В чем заключался ближайший к интересующему нас времени кризис? Может быть, в нарушении равновесия между разными сторонами деятельности участников киновиального движения: внутренней — духовно–умственно–молитвенной и книжно–культурной и внешней — общественно–хозяйственно–организаторской. Наблюдения над составом едва ли не крупнейших монастырских библиотек — они касаются основанного в середине XIV в. преподобным Сергием Радонежским Свято–Троицкого[5] и основанного в 1397 г. преподобным Кириллом Белозерским Успенского[6] монастырей — показывают, что литература, научающая монаха бороться с «помыслами», со страстями и стремиться к «покою», «молчанию», «безмолвию», «исихии», появляется и вызывает к себе интерес одновременно с основанием этих монастырей, значит, — у их основателей, но около середины XV в. ее там почти перестают переписывать, значит, интерес к ней резко падает.

Примерно в середине XV в. происходит первый из упомянутых кризисов в жизни христианской культуры (но, конечно, не веры!) на Руси. Причин тому можно назвать много, я назову две: во–первых, в это время происходило, как некогда в Римской империи (т. е. очередное) отождествление «церковности» и «государственности», в данном случае — складывающейся великорусской, отныне династической, государственности. Мечты о сохранении или воссоздании «всея Руси» оказывались — это делалось тогда ясным — несбыточными. И во–вторых, это — падение Константинополя, остатка православной Римской империи. Вместе с этим оканчивалось столетие в высшей степени продуктивной работы монахов–книжников, переводчиков, переписчиков и переносчиков книг, по сути дела давших Руси международную, «наднациональную» книжную культуру. Исихастская учительная литература — упомянутые уже сочинения Иоанна Синайского, Лествични- ка, Исаака Сирина, Григория Синаита и пр. — была лишь частью этой богатой культуры. Но частью очень важной — научающей человека свободе от власти Момента с его страстями и радости прикосновения к Вечному с Его любовью. Монашеское движение XIV — начала XV в. можно, на мой взгляд, назвать «исихастским» потому, что оно духовно питалось этой переводной литературой. А около середины XV в. наследники зачинателей этого движения интерес к «исихастской» литературе в значительной мере потеряли.

Человек, обнаруживавший в себе тягу к духовной жизни в это время, около середины XV в., как Нил Майков, будущий Сорский, должен был видеть происходившую тогда смену эпох и оказывался перед выбором: либо «плыть по течению», несущему к полной интеграции русской церковности и великорусской государственности, либо начинать собственное «движение сопротивления».

2

«Письмо о нелюбках иноков Кириллова и Иосифова монастырей»,[7] составленное в 30–40–х годах XVI в. со слов монахов–иосифлян Нила Полева и Дионисия Звенигородского, называет Нила «по реклу» Майковым, а из хроникальных заметок одного из его учеников и корреспондентов, Германа Подольного, знаем, что у Нила был брат Андрей, по–видимому, его старший, скончавшийся на пять лет раньше его (в конце 1502 — начале 1503 г.). По всей вероятности, это — известный дьяк великих князей московских Василия II Васильевича и Ивана III Васильевича Андрей Федорович Майко, в кирилло–белозерском иночестве Арсений; в 1450–1490–х гг. он писал грамоты великого князя и княгини и был их посыльным в Спасо–Каменный, Кириллов и другие «заволжские» монастыри,[8] в 1494–1501 гг. наряду с Федором Васильевичем Курицыным (уступая ему по значению) принимал послов и вел с ними переговоры, а в 1495 г. ездил с Борисом Кутузовым послом в Литву.[9] Можно думать, что и отец Нила и Андрея, Федор Майко, как‑то служил московским князьям. Так что Нил, судя по всему, был связан родством с высшими слоями московской служилой знати, т. е. был дитя «нарочитое чади» (как летописец в статье 988 г. называет родителей, у которых князь Владимир, крестив Русь, брал детей «на ученье книжное»).[10] А из «Повести о преподобием отце нашем Ниле и о того честней обители…», написанной в XVII в. (см. о ней и ее в Приложении), мы узнаем, что ее автор слышал, «яко родившуся и воспитану ему (преп. Нилу. — Г. П.) бывшу в царьствующем граде Москве и того ж царьствующаго града Москвы судиям книгъчию чином ему бывшу; иноческий же образ в велицей лавре Кирилла Белоезерскаго чудотворца восприемшу…».[11]

Название должности «судиям книгъчия» заимствовано из Библии (см.: Втор. 1:15; Иис. Нав. 8:33), но какую‑то связанную с книгами и судом реальность оно, по–видимому, отражает (сейчас мы назвали бы его, вероятно, юристконсультом). Согласно же записи в одном из списков Устава преп. Нила, он «родом бе от… Москвы, скорописец, рекше подъячей…» (т. е., по–современному, секретарь). Во всяком случае ясно, что Нил с детства был грамотным человеком, до пострижения в монахи жил в Москве и работал в ее судейской системе. Так что его самоуничижительные слова «невежа и поселянин есмь» (в послании Гурию Тушину) нельзя понимать буквально. Перед ним, как и перед его братом, наверняка открывалась возможность возвышения по службе земным владыкам, но он оставил этот путь, предпочтя служить Владыке Небесному.

Итак, монашеский постриг Нил принял — по–видимому, еще в молодости — в Кирилло–Белозерском монастыре. Грамоты 1460–1470 и 1471–1475 гг. называют Нила среди старцев этого монастыря. «Если грамота 1460 г. называет его уже “старцем”, т. е. опытным в духовном подвижничестве монахом, а период послушания в Кирилловом монастыре длился три года, то логично предположить (рассуждает Е. В. Романенко, и я с ней согласен. — Г. П.), что постригся он в самом начале 50–х»,[12] значит, в возрасте около двадцати лет.

Почему Нил выбрал этот далекий от Москвы «заволжский» северный монастырь, а не, скажем, славную и не далекую от Москвы Трои- це–Сергиеву лавру? Задаваясь этим вопросом, Е. В. Романенко замечает, что брат Нила «Андрей Майко не раз возил сюда и в соседний Спа- со–Каменный монастырь на Кубенском озере милостыню от членов великокняжеской семьи» и что «первая грамота, подписанная дьяком Майко, датируется 1450–1453 гг. — временем окончания Шемякиной смуты.[13] Хорошо зная Кирилло–Белозерский монастырь, Андрей Майко мог оказать влияние и на выбор своего брата».[14] Вполне возможно, но — не только он.

Когда Нил взрослел, шла борьба за великокняжескую власть в Москве между князьями Василием II Темным, старавшимся узаконить династический принцип наследования власти, и Дмитрием Шемякой, опиравшимся на старые представления о роде как о субъекте власти. Сосланный Шемякой в Вологду, Василий Темный был поддержан обитателями северных, «заволжских», монастырей, чьи молитвы о возвращении власти в Москве ему и его сыну оказались столь успешными, что эти обители должны были после этого прославиться гораздо шире пределов великокняжеской семьи и администрации. О преподобном Кирилле Белозерском не могли тогда не заговорить в Москве. Так, Пахомий Серб пишет, что еще до того, как он «повелен» был «са- модръжцем великым княземъ Василием Василиевичем и благослове- ниемъ же Феодосия митрополита всеа Руси приити въ обитель свята- го и тамо своими ушесы слышати бывшая и бывающая чюдеся от бого- носнаго отца», «еще ми сущу далече, слышах о святем, колика чюдеся творить Богъ его ради».[15]

О притягательности для Нила личности преподобного Кирилла Белозерского может свидетельствовать и то, что, как мы далее увидим, Нил воспользовался, создавая свой скит, Скитским уставом, который он нашел, вне всяких сомнений, в собственных книгах преподобного Кирилла, где находятся даже не один, а два его списка.[16] И сам тогдаший дух созданной Кириллом обители, где еще жили его ученики, должен был привлекать Нила: сравнивая интенсивность переписки иноками–писцами келейной исихастской литературы там и в Трои- це–Сергиевой лавре, мы видим, что следующий после первоначального, связанного с самим преподобным Кириллом Белозерским, подъем интереса к писателям–исихастам — следом за спадом во второй четверти XV в. — начался в Кирилло–Белозерской обители значительно, лет на двадцать пять, раньше, чем аналогичный подъем в Троице–Сер- гиевой лавре; и если тот не достиг высоты первоначального подъема, идущего от преподобного Сергия (и далее продолжился спад), то этот, кирилло–белозерский, значительно превысил первоначальный подъем как в Кирилловом монастыре, так и в Сергиевом, и высокая интенсивность переписки аскетической литературы там долго еще, больше века, сохранялась.[17] Получается, что то, что в XIV в. воодушевляло ищущих богообщения молодых людей из хороших семей и на Балканах, и на Руси, теперь, около ста лет спустя, воодушевляло их на русской окраине, в северном Заволжье, больше, чем в самой Москве и ее окрестностях, где атмосфера менялась и уже была в значительной мере иной.

Когда Нил прибыл в Кириллову обитель, ее игуменом был один из учеников основателя, Кассиан (1448–1469), впоследствии игумен Спасо–Каменного монастыря. Нил не мог не познакомиться там и с другим замечательным воспитанником Кирилла, преподобным Мар- тинианом. Пахомий Серб приходил туда (1461–1462 гг.) для расспросов о Кирилле Белозерском как раз в бытность там Нила. Возможно, Нил тоже слушал то, что рассказывали Пахомию люди, помнившие Чудотворца Кирилла. Т. П. Лённгрен допускает, что Пахомий Серб не только записывал их рассказы, но и «руководил деятельностью писцов. Так, — замечает она, — в рукописи РНБ, КБ 19/1258 внизу первого листа имеется запись: Смереннаго иеромонаха Пахомиа иже от СвАТыа горы, которую, возможно, сделал сам Пахомий Серб. […] Еще одна деталь кажется интересной в этой рукописи: почерк на листах 176–227 похож на почерк Нила Сорского…».[18] Основываясь на этом впечатлении Т. П. Лённгрен, Е. В. Романенко пишет, что, «будучи грамотным и любя книжное учение, Нил Сорский, видимо, участвовал и в переписывании книг для монастыря. В 1458–1470 гг. XV в. в Кирил- ло–Белозерском монастыре был создан годовой цикл четий–миней. Почерк, которым написано несколько житий в этих минеях, некоторые исследователи отождествляют с почерком Нила Сорского».[19] Однако же это впечатление (именно впечатление, а не отождествление!) ошибочно: почерк там другой. У нас нет оснований считать, что Нил эти жития переписывал, но наверняка он должен был их читать или слышать за монастырской трапезой.

«Письмо о нелюбках» сообщает, что учителем Нила в монашестве был старец Паисий Ярославов, восприемник великого князя Василия Ивановича от купели крещения, и что «князь великий держал их в чести в велице».[20] Может быть, и личность старца Паисия повлияла на выбор пути к Богу и на формирование личности Нила Сорского? Кто же таков этот человек?

3

Старец Паисий Ярославов известен как автор Сказания о Спасо- Каменном монастыре, написанного после пожара того в 1476 г.[21] Значит, непременно он там бывал, какие‑то годы, наверное, жил. Возмож- но, Нил был его учеником на Каменном острове, но кажется более вероятным (ибо мы ничего не знаем о пребывании Нила Сорского в Спасо–Каменном монастыре), что Паисий какое‑то время был «старцем» и имел право учить учеников в Кирилло–Белозерском монастыре, месте пострижения Нила.