Едва лишь я подумаю о наших двух игумнах (Увы, о повелитель мой, в обители их двое, И эти двое — вопреки святительским уставам — Отец и сын! ах, не сыскать богопротивней пары!), Едва подумаю о том, что из–за них терплю я, Как выхожу я из себя и сам себя не помню! Ведь стоит мне хоть на чуть–чуть из церкви отлучиться Да пропустить заутреню — ну, мало ль что бывает! — Как уж пойдут, как уж пойдут попреки да упреки: «Где был ты при каждении? Отбей поклонов сотню! Где был во время кафисмы? Сиди теперь без хлеба! Где был при шестопсалмии? Вина тебе не будет! Где был, когда вечерня шла? Прогнать тебя, да все тут!» И даже этак: «Стой и пой, да громче, да душевней! Чего бормочешь? Не ленись, рот не дери впустую! Да не чешись, да не скребись, да не скрипи ногтями, Забудь про бани, про мытье, коли пошел в монахи! Купи большие башмаки и в них ходи повсюду, А не в сапожках напоказ с загнутыми носами! Да пояса не распускай на щегольские складки, Да рукавами не болтай, воротником не чванься, Забудь о том, чтобы сидеть без дела в подворотне, Забудь, как завтракают всласть оладьями на яйцах: Как есть, так ешь не досыта, как пить, так пей не вволю, А все заботы о съестном забудь, не вспоминая! Ты не смотри, что тот, другой, вкуснее ест и больше, Дурного слова не скажи про все его повадки, Затем, что это — протопоп, а ты — пономаренок, Затем, что в нотах он знаток и в хоре правит пеньем, Меж тем как ты лишь рот дерешь, а в пенье — ни бельмеса. Он счет деньгам у нас ведет, а ты таскаешь воду; Он деньги в сундуке хранит, а ты — головки лука; Он всех ученей, лучше всех Писание читает, А ты и в азбуке едва ль сумеешь разобраться; Он уж пятнадцать лет живет в монастыре меж нами, А ты — полгода не прошло, как к нам попал в обитель. Ты взад–вперед по улицам сандальями топочешь, А он на славном скакуне повсюду разъезжает, И на ногах его торчат воинственные шпоры. Он много для обители пожертвований добыл, А ты что делал? пас овец, гонял ворон, и только! Он входит, полон важности, в палаты государя, А ты лишь зря глазеешь вслед богатым колымагам. Он счет ведет имуществам, он счет ведет богатствам, А ты — бобам за пазухой да вшам под волосами. Он ходит в шерстяном плаще, а ты одет в рогожу, И на постели у него четыре покрывала, А ты в соломе спишь всю ночь, и вши тебя кусают. Четыре раза в месяц он бывает в бане, ты же От рождества до рождества не видишь и лохани. Он завтракает камбалой, он ест краснобородок, А ты дешевенькой икры купить себе не можешь. Он десять фунтов золота хранит в своем закладе, А ты и медного гроша не сыщешь за душою, Чтобы хоть свечечку купить, хоть постриженья ради! Меж тем как он, ты видишь сам, поставил нам икону, И два подсвечника при ней, и пурпурные ткани, А ты — босой, едва одет, под рясой нет рубахи, И на подштанниках твоих сияют пятна грязи. Вот так и бегай взад–вперед, и будь всеобщим служкой!..

«Христос–Страстотерпец» [349]

(XII в.)

Так называется один из весьма немногочисленных сохранившихся образцов византийской драматургии, и притом образец ее наиболее значительный. Долгое время отчасти на основании рукописной традиции автором этой драмы считался Григорий Назианзин, но уже в XIX в. было доказано, что написана она безыменным автором XI–XII вв. Содержание драмы составляют евангельские события: действие начинается шествием на Голгофу и кончается воскресением Христа и явлением его в доме матери апостола и евангелиста Марка. Главная роль в драме уделена не Христу, как следовало бы ожидать, а деве Марии. Круг действующих лиц довольно обширен: мы находим здесь и Иоанна Богослова, и Иосифа из Аримафии, и Никодима, и Марию Магдалину; участвуют вестники и стража; партии для полухорий галилейских женщин, в отличие от хора античной трагедии, представляют собой диалог в тех же ямбических триметрах, которыми написана вся драма.

Размер драмы превосходит известные нам образцы классической драматургии — в данном случае перед нами 2640 стихотворных строк, для большинства которых можно довольно точно определить прототип. Автор стремится сдержать свое обещание, изложенное им в коротком прологе, — написать пьесу «по Еврипиду». Примерно треть стихов всей пьесы заимствована из греческих трагиков. Удалось установить, что автор «Христа–Страстотерпца» взял для заимствований семь трагедий Еврипида: «Гекубу», «Медею», «Ореста», «Ипполита», «Троянок», «Реса» и «Вакханок»; «Агамемнона» и «Прометея» Эсхила и «Александру» Ликофрона. Существует небезосновательная гипотеза, что, кроме этого, многие стихи взяты из несохранившихся трагедий. Использована также в большой мере библейская и христианская литература: евангелия, апокалипсис, псалмы, книга Бытия, Исход, письма апостола Павла и некоторые апокрифы.

Даже в стихах, далеких от буквального заимствования, наблюдается присутствие лексики греческих трагиков. Но это подражание, имеющее прототипами две совершенно разные сферы литературного творчества — языческую и христианскую, — лишено целостности, и это прежде всего лишает драму определенности и ясности в ее назначении. Вопрос, для кого она написана, давно уже дебатировался в науке. Вряд ли она преследовала развлекательные или дидактические цели. Для малообразованного читателя она, видимо, могла быть просто малодоступной. На образованного же читателя при возможности литературных ассоциаций и реминисценций могло произвести комическое впечатление смешение лексики языческой драмы и лексики библейской, а также механическое чередование реплик, относящихся к ничего не имеющим между собой общего трагическим персонажам, — например, Мария должна последовательно произносить слова Медеи, Гекубы, Кассандры, Клитемнестры, Андромахи, Гермеса.

Все это наводит на мысль, что «Христос–Страстотерпец» был написан человеком незаурядной эрудиции, который, однако, предназначал свою драму не для исполнения на сцене, а для чтения, и скорее всего для чтения в кругах ученых.

«Христос–Страстотерпец» пользовался большим вниманием исследователей. Его очень ценили богословы, которые видели в нем единственную христианскую драму на греческой почве и поэтому усердно исследовали все то в нем, что касается христианской догматики. Драма эта привлекала также и филологов, которые использовали сохранившиеся в ней отрывки трагедий для создания критики текстологического аппарата. В частности, именно при помощи текста этой драмы были найдены некоторые строки из потерянных частей «Вакханок» Еврипида.

ДРАМАТИЧЕСКОЕ СОЧИНЕНИЕ, ПО ЕВРИПИДУ ИЗЛАГАЮЩЕЕ НАС РАДИ СОВЕРШИВШЕЕСЯ ВОПЛОЩЕНИЕ И СПАСИТЕЛЬНОЕ СТРАДАНИЕ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА (ХРИСТОС–СТРАСТОТЕРПЕЦ)

НАДГРОБНЫЙ ПЛАЧ

Иоанн Богослов

Простри, Царица, руки и оплакивай Усопшего, усопших к жизни звавшего; И я, насколько в силах, помогу тебе.

Богородица

Злосчастная рука, коснись усопшего. Увы, увы! Что зрю? Что осязаю я? Из недр сердечных вырвется какая песнь? Его ли ныне в горести и ужасе На грудь кладу? По нем ли воздымаю плач? Прощай! В последний раз тебя приветствую, Усопшего, на горе порожденного, Убитого, безбожно умерщвленного. Дозволь, твою десницу поцелует мать. О милая десница! Часто, часто я К ней приникала, словно к дубу лозочка. О милый зрак, и вы, уста сладчайшие, И облик благородный, и священный лик! Прекрасных губ сладчайшее смыкание, Святая плоть, сыновнее дыхание, Божественностью веявшее! В горестях Всем этим сердце тихо утешалося. Зачем же ты повлекся на позор и смерть? Зачем принудил матерь злополучную Сиротствовать? Схожу в могилу заживо! Увы, насколько лучше умереть самой! Как очи онемевшие, смеженные Ответят ласке? Как снести мне бремя дней? О тело дорогое! Неужель, увы, Напрасны были все труды и тяготы, И пелены, и млеко от начальных дней, От твоего рожденья непостижного? Каким, Царю, почту тебя рыданием? Каким, о боже, плачем воззову к тебе? Из недр сердечных вырвется какая песнь? Вот ты лежишь, и саван спеленал тебя, Дитя мое, как пелена в младенчестве!..