Свойства первой молитвы [60] таковы. Когда кто–либо стоит на молитве и руки и очи вместе с умом воздевает [61] к небу, а [62] ум воображает божественные мысли и представляет небесные красоты [63], ангельские чиноначалия, обители праведных; говоря попросту, все, что слышал из Писания, собирает в уме во время молитвы, — он побуждает свою душу [64] к божественному вожделению, явно всматриваясь в небо. Бывает и так, что у него текут слезы из глаз, и потихоньку он начинает кичиться в сердце, возноситься, мнить происходящее божественным утешением и молиться, дабы всегда пребывать в таковом делании. Это признаки прелести, ибо добро перестает быть добром, если совершается не должным образом. Значит, если таковой человек станет безмолвствовать неисходно [65], то невозможно ему не сойти [с ума]. Если же он случайно и не впадет в эту страсть [66], то стяжать добродетели или достичь бесстрастия ему невозможно. Этим вниманием обольщены чувственно видящие свет, обоняющие некие благовония, слышащие голоса и многое иное того же [рода]. Одни и вовсе стали одержимы [67] бесами, бродя в помешательстве с места на место и из области в область. Другие, не узнав «преобразившегося в ангела света» (2 Кор. 11, 14) и возгордившись [68], прельстились, впредь пребыв неисправимыми до конца, {С. 17} не принимая никакого вразумления от людей. Иные [69] наложили на себя руки и стали самоубийцами, побужденные к этому обманщиком их: кто–то бросился с кручи, кто–то удавился [70]. Да и кто рассказал бы обо всех [71] различиях дьявольской прелести? Уже из этих слов [человек] разумный может узнать, что за прибыль рождается [72] от первого внимания. Если же кому–то удастся избежать этих напастей благодаря общежительству [73] (с отшельниками это случается), без преуспеяния тем самым [74] они проходят [75] всю жизнь.

О второй молитве [76]

Вторая молитва [77] такова. Когда [78] ум отправляется [в путь], собираясь от чувств и охраняемый внешним чувством, собираясь со всеми {С. 18} помыслами и [79] тщетно [стараясь] забыть их, иногда испытывая помыслы, иногда же внимая мольбам к Богу, произносимым устами, иной раз привлекая к себе плененные помыслы, в другой же и сам, объятый страстью, снова начинает [80] принудительно возвращаться в себя, — то невозможно так воюющему [81] когда–либо умиротвориться или увенчаться победным венком. На самом деле таковой похож на человека, сражающегося в ночи, который хотя и слышит голоса врагов и получает раны, но ясно <ему> увидеть, кто они, откуда пришли, как и ради чего ранят, нельзя, потому что виновник такого урона — мрак ума. Так [82] воюющий не избежит сокрушения от мысленных иноплеменников и, подъемля труд, все же лишается мзды. При этом, окрадываемый тщеславием, он мнит себя внимательным и, находясь во власти этого [тщеславия] и будучи его игрушкой, иногда даже порицает остальных [83], что они не таковы, и превозносится, ставя себя пастырем овец и уподобляясь слепцу, обещающему показывать дорогу слепцам [84].

Таковы образы второй молитвы [85], по которым трудолюбивый может узнать о вреде [86] ее. Впрочем, вторая настолько превосходит первую, насколько полнолунная ночь лучше беззвездной и беспросветной [87].

О третьей молитве [88].

Итак, начнем [89] говорить и о третьей молитве [90]: вещь странная и неудобосказуемая, а для неведающих [91] не только неудоборазумеемая, но {С. 19} и почти что невероятная; дело, не во многих обретаемое. Кажется мне, что и [92] такое благо исчезло вместе с послушанием [93]. Ибо послушание уводит возлюбленного своего [94] от настоящего века [95] сего лукавого, являет его беззаботным и беспристрастным, соделывает [его] легко и незамедлительно текущим к искомому пути, если только сможет он разыскать надежного проводника. Ибо что преходящее отторгнет ум умерщвленного послушанием для всякого пристрастия [96] мирского и телесного? Какой заботой отвлечется возложивший на Бога и своего отца [97] всякое попечение [98] души и тела, более не живя для себя и не [99] «желая дня человеческого» (Иер. 17, 16) [100]? Отсюда постигаемые умом обстояния (periagwga…) <бого>отступных сил, наподобие веревок опутывающие и окружающие ум тысячами помыслов, прорываются, так что оказывающийся свободным, властно воюя и [101] исследуя вражеские замыслы, искусно изгоняет <их> и воссылает молитвы с чистым сердцем. Таково начало уединенного [102] жительства. Не так начавшие будут сокрушены зря. Начало же третьей молитвы [103] берет начаток не от взирания горе [104], воздеяния рук, собирания мыслей и призывания помощи с неба: все это, как мы сказали, признаки первого прельщения. Но опять–таки, и не от второго [заблуждения] берет начаток ум, обращая внимание на внешние чувства, но не видя внутренних врагов. Таковой, как мы сказали, поражается, а не поражает; ранится, и не знает [105] <кем, откуда, как и почему> [106]; в плен уводится, и не в силах отразить пленивших. Все время «на спине» его, скорее же — на лице «строят [ковы] грешники» (Пс. 128, 3) и исполняют его тщеславием и самомнением.

{С. 20} Ты же, если хочешь положить начаток столь светородному и сладостному деланию, постарайся начать отсюда. Вслед за строгим послушанием [107], описанным выше, тебе нужно делать все совестливо, ибо без послушания нет и чистой совести. И сохранить [108] совесть ты должен прежде перед Богом, затем пред отцом своим <духовным> и, в–третьих, по отношению к людям и предметам. Пред Богом должен ты сохранить совесть, дабы того, что, как ты знаешь, не служит Богу [109], и тебе не делать. <Пред> отцом же своим <духовным ты должен хранить совесть> [110], чтобы делать — ни добавляя, ни убавляя [111] — все, что он говорит тебе по усмотрению своему. По отношению к людям нужно хранить [112] тебе совесть, дабы не делать другому того, что сам ненавидишь [113]. Что же касается предметов (Ûlaij), ты должен остерегаться от злоупотребления [114] во всякой вещи (pr£gmati) — пище [115], питье и одежде [116]; говоря проще — делать все [117], как пред лицем Божиим, ни в чем не обличаемый совестью.

[Теперь], когда мы расчистили и предуготовили путь к истинному вниманию, поговорим, если угодно, ясно и кратко и о свойствах его. Истинное и неложное внимание и молитва [состоит в] то[м], чтобы ум хранил сердце в молитве, всегда обращался внутри его [сердца] и из оной глубины воссылал ко Господу моления. Тогда, «вкусив, яко благ Господь» (Пс. 33, 9) [118], ум более не извергается из обители сердечной [119], поскольку и сам он говорит вместе с апостолом [120]: «Хорошо нам здесь быть» (Мф. 17, 4), — и, постоянно обозревая те места, на посеваемые [там] вражеские помыслы [121] нападая, {С. 21} преследует [122] <их>. Конечно, несведущим такое [123] жительство покажется слишком суровым /жестоким/ и неудобным — да и в самом деле оно трудно, так что от него захватывает дух не только у непосвященных [124], но и у крепко выдержавших искус [125], однако не восприявших и не пославших [126] радость вглубь сердца [127]. Вкусившие же сию радость и ощутившие [128] эту сладость гортанью сердца могут и сами восклицать с Павлом: «Кто отлучит нас от любви Христовой [129]” (Рим. 8, 35), и следующее. Ведь святые наши отцы, услышав слова Господа: «Из сердца вашего исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, <…> кражи, лжесвидетельства <…>, и это оскверняет человека» (Мф. 15, 19—20) и увещание Его очищать внутренность чаши, дабы и снаружи стала она чистой (Мф. 23, 26), подвизались в хранении сердца, не помышляя о всяком другом упражнении в добродетелях [130], точно зная, что [131] вместе с этим деланием они без труда овладеют любым другим, но без него добродетель устоять не может. Это [делание] одни отцы прозвали «сердечным безмолвием», другие — «вниманием», иные — «сердечным хранением», некоторые — «трезвением и противоречием <помыслам>”, остальные [132] — «исследованием помыслов и блюдением ума», но все они одинаково возделывали землю своего сердца [133], благодаря чему получили в пищу божественную манну. Об этом говорит Екклезиаст: «Веселись, юноша, в юности твоей <…>, и ходи в путях сердца твоего непорочен <…>, и оставь гнев сердца твоего» (Еккл. 11, 9—10). «Если дух владеющего восстанет на тебя, места своего не оставь» (Еккл. {С. 22} 10, 4). Сказав «место», он подразумевал сердце [134], как [135] и Господь говорит: «Из сердца исходят злые помыслы» (Мф. 15, 19), и еще: «Не возноситесь» (Лк. 12, 29) [136], и опять [137]: «Сколь [138] узки врата и узок [139] путь, ведущий [140] в жизнь» (Мф. 7, 14), и: «Блаженны нищие духом» (Мф. 5, 3) — то есть не стяжавшие в себе никакого помышления о веке сем. И апостол Петр говорит: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, яко [141] лев рыкающий [Пс. 21, 14], ища, кого поглотить» (1 Петр. 5, 8), и далее [142]. И Павел чрезвычайно ясно о хранении сердца пишет к Ефесянам [143]: «Наша брань не против крови и плоти» (Еф. 6, 12), и т. д. [144] А сколько и божественные [145] отцы наши в своих писаниях о хранении сердца говорили [146], ясно тем, {С. 23} кто трудолюбиво [147] исследует эти [творения]. Но прежде всего должно тебе приобрести три вещи и так начать [путь] к взыскуемому: непопечительность о вещах неразумных и благоразумных /благословных/ [148], сиречь мертвенность ко всему; чистую совесть, хранясь, чтобы не упрекала собственная совесть; беспристрастие [149], не склонное ни к чему [от] века сего или самого тела.

Затем, сев в безмолвной келье и наедине в <каком–либо> одном углу, постарайся сделать то, что я говорю тебе.