой женщине?» Женщина отвечала, что она должна смотреть на него, потому что жена от мужа взята, а ему надлежало бы смотреть не на нее, а в землю, потому что он, как муж, от земли взят [28]. Ефрем удивился ответу женщины и прославил Бога, Который устами грешной жены сделал ему наставление и вразумил, что не должно пренебрегать и грешниками [29].

Ефрем остановился в городе. Бедный странник вскоре должен был испытать неудобства своего положения среди разнородной толпы, но он умел извлекать для себя пользу из всего и все обращать во благо других. Принужденный трудами рук своих снискивать себе пропитание, он не почел для себя уничижением наняться в работники к содержателю бани. По соседству с домом, в котором он поселился, жила одна женщина бесчестного поведения, которая один раз вступила с Ефремом в непристойный разговор, желая склонить его ко греху. Суровые слова, сказанные им на первое покушение женщины, только усилили её бесстыдную наглость. Но Ефрем, предложив совершить грех посреди города, у всех на виду, тем самым искусно заставил её сказать, что она стыдится людей, и воспользовался её ответом, чтобы обратить её на путь добродетели, и сильными словами сумел возбудить в её сердце стыд и страх Божий. «Если мы, — сказал он, — стыдимся людей, то не более ли должны стыдиться и бояться Бога, Которому известны и сокровенные мысли людей, и Который некогда приидет судить всех и воздать каждому по делам?» Тронутая этими словами женщина молила преподобного наставить её на путь добродетели и, по совету Ефрема, удалилась в один из ближних монастырей [30]. Так же действовал Ефрем и на других. В городе ещё были язычники. Все свободное время после молитвы и занятий по должности он употреблял на беседы с язычниками, заботясь об обращении их на путь спасения [31].

Среди таких трудов однажды встретил Ефрема какой-то благочестивый старец из соседнего с городом монастыря. Услышав беседу его с язычниками, инок удивился, найдя в таком месте и с такими людьми истинно христианского мудреца, и с некоторым огорчением спросил Ефрема: «Откуда ты, сын?», как бы показывая, что ему надлежало бы быть не среди толпы порочных и неверных. Ефрем рассказал ему историю своей жизни. «Для чего же, — говорит ему инок, — будучи христианином, позволяешь себе оставаться в толпе язычников? Или ты намерен жить в миру?» Ефрем отвечал отрицательно, — и инок посоветовал ему вступить в один из монастырей в окрестностях Едессы, под руководство какого-либо мудрого старца. Ефрем объявил, что жизнь иноческая есть единственное его желание, — и последовал за иноком в гору, где обитали иноки [32].

Едесса, так же как и Низибия, имела своих великих подвижников, главное занятие которых состояло в молитвах, псалмопении и славословии Богу, которые не имели другого убежища, кроме пещер, не употребляли и обыкновенной пищи, а питались единственно растениями. С такими людьми скоро могла сблизиться душа пустыннолюбивого Ефрема. Он нашел себе друга в одном из подвижников, Иулиана, близкого ему и по келье, а ещё более по духу, столь же сокрушенному, как и у Ефрема, и столь же неослабному в подвигах. Умилительно благоговейное сокрушение, с которым читал слово Божие этот старец, с пути погибели обращенный благодатью Божией. "Однажды, — говорит преподобный Ефрем, — придя к Иулиану, я увидел, что книги его не только мокры, но там, где встречаются слова: Бог, Господь, Иисус Христос и Спаситель, — буквы почти изглажены. Я спросил его: «Кто так испортил книги?» — «Не скрою от тебя ничего, — отвечал Иулиан. — Когда грешная жена приблизилась к Спасителю, она омыла ноги Его своими слезами и власами главы своей отерла их; так и я, где нахожу написанным имя Бога моего, орошаю его слезами, чтобы получить от Него прощение грехов моих». — «Бог благ и милосерд, — сказал я ему, — Он примет твое благое расположение, но, — прибавил я дружески, — прошу поберечь книги»" [33].

Ефрем и сам в уединении пещеры не переставал заниматься словом Божиим, черпая из него умиление и мудрость. Но сокровища его познания, по большей части, оставались сокрытыми от других, по смирению Ефрема. Вскоре тот же прозорливый старец, который привел Ефрема к инокам Едесским, открыл в нем богопросвещенного наставника. Старец поведал братии, что однажды ночью, выйдя из своей пещеры, он увидел лик Ангелов, блистающих небесным светом. Один из них держал в руках большую книгу, или свиток, снаружи и внутри исписанный, и, обращаясь к другим, говорил: «Кому, думаете, я отдам эту книгу?» И когда одни указывали на Иулиана, вероятно, того подвижника Месопотамского, который во время господства арианского был опорой православных в Антиохии [34], другие на других, Ангел сказал: «В настоящее время никто столь не достоин этой книги, как Ефрем Сирин», — и тут же вложил в уста его таинственную книгу [35]. Это видение, напоминающее собой в некоторых чертах видение, бывшее пророку Иезекиилю (Иез. 2:9–3:2), может быть, и дало Ефрему наименование пророка Сирийского [36]. Оно вызвало Ефрема на труды для общественной пользы.