Непостоянны радости в непрочном нашем мире, В Аиде их пристанище, Харон — их повелитель.

Необычно дан гомеровский образ в IV кн., где Дигенис, подошедший к замку стратига, сравнивается с сиренами, а Евдокия — с Одиссеем. Особенно же интересно в седьмой книге описание золотых мозаик, украшавших дворец Дигениса. Перед читателем развернуто огромное полотно, на котором воспроизведены наиболее занимательные и самые излюбленные сюжеты в устной традиции. Библейские предания соприкасаются с эллинскими: культ отваги и силы представлен изображениями Самсона, Голиафа, Давида, Ахилла, Агамемнона, Беллерофонта, Александра Македонского; культ мудрости — изображениями Моисея, Иисуса Навина, Саула, Одиссея. Интересно, что упоминается также изображение сцены из похода Александра в Индию. В византийском эпосе сильна и дидактическая сторона. Она выражена всего лишь одним эпизодом, но это не умаляет ее значения. В эпизоде встречи Дигениса с императором канонизированы качества идеального воина: щедрость, сочувствие к бедным, обязательная защита слабых, прощение грехов, всякое противодействие несправедливости и клевете. Именно это место обнаруживает социальную значимость поэмы как произведения, выражающего идеологию провинциальной имперской знати.

Образ идеального воина как специфически византийский непосредственно с неоклассицизмом не связанный, присущ в еще большей мере византийской прозе Македонского возрождения. Особенно ярок он в дидактической литературе, точнее, в выдающемся ее памятнике XI в., так называемом «Стратегиконе», написанном неким Кекавменом, видимо, человеком знатного происхождения, профессиональным воином. В этом светском назидательном произведении содержится пропаганда тех же этических норм, как и в «Дигенисе». Однако «Стратегикон» не останавливается на этике воинского сословия; приближаясь по сути дела к жанру Домостроя, «Стратегикон» дает предписания человеческого поведения в различных жизненных обстоятельствах и при различном положении в обществе. Скупо и прямолинейно, имитируя время от времени Библию и сборник изречений «Пчела», излагает автор одно за другим эти правила. Многократно, в различном выражении подается мысль о необходимости быть осторожным и никому не верить — естественный вывод в условиях той борьбы между феодалами и императором, которая развернулась во второй половине XI в.

Этот компендиум этики появился почти одновременно с «Хронографией» Михаила Пселла, в которой уже ставится проблема художественного изображения человека; Кекавмен и Пселл дополняют друг друга. Но этой, до сих пор незнакомой для византийской литературы, теме предшествовал длительный путь развития византийской историографии, где методы изображения действительности, окружающей жизни проходят определенную эволюцию. Уже анонимный продолжатель монашеской хроники Феофана дает целиком жизнеописание Василия I. Биография эта построена на художественных принципах предшествующей эпохи расцвета монастырского искусства: изложению свойственна монументальность и отсутствие динамики. Близок по творческим методам к продолжателю Феофана и Генесий, современник Константина VII, написавший по заказу императора биографии его царственных предков.

От этого шаблона первым отступает в IX в. константинопольский патриарх Никифор в своей «Краткой истории», или «Бревиарии». «Бревиарий» начинается от смерти Маврикия (602 г.) и доводит изложение до свадьбы старшего сына Константина Копронима, будущего императора Льва IV (769 г.). Никифора интересует все: и дворцовые перевороты, и придворные интриги, и богословские споры, и народы, граничащие с византийским государством. Он не делает разницы между значительными и незначительными событиями, плавно течет его повествование, — он превосходно владеет стройным и лаконичным стилем. Изображаемые лица часто произносят речи, встречаются также и описания природы, пейзажи. Несмотря на постоянно ощутимую назидательность, «Бревиарий» представляет собой интересное и легко воспринимаемое произведение. В целом же творчество Никифора еще полно отзвуков борьбы с иконоборцами, — дань насущным вопросам предшествующей эпохи.

Полемизируя с иконоборцами, Никифор, как и его знаменитый предшественник Иоанн Дамаскин и его современник Феодор Студит, вынужден был коснуться теоретических вопросов искусства, вопросов соотношения художественного изображения с воспроизводимым объектом. В сочинении, называемом «Отказ и опровержение», Никифор устанавливает следующие ступени художественного творчества: 1) творческое начало (ποιητικόν); 2) производящая сила (οργανικόν); 3) специфика объекта (παραδειγματικόν); 4) материал (υλικόν); 5) самое воспроизведение как вершина творчества (τελικόν). Все эти элементы взаимно связаны. Подтверждение своим мыслям Никифор ищет в работе ремесленников и в бесчисленных явлениях окружающей действительности. Это новое отношение к искусству, интерес Никифора к быту, к природе делают историографа ближе по духу к эпохе Македонской династии, чем к предшествующему времени сакрализации литературы.

Немногим позже «Бревиария», возможно, в царствование Константина VII, появилась «Хронография» Симеона Логофета, с явными признаками компиляции в ее традиционной части, но тем более интересной и даже увлекательной там, где автор пишет о все еще продолжающей волновать его иконоборческой эпохе, о временах Феофила. На смену риторическим экскурсам и пейзажным зарисовкам у Никифора в данном случае приходит драматизированное изложение с внутренним напряжением и с нарочитым налетом легендарности. Несмотря на то, что факты, приводимые Симеоном, реальны, их подтверждают другие летописцы (например, выбор невесты для Феофила), — эти эпизоды изложены в манере сказочной.

К лучшим образцам исторической литературы этого периода относятся также сочинения Льва Диакона (род. в 950 г.)» описавшего войны империи с арабскими корсарами на Крите, войны против сарацинов в Азии и походы на болгар. Главные действующие лица и любимые герои у Льва Диакона — Никифор Фока и Иоанн Цимисхий. Как говорит сам историк, он писал не по книжным источникам, а по рассказам очевидцев и по личным впечатлениям. Лев Диакон — мастер портрета; таких подробных и живых описаний наружности своих героев мы не встречаем ни у кого из его предшественников. Эти описания напоминают «портретную галерею» Иоанна Малалы и, возможно, восходят к неизвестным фольклорным источникам. Вот описание наружности Иоанна Цимисхия: «Цимисхий был очень хорош собой, лицо у него было белое и румяное, борода рыжая и такие же волосы, очень редкие на висках, с большою лысиной, глаза голубые, взгляд смелый, нос тонкий прекрасной формы».

В общем плане круг интересов историка довольно широк: он не может обойти молчанием географические и этнографические темы, хотя иногда попадает впросак. У него, например, Дунай — «одна из рек, вытекающих из райских садов. Получив начало в Эдеме восточной страны, она вскоре скрывается под землею и, протекши невидимо некоторое расстояние, вырывается с клокотанием наружу в горах страны кельтов, откуда катит свои воды через Европу и пятью устьями впадает в Понт Эвксинский» [8].

В отношении стиля Лев Диакон — последователь традиций эпохи Юстиниана: его словарь полон выражений из Гомера — обычного материала школьных программ и как обычное явление того времени — из «Септуагинты»; особого же интереса к античности у него не наблюдается. Наряду с этими традиционными по жанру и внутренней структуре произведениями в X в. появляется и первое мемуарное по своей сущности произведение, хотя в нем еще живы обычные хронографические приемы. Это — «Взятие Фессалоники», написанное малообразованным клириком Иоанном Камениатой, который взялся за перо лишь под впечатлением сильнейшего разграбления его родного города отрядами критских корсаров под командованием византийца–ренегата Льва Триполитанского.

13 июля 904 г. в первый после столицы город в империи ворвались вражеские войска. Были разрушены великолепные здания, опустошены рынки, лавки, частные дома. Камениату и его семью постигла участь пленников, и несколько лет они провели у арабов. Повесть Камениаты глубоко человечна и глубоко трагична; это впечатление усиливается детальными описаниями второстепенных вещей, мелочей, которые волнуют автора. В плане идеологическом Камениата традиционен: весь мир у него поделен на две части — истинное царство ромеев–христиан и царство антихриста, населенное одержимыми злым духом арабами. Поэтому война представляется ему закономерным результатом царящей в мире борьбы добра и зла.

В языковом и стилистическом отношении «Взятие Фессалоники» также намечает новую линию в развитии византийской литературы. Наряду с традиционным, приподнятым стилем хроник, где основой была Библия, у Камениаты постоянно встречаются обыденные выражения с налетом просторечия. Наиболее выдающиеся в стилистическом отношении места — описание Фессалоники и картина захвата города — свидетельствуют о значительном литературном таланте автора [9].

Еще более необычна для историографического жанра анонимная «Псаммафийская хроника, или Житие патриарха Евфимия». Как указывает уже сама традиция двойного заглавия, это произведение совмещает в себе признаки и агиографического и исторического жанров. Игумен Псаммафийского монастыря в начале X в. стал патриархом; он был свидетелем, а отчасти и непосредственным участником той сложной политической и религиозной борьбы, которая разгорелась вокруг четвертого (неканонического) брака императора Льва VI. «Житие» представляет собой произведение с хорошо разработанной композицией, а изложение порой поднимается до подлинной драматизации.

Следующий значительный этап в развитии византийской исторической литературы — «Хронография» Михаила Пселла (род. в 1018 г.). От традиций прежнего жанра историографии у Пселла остается только название. На самом же деле это настоящие исторические мемуары, в которых беспощадно раскрыты отрицательные стороны византийской придворной жизни — интриги, лицемерие, корыстолюбие, зависть. Лица императорского дома, царственные особы теряют ореол святости и превращаются в обыкновенных людишек, одержимых страстями. Перед читателем проходят образы старой и кокетливой императрицы Зои, вечно пьяного и разнузданного временщика Иоанна Орфанотрофа и многих других, вершивших дела империи под влиянием своих аффектов. Подобная манера изложения была чуждой в X в.; Пселл целиком принадлежит следующей эпохе и близок по творческому методу к знаменитым писателям XII в., которые были скорее мемуаристами, чем историографами в традиционном значении этого слова.