Общая композиция сборника основывается на хронологических и тематических соображениях. Открывает книгу сочинение «Метод священной молитвы и внимания» — самое раннее из вошедших в сборник произведений и подводящее, так сказать, «духовный фундамент» под богословскую базу исихазма, представленную сочинениями св. Каллиста Ангеликуда и св. Марка Эфесского. Замыкает сборник «Предание» св. Филофея Коккина, современника св. Каллиста Ангеликуда, в котором духовное (умная молитва) и богословское (исихазм и учение о нетварных энергиях) направления получают практическое воплощение в виде устава–наставления, благодаря которому монах может приблизиться к опытному познанию святоотеческой традиции.

Надеемся, что настоящий сборник стимулирует интерес православных читателей и студентов богословских институтов к поздневизантийскому богословию и, возможно, вдохновит ученых (как патрологов и византологов, так и русистов–древников) к подготовке аналогичных и лучших изданий.

А.Г. Дунаев

Лето 1998 г., Москва

МЕТОД СВЯЩЕННОЙ МОЛИТВЫ И ВНИМАНИЯ СИМЕОНА НОВОГО БОГОСЛОВА [51]

Перевод с древнегреческого и примечания

А.Г. Дунаева

Три [52] суть образа молитвы и внимания, которыми душа возводится или низводится: возводится, пользуясь ими своевременно, а низводится, владея ими не вовремя и несмысленно. Трезвение и молитва связаны, как душа с телом: одно не существует без другого. Соединяются они двояко. Сначала трезвение противостоит греху, будучи неким передовым разведчиком, а следом молитва сразу уничтожает и истребляет связанные стражей /охранением/ постыдные помыслы, чего не может совершить одно внимание. Это дверь жизни и смерти, то есть внимание и молитва, которую если мы очищаем [53] трезвением, то улучшаемся [54], если же неосторожно уменьшая /ослабевая/ [55] ее [56] оскверняем [57], то становимся негодными.

Итак, поскольку мы сказали, что внимание и молитва разделяются на три [части], следует разъяснить и свойства каждой из этих [частей], чтобы хотящий достичь жизни и желающий совершить <их> /потру{С. 16}диться/, из этих различенных [58] состояний твердо избрал лучшее, дабы, держа по неведению худшее, не упустить лучшего.

О первой молитве [59]

Свойства первой молитвы [60] таковы. Когда кто–либо стоит на молитве и руки и очи вместе с умом воздевает [61] к небу, а [62] ум воображает божественные мысли и представляет небесные красоты [63], ангельские чиноначалия, обители праведных; говоря попросту, все, что слышал из Писания, собирает в уме во время молитвы, — он побуждает свою душу [64] к божественному вожделению, явно всматриваясь в небо. Бывает и так, что у него текут слезы из глаз, и потихоньку он начинает кичиться в сердце, возноситься, мнить происходящее божественным утешением и молиться, дабы всегда пребывать в таковом делании. Это признаки прелести, ибо добро перестает быть добром, если совершается не должным образом. Значит, если таковой человек станет безмолвствовать неисходно [65], то невозможно ему не сойти [с ума]. Если же он случайно и не впадет в эту страсть [66], то стяжать добродетели или достичь бесстрастия ему невозможно. Этим вниманием обольщены чувственно видящие свет, обоняющие некие благовония, слышащие голоса и многое иное того же [рода]. Одни и вовсе стали одержимы [67] бесами, бродя в помешательстве с места на место и из области в область. Другие, не узнав «преобразившегося в ангела света» (2 Кор. 11, 14) и возгордившись [68], прельстились, впредь пребыв неисправимыми до конца, {С. 17} не принимая никакого вразумления от людей. Иные [69] наложили на себя руки и стали самоубийцами, побужденные к этому обманщиком их: кто–то бросился с кручи, кто–то удавился [70]. Да и кто рассказал бы обо всех [71] различиях дьявольской прелести? Уже из этих слов [человек] разумный может узнать, что за прибыль рождается [72] от первого внимания. Если же кому–то удастся избежать этих напастей благодаря общежительству [73] (с отшельниками это случается), без преуспеяния тем самым [74] они проходят [75] всю жизнь.

О второй молитве [76]

Вторая молитва [77] такова. Когда [78] ум отправляется [в путь], собираясь от чувств и охраняемый внешним чувством, собираясь со всеми {С. 18} помыслами и [79] тщетно [стараясь] забыть их, иногда испытывая помыслы, иногда же внимая мольбам к Богу, произносимым устами, иной раз привлекая к себе плененные помыслы, в другой же и сам, объятый страстью, снова начинает [80] принудительно возвращаться в себя, — то невозможно так воюющему [81] когда–либо умиротвориться или увенчаться победным венком. На самом деле таковой похож на человека, сражающегося в ночи, который хотя и слышит голоса врагов и получает раны, но ясно <ему> увидеть, кто они, откуда пришли, как и ради чего ранят, нельзя, потому что виновник такого урона — мрак ума. Так [82] воюющий не избежит сокрушения от мысленных иноплеменников и, подъемля труд, все же лишается мзды. При этом, окрадываемый тщеславием, он мнит себя внимательным и, находясь во власти этого [тщеславия] и будучи его игрушкой, иногда даже порицает остальных [83], что они не таковы, и превозносится, ставя себя пастырем овец и уподобляясь слепцу, обещающему показывать дорогу слепцам [84].

Таковы образы второй молитвы [85], по которым трудолюбивый может узнать о вреде [86] ее. Впрочем, вторая настолько превосходит первую, насколько полнолунная ночь лучше беззвездной и беспросветной [87].