5) «Слово в защиту непорочной, чистой и истинной нашей христианской веры и против думающих, что мы поклоняемся идолам» (818–820 гг.)[761];

6) «Обличение и опровержение слов Евсевия и Епифанида, суесловно изреченных против воплощения Спасителя нашего Бога» (818—820 гг.)[762];

7) «Против нечестиво дерзнувших назвать идолом божественное изображение, и о том, что нужно следовать отеческим преданиям; еще же о том, что есть написанное и описанное; и о том, как понимать «не сотвори всякого подобия»; и опровержение врагов Церкви, нечестиво отметающих отеческие предания» (818—820 гг.)[763];

8) «О херувимах» (820—828 гг.)[764];

9) «Обличение и опровержение беззаконного, неопределенного и поистине лжеименного определения, вынесенного отступившими от соборной и апостольской Церкви и присоединившимися к чуждому мудрованию на разорение спасительного домостроительства Бога–Слова» (820—828 гг.)[765].

Свт. Никифор занимался систематическим и детальным опровержением современных ему иконоборцев, а также писаний тех богословов, на которых они ссылались — императора Константина V («Мамоны»), Евсевия Кесарийского, св. Епифания Кипрского[766]; последний труд святителя представляет собой детальное опровержение решений иконоборческого собора 815 г. и подкреплявших их цитат из Писания и отцов Церкви[767].

Как и св. Феодор Студит, свт. Никифор настаивал на том, что отрицание икон ведег к отрицанию самого воплощения Бога–Слова — эта мысль проводится даже в самих названиях некоторых из его трудов; уже в первой, самой краткой апологии — «Защитительном слове» — он говорит, что иконоборцы безумствуют «против домостроительства Спасителя Бога нашего»[768].

Поскольку иконоборцы внушали народу прежде всего наиболее простую мысль — что иконы не отличаются от идолов, — святитель довольно много места в своих сочинениях посвятил опровержению этою утверждения. «Икона, — пишет он, — есть подобие первообраза, сходственно запечатлевающее в себе внешний вид изображаемого, но отличающееся от него, при различии сущности, материею. <…> Таким образом, икона, копия и изображение возможны только в отношении к действительно существующему. А идол есть изображение того, что не имеет действительного существования»[769]. Именно такие изображения «несуществующих чудовищ» — кентавров и других идолов — делали язычники. Однако можно возразить, что язычники делали изображения не только «чудовищ», но и своих богов, в существование которых верили, и патриарх предваряет это возражение: «С другой стороны, иконы суть изображения хорошего и дурного, и честь, им оказываемая, неодинакова: иконы хорошие должно почитать, а дурные отвергать и отвращаться от них, как от идолов, и особенно от тех из них, которые употреблялись для почитания идолов древними, не знавшими Бога всех сущих и первую Причину»[770]. В «Защитительном слове» свт. Никифор подчеркивает, что если иконоборцы признают иконы идолами, то они, поскольку были рукоположены после Никейского собора, анафематствовавшего подобное мнение, и соглашались с этим исповеданием, сами теперь подпадают под эти анафемы, «отрицаются того учения веры, в котором были рукоположены», а потому «должны отречься и от рукоположения»[771]. Еретики, сколько бы много их ни было, отрекаясь от прежнего исповедания, оказываются вне Церкви, настаивает патриарх, и даже «если и совсем немногие останутся в православии и благочестии, то и тогда именно эти суть Церковь, и сила и власть церковных постановлений пребудет у них»[772]. По сути уже здесь свт. Никифор заложил основания для последующего решения св. патриарха Мефодия в 843 г. об извержении из сана всех иконоборцев — не только рукоположенных еретиками, но и тех, кто сначала был православным, а потом отпал в ересь, поскольку, по слову свт. Никифора, «вина их возрастает и осуждение их становится еще большим потому, что не при исследовании новых вопросов, но зная о решении вопроса в Церкви с давних времен и подписавшись[773], они добровольно предались беззаконию — и это после прохождения ими должности учителей догматов Церкви и после долгого пребывания в этом учении»[774].

Свт. Никифор, как и прп' Феодор Студит, подчеркивал, что иконы освящаются через начертание на них имен первообразов. В ответ на довод иконоборцев, что иконы не святы, в отличие от храмов, поскольку храмы «святы по причине совершаемых в них жертвоприношений, а также священных молитв и призываний, возносимых при их основанию), тогда как над иконами обряд освящения не совершается, патриарх говорит, что, во–первых, иконы являются неотъемлемой частью храма и «нельзя представлять дело так, что одна часть храма наполнена благодатью, а другая лишена ее», а во–вторых, «иконы причастны благодати еще и другим образом» — они, так же как и храмы, освящаются именами святых, поскольку Христос «уяснил силу и благодать имени», сказав: «Именем Моим изгонят бесов» (Мк. 16, 17). Поэтому и в храме, и в иконе «благодать одна и та же»[775]. Кроме того, поскольку' иконы через имена соединяются со своими первообразами, они, в отличие от разных украшающих храмы тканей с изображениями, например животных, — поклоняемы не только вместе со святынями храмов, «но могут быть чтимы и вне святых храмов»[776].

Доказывая, что по божеству Своему Христос присутствует в Его иконах, хотя Его Божественное естество остается неописуемым, патриарх проводит параллель между силой Божией, пребывающей в иконах благодаря начертанному имени, и силой, которой Христос творил чудеса при земной Своей жизни, в том числе и там, где телесно не присутствовал: «Ученики говорили Ему: «И бесы повинуются нам о имени Твоем*’ (Лк. 10,17). В это время тело было в каком–либо другом месте. Итак, ясно, что по телу Христос был описуем, чудеса же всюду творила необычайная и непобедимая сила Его имени»[777].

Свт. Никифор посвятил особый трактат вопросу об изобразимости ангелов. Действительно, этот вопрос вызывает определенные трудности: если, по учению иконопочитателей, на иконе изображается характир первообраза, то как можно написать образы таких существ, которые не имеют внешнего вида? Ведь ангелы бесплотны, т. е. хотя и занимают, будучи тварными, некое «умное» место, однако нельзя говорить о том, что они имеют характир в обычном смысле этого слова. В факт are «О херувимах» патриарх выделяет особый род образов, которые имеют тождество со своим прототипом не по ипостаси, в отличие от икон Христа и святых, а только по энергии. У тех образов херувимов, которые по повелению Божию сделал Моисей у Ковчега Завета, были энергии настоящих херувимов, т. е. херувимы действовали через них точно так же, как Христос или святые действуют через свои иконы. Так и ангелы действуют через их иконы, хотя ипостась ангела и изображена быть не может: изображения ангелов на иконах — будь то в человеческом облике или в виде животных и т. п. — всегда условны.

Поскольку иконоборцы обвиняли православных в том, что те описывают на иконах божество Христа, тем самым как бы «уничижая» его, свт. Никифор с силой опровергал это мнение, подчеркивая, что Божественная природа Христа хотя и была соединена с человеческой, но никак при этом не страдала и не подвергалась никакому телесному воздействию, а значит, не может подвергаться ему и в иконах, оставаясь по–прежнему неописуемой. «Во время воплощения Слово стало описуемым по собственной неизреченной природе или нет? — вопрошает патриарх. — Если Оно стало описуемо в этом смысле, то нужно допустить, что Оно описывается и изображением. Если же нет, то какое основание заставляет признавать, что в изображении Оно описывается так же, как плоть?»[778] — и подчеркивает, что от описуемой по плоти Девы не мог родтъся неописуемый по плоти Христос, иначе «придется упразднить Его естественное родство с Родившей Его, слить в одно естество божеское и человеческое… отказаться видеть различие между Богом и человеком»[779].

Таким образом, свт. Никифор обвиняет противников в моно–физитстве. Иконоборцы, однако, не оставались в долгу и обвиняли иконопочитателей в несторианстве. На первый взгляд, даже сам свт. Никифор давал к этому повод: в отличие от прп. Феодора Сгудита, он в полемике с еретиками нередко позволял себе рассматривать человечество Христа как бы «отделенным» от Его божества. Это обстоятельство смущало и некоторых современных исследователей[780], замечавших, что патриарх словно бы отказывается от ставшего привычным после V Вселенского собора «феопасхизма», наглядно выразившего учение о том, что Бог пострадал во плоти, в известном церковном песнопении: «Единородный Сыне и Слове Божий, безсмертен сый и изволивый спасения нашего ради воплотится… распныйся же, Хрисге Боже, смертию смерть поправый». Забавно, однако, что исследователи, говоря о «нес–торианствующей тенденции» у свт. Никифора, цитируют то г самый параграф — «Обличение» (1.22), — где патриарх сам обвиняет «Мамону» в несторианстве![781]

О чем же говорит свт. Никифор? Он возражает «Мамоне» — Конс–тантину, который, упомянув о единении во Христе божества и человечества, утверждает, что иконописец, изображая на иконе одну плоть Христ а и в то же время «придавая ей и лицо», делает таким образом из Божества «чудовище», в котором три Божественных Лица, т. е. Лица Святой Троицы, и одно человеческое. Из этого рассуждения, как указывает святитель, следует, что иконоборец готов признать в лице воплощенного Слова только какое–то одно естество, — и если э го естество божественное, то тогда получится, что невидимое и бестелесное божество Бога–Слова было видимым, а значит, и описуемым; если же человеческое, то у Христа было бы только одно естество — человеческое и видимое. «Мы скажем, — заключает патриарх, — что ты разделил ипостась, признав Христа простым человеком, и совершенно ясно и очевидно создал четверицу[782]. Ты приписал особое лицо плоти, сделал Христа простою тварью» и «явно впал» в несторианство[783]. Между тем православные должны исповедовать во Христе ипостасное единство двух природ, сохраняющих каждая неотъемлемо свои свойства: «Никто из обладающих разумом не признает, что Слово претерпело страдание, и не припишет чудес плоти, — пишет свт. Никифор — Не сила плоти являет чудеса, а при посредстве ее всесильное действие соединенного с нею Слова совершает их. <… > Каждому из естеств должно придавать то, что ему собственно и свойственно»[784], — а значит, по плоти Христос может быть описуем на иконе.