Третья же ступень духовного возрастания — юноши в мужа — прилежание к молитве, что свойственно преуспевшим. Ведь молитва отличается {С. 26} от псалмопения, как совершенный муж — от юноши и отрока, соответственно степени, на которую мы восходим.

За этими <тремя следует> четвертая ступень духовного возрастания — ступень седого старца, то [168] есть неуклонная пристальность созерцания, каковое свойственно совершенным. Вот и завершен путь, и лестница достигла конца.

Значит, поскольку эти [ступени] так положены и возвещены /установлены/ Духом <Святым>, то невозможно младенцу возмужать и взойти в состояние седого <старца> иначе, кроме как начав с первой ступеньки [169], как мы сказали, и, успешно пройдя по [всем] четырем [170], достичь совершенства.

Началом же продвижения к свету для желающего духовно возродиться [171] является умаление страстей, или хранение сердца, ибо иначе невозможно страстям умалиться [172].

На втором месте — усиление [173] псалмопения, ибо, когда страсти улегаются и умаляются благодаря сердечному противлению страстям, желание примирения [174] с Богом воспламеняет ум. С этого времени /поэтому/ окрепший ум, преследуя, изгоняет с помощью внимания помыслы, овевающие поверхность [175] сердца. И вновь он, как обычно, прилепляется ко второму вниманию и молитве [176]. Тогда взвихряются духи — а духам страстей привычно возмущать сердечную глубь, — но призыванием Господа Иисуса Христа они распадаются и исчезают, словно воск [177]. Будучи изгнанными оттуда, они возмущают через чувства поверхность [178] ума; посему если даже и чувствуется /или: он [ум] чувствует/ вскоре затишье, все же совершенно избежать их и не воевать невозможно. Свойственно же сие одному [179] пришедшему в <меру> «мужа совершенного» (Еф. 4, 13), пребывающему всегда (pantÕj) [180] в уединении и непрерывном (diapantÕj) сердечном внимании.

Затем стяжавший внимание возвышается мало–помалу и до мудрости седин, то есть восходит к созерцанию, что есть [удел] совершенных.

{С. 27} Итак, именно проходящий <все> это в свое время и размеренно может после изгнания из сердца страстей и псалмопению предаваться, и законно защищаться как от помыслов, пробужденных чувствами, так и от возмущения на поверхности [181] ума, а также, когда нуждается в этом, устремлять к небу чувственное око вместе с духовным и поистине чисто молиться, да и то в единичных и редких [случаях] из–за подстерегающих в воздухе <бесов>. На самом деле только то от нас [182] требуется, чтобы сердце было очищено хранением; если же, по апостолу (Рим. 11, 16), «корень свят», то ясно, что «и ветви», и плод. Желающий же возводить взор и ум к небу <иначе> — кроме того способа, о котором мы говорили, — и воображать что–то умопостигаемое, видит, словно в зеркале, скорее призраки, а не истину. Ибо из–за того, что сердце нечисто, второе и первое [183] внимание не преуспевают. Ведь как при строении дома мы не закладываем прежде кровлю, а затем фундамент (поскольку это невозможно), но, напротив, сначала фундамент, затем строение и напоследок крышу, так мысли и тут: сначала хранением сердца и умалением в нем /букв. из него/ страстей мы полагаем духовное основание храмины; затем, отталкивая вторым вниманием [184] напор лукавых духов, пробуждаемый [185] внешними чувствами, скорее [186] избегая войны, утверждаем над фундаментом [187] стены духовного дома [188]; и [уже] потом при помощи совершенного приникновения к Богу или отшельничества мы простираем кровлю дома и тем самым завершаем духовное жилище [189] во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава [190] во веки. Аминь [191].

УЦЕЛЕВШИЕ ГЛАВЫ КАЛЛИСТА КАТАФИГИОТА, ОБДУМАННЫЕ И ВЕСЬМА ВЫСОКИЕ, О БОЖЕСТВЕННОМ ЕДИНЕНИИ И СОЗЕРЦАТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Перевод Н.А. Леонтьева, редакция А.Ф. Лосева, выборочная сверка с греческим А.Г. Дунаева, примечания Н.А. Леонтьева, В.В. Бибихина и А.Г. Дунаева.

1. Всякое живое существо из всего того, что рождается, в силу лучшей своей прирожденной деятельности [192] в одинаковой степени пользуется и покоем и удовольствием, в этом находит наслаждение и потому стремится к нему. Таким образом и человек, имея ум и, естественно, размышление о жизни, ощущает наибольшее наслаждение и действительный покой тогда, когда он помышляет относительно себя о лучшем [состоянии], хочет ли кто–нибудь назвать его благом или добротою. Это состояние бывает действительно у того, кто, имея Бога в уме, помышляет о свойствах Его, как Существа действительно Верховного, мыслимого превыше ума, любящего человека бесконечно и свыше разума и уготовляющего высокие дары и непостижимые блага и красоты своим созданиям, и притом главным образом в вечности.

2. Если всякое рождение уподобляет рожденное родящему, как сказал Господь, что «рожденное от плоти, плоть есть; и рожденное от Духа, дух есть» (Ин. 3, 6); и если родившийся от Духа есть дух, то очевидно, что таковой будет и бог по родившему Духу, так как Дух и есть истинный Бог, от Которого по благодати родился причастник Духа. Если же таковой [будет] бог[ом], то явно он стал бы по справедливости и созерцателем [193], {С. 29} ибо от созерцания Бог и наименован Богом [194]. Так что не созерцающий, следовательно, или еще не достиг духовного рождения и причастия, или же, достигнув его, смежает, по неведению, зрительную силу свою, невежественным образом отвращается от божественных мысленных лучей, сияющих вокруг умного Солнца правды и, ставши участником божественной [195] силы, к несчастию, лишается ее действия, хотя бы и устремлялся горе к святости.

3. Все существующее получило от Создателя своего по слову [Его] свое собственное движение и естественное свойство, откуда последовательным образом произошел и ум. Но движение ума заключает в себе [нечто] постоянное. Постоянное же бесконечно и беспредельно. Следовательно, движение конечное или ограниченное противно будет собственному назначению ума и сущности его природы, а это будет с ним в том случае, если движение свое он направит на [предметы] конечные и ограниченные. Ибо невозможно, чтобы предмет был конечен и ограничен, а движение ума к нему, или вокруг него, простиралось в бесконечное. Следовательно, приснодвижность ума требует действительно чего–то бесконечного и неограниченного, к чему бы она направлялась разумно и сообразно своей природе. Но, действительно, нет ничего бесконечного и истинно–беспредельного, кроме Бога, по природе и сущности единого. Следовательно, к единому истинно–бесконечному, то есть к Богу, и должен ум устремляться, взирать и двигаться: ибо это действительно прирождено ему.