Здесь мы впервые читаем, что «ему полюбилось это место». Силы зла еще рядом, завистливые и неотступные. Но основным тоном становится теперь какая–то райская ясность: даже дикие звери слушаются его, как некогда Адама. Естественно, братия вскоре отыскивают его и продолжают осуществлять связь между ним и миром. Время от времени он спускается навестить их на «Внешней горе» возле Нила. И еще раз, видимо, всего на два дня, летом 338 года он идет в Александрию, чтобы выразить свою поддержку Афанасию против ариан. Но в целом, именно это тихое сердце молитвы на его «Внутренней горе» и должно помниться, как задний план всех битв Церкви в последующие сорок лет.

Евагрий вспоминает ответ Антония некоему философу, который спросил его, как он может вынести свое долгое одиночество, не утешаясь книгами: «Моя книга — природа сотворенных вещей, которая всегда передо мной, чтобы читать, когда я пожелаю, слова Божии» [ [7]].

Ничто так не далеко от святого Антония, как манихейский дуализм любого рода. И Житие, и послания ясно показывают, что брань его не против плоти и крови, но против невидимых сил зла (послания обходят молчанием те диавольские наваждения, которые описаны в Житии и которыми почти исчерпывается представление о святом Антонии в народной традиции). Впадая в грех, мы становимся для них телами, и наши души — логовом нечистых духов. Но тела наши были созданы для воскресения. И добрые, и злые духи равно происходят от Всеблагого Творца [ [8]]. Все это сообщает особую убедительность его бескомпромиссному воплощению принципа «дружба с миром есть вражда против Бога». Без этого и без всепроникающего чувства Церкви свидетельство святого Антония было бы лишено своего смысла.

Первое послание, согласно сирийскому списку, адресовано «братиям, обитающим повсюду», и представляет собой скорее общий трактат о монашеской жизни. Остальные ближе к собственно эпистолярному жанру. Самое пространное послание обращено к монахам Арсинои (в Фаюме) [ [9]]; Житие также говорит о связях Антония с тамошними монахами [ [10]]. Другие послания адресованы безымянным монашеским общинам — как можно предположить, разным, поскольку из послания в послание повторяются одни и те же темы, хотя каждая их вариация вносит что–то новое в общую картину учения святого. Что касается истории, послания не говорят нам об этом почти ничего, и только интересное упоминание Ария и его ереси [ [11]] позволяет предположить датировку всей серии посланий (не похоже, чтобы их разделяли большие промежутки времени) временем где–то около 338 года, когда Антоний посещал Александрию.

— 10 -

Можно сделать несколько попутных замечаний общего характера. Разные переводы напоминают нам о том, что в коптском одно и то же слово должно было обозначать и ум (греч. nous), и сердце. Это, вероятно, немаловажное обстоятельство для всей дальнейшей истории христианской духовности. Далее, в контраст к Житию и жизнеописаниям Пахомия, где имя Иисуса всегда сопровождается титулом Христос, в посланиях оно довольно часто встречается в изолированном употреблении. Чтобы не делать слишком далеких выводов из факта умолчания, отметим, что пустыня, если память мне не изменяет, вообще не упоминается ни разу, а Крест — только дважды, в повторяющейся цитате из Послания Филиппийцам.

Цитирование Священного Писания в посланиях вполне отвечает тому, чего мы могли бы ожидать от человека, который всем своим знанием Священного Писания обязан исключительно внимательному слуху: разнообразные отголоски, разрозненные цитаты и, главным образом, несколько излюбленных, вновь и вновь повторяющихся стихов: Ис.53:5, Рим.8:15–18 и 32 и Флп.2:6–11. Цитаты из Евангелий, по существу, немногочисленны. Не заметно никаких следов знакомства с апокалиптической или другой апокрифической литературой, как это обнаруживается в посланиях ученика и последователя Антония, аввы Аммона.

Ведущая тема всех посланий — постоянство дела спасения, которое совершает Бог: «Не один только раз посетил Бог Свои создания». Первый раз Он посетил их Законом Своего Завета, вложенным в человека: Авраам приводится как образец такого посещения. Когда же этот насажденный в сердце закон иссох, Господь послал Моисея, чтобы дать нам писаный Закон; и Моисей «заложил для нас основание Дома Истины, который есть Вселенская Церковь». (Это чувство единства Церкви Ветхого и Нового Заветов проявляется и в обычном для Антония обращении к своим братиям, как к «святым чадам Израиля по умной их сущности — noera ousia», — практика, которую подтверждает и Первое Житие Пахомия, где вспоминается, как Антоний говорил о Орсисии, как об «истинном Израиле», и о насельниках Табениссы, как о «чадах израильских» [ [12]]). Моисей не завершил строительства. Пророки, в свою очередь, стали строить на его основании, но и они не могли завершить здания; они познали, что никакое творение не в силах исцелить великую рану человечества, и молили Бога, чтобы Он послал Свою милость, Единородного Сына, Саму Премудрость Отца и Образ Его, Того, кто, «будучи Богом… принял образ раба, и был послушен даже до смерти, и смерти крестной» (Флп.2:6–8). Господь «не пощадил Сына Своего Единородного ради нашего спасения, но отдал Его за нас и за наши прегрешения. И Он уничижил Себя, и ранами Его все мы исцелились. И словом силы Своей Он собрал нас со всех концов мира… и воздвиг сердца наши от земли и научил нас, что все мы члены друг другу» [ [13]].

Параллельно этому — различение трех родов призвания в первом послании: первый род призванных — это те, кто, подобно Аврааму, услышали зов «по закону любви, который в их природе и который изначальное Благо насадило в них при первом творении» и без промедления последовали ему; Кассиан в самом Антонии справедливо видит образец такого рода призвания [ [14]]. Второй род — это те, кто услышали предостережения и обещания писаного, Моисеева Закона; третьи — закосневшие грешники, которым Господь по милости Своей посылает «очищение скорбей, пока они не умягчатся и не придут в чувство, и покаются… и они также достигнут истинной жизни». За двумя этими темами следует изложение того, как Дух Покаяния ведет человека на его пути к праведности, которая сама по себе еще не есть совершенство: учит различению, без которого все подвижнические труды окажутся напрасны; познанию себя, которое несет с собой знание Бога (лишенность этого знания и делает Ария извергнутым); и, в конце концов, приводит к всыновлению, когда Христос скажет Своим ученикам: «Я уже не называю вас рабами, но братьями Моими и друзьями, ибо все, чему Отец научил Меня, Я открыл вам». Так человек обретает свободу Пришествием Христовым и «не получает духа рабства, опять в страх, но Духа Усыновления, Которым мы взываем: Авва, Отче! " и становимся наследниками Божиими и сонаследниками Святых Его. [ [15]]

При всем этом никак не исчезает и не должна исчезнуть память о Суде Божием и о падшем состоянии мира. И сам Антоний — все еще не более чем «убогий узник Христов», но поскольку он вполне уверен в «собственной безнадежности», — здесь не кажется неуместным привести слова из «Поединка Иакова» Чарлза Весли [ [16]]. Он может сказать те свои слова, которые внесены в Апофтегмата. «Я больше не боюсь Бога: я люблю Его. Ибо совершенная любовь изгоняет страх» [ [17]].

Дервас Дж. Читти

— 11 -

I

ПОСЛАНИЕ АНТОНИЯ, ОТШЕЛЬНИКА И ГЛАВЫ ОТШЕЛЬНИКОВ, БРАТИЯМ, ОБИТАЮЩИМ ПОВСЮДУ