155

Буке.: часть любви; св. Аммон различает две добродетели: «любовь» (άγάπη) и «милостыню» (ελεημοσύνη) — «милостивость, милость, сострадание»); первая является главенствующей и, так сказать, «родовой», ибо включает в себя вторую («милостыня» есть μέρος άγά,πης). Вообще же добродетель «милостыни» занимает важное место в этическом учении отцов и учителей Церкви. Например, в сочинении «О девстве», приписываемом св. Афанасию, говорится: «Сильно возлюбим пост, ибо великая охрана пост, молитва и милостыня; они от смерти избавляют человека» (Аудряе^ее Д. Сочинение св. Афанасия Великого «О девстве». Исследование и перевод // Учебно–богословские и церковно–проповеднические опыты студентов Императорской Киевской Духовной Академии. Вып. XIV. Киев, 1917. С. 243). Дидим Слепец, толкуя Зах. 1, 20, сочетает это место с Притч. 14, 22 (Заблуждаю^мм (ненраееднм^ы) делают злая; жмлость же м мстмну делают бла^мм) и говорит, что «четыре строителя» (τέκτονας), приход которых явил Бог, суть «ремесленники (творцы) милостыни и веры (ελεημοσύνης χα< πίστεως ε<σ< τεχνίται): через милостыню они осуществляют деятельную добродетель (τ^ν πρακτικών αρετήν) в отношении ближних, любя их как самих себя, а веру они созидают посредством благочестивого и ведующего созерцания (πίστιν τεχταί'νοντες δί'εύσεβούς καί επιστημονικές θεωρίας)» (Di^yme /HoeMg/e. Sur Zacharie. T. I / Ed. par L. Doutreleau // Sources chretiennes. № 83. Paris, 1962. P. 238). Характерно, что Дидим подчеркивает связь милостыни и любви к ближнему. Эта же связь прослеживается и у Евагрия, который в одной из схолий на «Книгу Притч» (Притч. 22, 2: Бо^ат м нм^ сретоста дру2 дру^а; обомж же Господь сотеорм) говорит: «Богач через милостыню очищает яростную часть души (3νμον), стяжая любовь, а бедный через [свою] бедность научается быть смиренным» (Foagre /e Ponfi^Me. Scholies aux Proverbes / Ed. par P. Gehin // Sources chretiennes. № 340. Paris, 1987. P. 328). В произведении под названием «Богословские главы» (или «Общие места» — «Loci communes»), приписываемом преп. Максиму Исповеднику, целая глава посвящается добродетели милостыни. Среди прочего анонимный автор этого произведения замечает: «Без милостыни душа — бесплодна. Без нее — все нечисто, все бесполезно». В другом месте он говорит, что «ничто так не радует Бога, как милостыня» (PG. Т. 91. Col. 765, 768).

156

Употребляется понятие τύπος. Аналогичное словоупотребление в схожем контексте характерно и для преп. Макария. В одной из «Духовных бесед» он, например, говорит: «Сам Господь, Который есть Путь и Бог, пришел не ради Самого Себя, но ради тебя, чтобы стать для тебя Образцом всякого блага (<'να σοι τύπος γενηται παντός άγα^οΰ). Смотри, в каковом уничижении пришел Он, приняв зрак pada (Флп. 2, 7); [будучи] Богом и Сыном Божиим, Царем и Сыном Царским, Он дарует целительные средства увечным, внешне являясь (εξω^εν… φαινόμενος) словно один из них» (Die 50 geistlichen Homilien des Makarios. S. 218).

157

Уже начиная с Нового Завета (см. Деян. 8, 32–35), это место Ветхого Завета воспринималось как ясное и недвусмысленное пророчество о Христе. В святоотеческой письменности оно устойчиво сохраняло такое значение. Например, св. Мелитон Сардийский приводит его как одно из пророчеств, указывающих «на таинство Пасхи, которое есть Христос» (ε<ς τό τού πάσχα μυστήριον, ο εστιν Χριστός). В комментарии О. Перлера отмечается, что у раннехристианских авторов (Климента Александрийского, свв. Иустина, Иринея, Киприана Карфагенского и др.) Исх. 53, 7–8 является излюбленным среди прочих ветхозаветных пророчеств о Христе (см.: Ме&ои -Уяг^ез. Sur la Paque et fragments / Ed. par O. Perler // Sources chretiennes. № 123. Paris, 1966. P. 94, 169–170). Достаточно тонкое толкование Ис. 53, 7 дается блж. Феодори–том Кирским: согласно ему, данное место намекает и на подверженность страданиям человечества (τό πα^ητόν τ^ς άν^ρωπότητος) Господа, и на бесстрастность божества Его (τό άπατες τ^ς Э–εότητος). Ибо Его страдание (τό πά^ος) названо не только «закланием» (σφαγήν), но и «стрижением» (χουράν): человечество Христа «подверглось закланию», а с божества Его как бы «состригалась шерсть человечества». Причем это божество являлось неотделимым (ου χωρ<ζομενη) от человеческой природы даже во время страдания, хотя и не подвергалось «претерпеванию» (см.: 7%eo-^oref ^e Cyr. Commentaire sur Isaie. T. III. P. 154).

158

Фраза του πάγους του Θεοΰ μου внешне имеет «теопас–хистский» оттенок. Она почти полностью совпадает с одним изречением св. Игнатия Богоносоца, который, обращаясь к римским христианам, говорит: «Позвольте мне быть подражателем страдания Бога моего» (μιμητών είναι του πόθους του Θεοΰ μου) Vwgace ^HwfiocAe. Po/ycarpe ^e Smyrwe. Lettres. P. 114). Подобного рода внешне «теопасхистские» выражения, встречающиеся довольно часто в святоотеческой письменности, совсем не имели смысла «реального теопасхизма», ибо слова «Бога моего» указывают не на Божественную природу Христа, а на богочеловеческую Личность Его, то есть на Ипостась Бога Слова, реально усвоившую всю полноту человечества, с его «страстностью» и смертностью. Для православного веросознания изначала было само собою разумеющимся, что претерпел и умер не Бог как таковой, но Б02, сжаеммм ^елоеекож. Для последующего византийского богословия проблема состояла лишь в том, чтобы найти корректные словесные формулировки, могущие выразить тайну страдающего Богочеловека. И именно относительно этих формулировок возникла полемика между богословами александрийского и антиохийского направлений. Богословы «антиохийской школы» (в первую очередь Феодор Мопсуестийский и блж. Феодорит Кирский) избегали всякого «словесного теопасхизма», стремясь предельно четко разграничить Божественную и человеческую природы во Христе (крайнее развитие эта тенденция обрела в лице Нестория). Наоборот, христианские мыслители александрийского направления (свв. Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Кирилл Александрийский) не боялись использовать «теопасхистские» выражения, естественно, вкладывая в них совершенно православный смысл. Например, св. Григорий Богослов говорил о «Боге, подверженном страданию» (θεός πατητός), понимая под ним Бога Слова, ставшего человеком и претерпевшего смерть ради спасения людей, но в Своем божестве оставшегося «бесстрастным». Св. Кирилл Александрийский также высказывался о том, что претерпело страдания тело Христа, но, поскольку оно было телом Бога Слова, то это Слово «усвоило» или «сделало своим» (οίχείοΰταί, ιδιοποιείται) человеческие страдания Христа. Особую остроту проблема «теопасхизма» приобрела во второй половине V — первой половине VI вв., когда православные богословы («скифские монахи», Леонтий Иерусалимский и др.) в полемике с моно–физитами нашли более или менее окончательный ответ на эту проблему. Св. Аммон, используя указанное выражение, явно примыкает к александрийскому течению православной мысли. Подробно о проблеме «теопасхизма» см.: CAene j. Unus de Trinitate passus est // Recherches de Science Religieuse. 1965. T. 53. P. 545–588; Se//ers Д. V. Two Ancient Christologies. London, 1940. P. 74–75, 248; Meyen^or^y. Christ in Eastern Christian Thought. Washington, 1969. P. 50–67.

159