Несомненные заслуги Арефы перед последующими поколениями заключаются также и в развитии средневековой греческой письменности. На его собственные средства было переписано множество древних рукописей и в том числе был сделан всемирно известный список Платона.

ХИРОСФАКТ, ИЛИ НЕНАВИСТНИК ЧАРОДЕЙСТВА [33] [34]

Да, да, был, значит, и этот золотой эпос [35]: касался он не истины, но на всякие запросы содержал философские ответы. Ничто из этого эпоса и из этих ужасных дерзновений не на пользу общественной жизни. О, воплощение всякого бесстыдства, — это ли святилище божье! Каков этот зримый грех? Что за великое безумие и дерзкое упорство? Что за ужасное и роковое деяние, которое заведомо до своего окончания не найдет согласия с верой? Это — Керкоп [36], полный всякого коварства, всякой нечисти, отвергающий христианство, навсегда распростившийся с благочестием. Слишком далеко стоит он от храма, чтобы взирать даже на преддверие. Ему недостаточно сотрудничать с доставшимся ему в удел демоном, он живет в самых святилищах, не остановился он и на этом, но сверх того при помощи себе подобных напевает в уши благочестивых свои пустые глупости; и ничто иное, а именно это и есть его самое ужасное деяние по отношению к этим людям. В его замыслах — пустить в глаза пыль безбожия, по возможности втянуть в учение каких–то гностиков [37], затем прикрыться благочестием и приписать себе славу благости, чтобы таким образом похитить кого–нибудь из детей в господе и увлечь их в свою свинскую грязь: мало того, он станет измышлять нелепую клевету против тех, кто его обесчестил, как бы терпя напрасно, — только на одно это он мастер. Что же? И такую заразу не изъяли из Синедриона, не уничтожили, но оставили жить, чтобы он, ползучий гад, измышлял, как многих простодушных ввести в искушение, извиваясь и вертясь, принимал разные образы? О, трагическая перипетия! О, бессмысленные несчастия! Неужели ни от кого нет помощи? Неужели некому распознать его? Разве не осталось у нас Фенея, чтобы он поражал и теперь мадианскую блудницу, чужую по языку, в незаконных детях развращающую господнее воинство? [38] И буря тогда утихнет и поношение от сынов Израилевых устранится. И нет ни Павла, ни Силы [39], который укротил бы божественной силой безумствующую душу, преисполненную Пифонского духа, а детям Христовым доставил бы безопасность? И нет никого другого, ни нового, ни древнего, ни обитающего достойно и с почетом в святилищах бога, чтобы святилища оставались недоступными для профанов и неприкосновенными для дурных глаз и чтобы яд дракона не сочился у них из уст. Но древний закон оберегал нетронутыми для моавитян и аммонитян [40] свои святыни и ограждал доступ к ним до четвертого поколения; установление это было» непреложно, никто ни в чем не нарушал предписаний и не вредил им. Этот же новый закон, и притом преобразующий Писание согласно с духом, разве допустит так попустительно, так неосмотрительно, так вредно нечестивцев, находящихся далеко от святых кропильниц, пришедших от весла, скажем, от керамической копоти, от их оргий, и выбросит свиньям и собакам жемчуг учения и догматов? Безумие это ужасное, ни с чем не сравнимое! Скажи же мне ты, строитель и зачинщик этих деяний, как ты, мерзкий и пагубный, ненавистный для всех и отвратительный до того, что в совете ромеев недостоин быть из–за распутства, да еще и брызжущий слюной из нечестивых уст на дела господа и самого Христа, как ты нагло вторгся в храм его святой и с беспредельной уже дерзостью высказался о том, что разрешается высказывать одним только испытанным в жизни и слове благочестия, облеченным учительским достоинством, ты, запятнавший себя тысячами бесстыдств и сознательным злодейством? Выразить невозможно, в какое грязное безбожие, чтобы не сказать невежество, ты погрузился: ты отрекся от самого существенного в Священном Писании и, если тебе угодно, от самого основательного в эллинской образованности [41]. Знают это источающие чистое слово мудрости; а ты не сознаешь того. Значит, ты ослеплен и побежден безбожием? И не цветет хвала в устах грешника.

Ведь грешника, таким пышным цветом расцветшего, нужно было скосить, как траву, и даже прежде, чем его вырвать, следовало его засушить, как поступают со всем, исходящим от чародейства…

Но что может желать человек с пагубной душой, нигде не пропускающей порождения глупости? По моему мнению, вот что. Думаю, что он считает очень мудрым по своему честолюбию вносить поправки в сочинения Аристоксена и Тимофея [42]. Этого тебе не запрещают! Дуй изо всех сил в флейту, если позволит тебе милая Афина [43], в чем и над собой она достаточно посмеялась, так как и ей сначала понравилась флейта, и, начав дуть, она надула щеки и сдвинула их к носу, затем сама была поругана своим неблагообразным видом: влага у нее на изображениях это доказывает; и она возненавидела флейты и бросила их на землю. А за флейтой ты, самый большой вор после Гермеса, приспособив кифару, натяни струны и стяни колки лиры; подними выше магаду, чтобы громче звучала она в своем полом пространстве от сверхъестественного колебания при ударах плектра по струнам, возводи звуки к мелодии, согласно надлежащим правилам. Затем разыгрывай в театрах мудрость всеми способами театрального безобразия вместе с мимами и актерами, если тебе угодно сопутствовать детям Диониса и демонам. Нет человека, который бы помешал тому, кто однажды, словно бес, отрекся от всевышнего. Ты будешь приносить открыто им в жертву начатки своих истинных литературных трудов, ты будешь совершать вакханалии с тиасотами [44], силенами, сатирами, менадами и вакханками. Возможно, ты угодишь этим какому- нибудь из них, например Икарию [45], сев на осла и погоняя его на своем пути. Конечно, ты угодишь и какой–нибудь Гекабе своей старостью, которая приобщила многих, тебе подобных, к безбожию позорных тайн; как и подобает тебе, ты пользуешься Эридой в твоих бесстыдных и весьма невежественных трудах. Иди с ними, сопутствуй им.

Если не всякому богословствовать, то уж во всяком случае христианам, но никак не эллинам, но не тебе, конечно, безбожнику и аластору: не дано богословствовать демонам, но терпеть наказание и молчать не иначе, как и вам теперь. Как же ты будешь богословствовать? Не вспомнишь ли ты комедию во всем авторитетных для тебя эллинов? Безупречно ли занимался богословием тот, кто от рождения отучился и отказался от веры, переучился на эллинский лад, дивится всему эллинскому, и даже теперь выплясывает с поразительной быстротой, ловкостью и легкостью? Да где тебе, дражайший, богословствовать, когда ты ненавистен богу и глумишься над верой, прибегая к эллинам? Но так или иначе, ты обречен и тебя поразит гром, ты не меньше поруган своим сумасшествием, чем очевидностью, и ненавидим, испытав на себе иным образом то, что содержится в басне о коршунах [46].

Но в скрежете зубов, сплошь покрытых гнилостью и зловонием, погибнет у тебя твое отвратительное потомство и заработок блудницы; чистый не будет участником, но выслушай, кстати, еще и вот что. Грешнику сказал бог: «Почему ты рассказываешь о суде моем и говоришь о завете моем? Ненавидя божественное воспитание и пытаясь ниспровергнуть недоступные тебе слова, ты, встретясь с лучшим, явно взбесился и обнажил свою злобную сущность, подобно тому, кто в шутку старается быть мудрым и сторонится людей благоразумных».

Итак, и Христа не трогай, и от нечестия беги, пусть вообще не будет у вас этого твоего бесстыдства; согласно своему учению исчезни вместе с Тирским старцем [47], вместе с безбожным Юлианом, — ведь ты — поклонник и ревнитель их сочинений. Ты сопричислен и причтен к тем, которые живут, как вы, и которых ваш мудрец Платон послал в Ахерусию, в Кокит, в Тартар, в Ахеронт, в Парифлегетон, высказав в этом месте глубокую мысль, а не шутку. Как шутить там, где нечестивая ненависть к богу пробудила законную вражду защитников благочестия?

Никифор, патриарх Константинопольский

(VIII–IX вв.)

Историк и полемист Никифор — один из наиболее активных политических и церковных деятелей конца VIII начала IX в. — родился в Константинополе во время правления фанатичного иконоборца Константина V Копронима (741–775 гг.). Отец Никифора был близок к императорскому двору (занимал должность нотария в тайном императорском приказе) и все же в течение всей жизни оставался явным противником иконоборческой политики императоров, за что неоднократно подвергался ссылкам. Никифор начал свою деятельность придворным писцом в том же тайном приказе, но в правление императрицы Ирины (797–802 гг.), восстановившей иконопочитание, бросил службу при дворе и удалился в основанный на берегу Фракийского Боспора монастырь. Там он изучал духовные и светские науки — богословие, грамматику, риторику, философию, математику, музыку; по свидетельству одного из биографов Никифора, в каждой из этих областей он достиг «вершин познания».

В монастыре Никифор прожил, по–видимому, недолго: он не успел еще принять монашеского пострижения, как император Никифор I (802–811 гг.) назначил его патриархом Константинопольским на место умершего Тарасия (806 г.). Несмотря на протесты его будущего друга и единомышленника Феодора Студита, Никифор провозглашается патриархом и остается им до 815 г. О его деятельности до 811 г. — года смерти императора Никифора — нам известно только, что он обратился к римскому папе Льву III с письмом о воссоединении церквей. Вероятно, Никифор не одобрял императора за его покровительство сектантам–павликианам, так как после смерти императора он вступает в ряды заговорщиков против его сына Ставракия и содействует тому, чтобы престол перешел к Михаилу I Рангаве, мужу дочери императора Никифора. При этом патриарх Никифор взял с Михаила письменное заверение в том, что новый император будет стоять за православие и расправится с еретиками, которым покровительствовали предшественники Михаила на императорском троне. Михаил I сдержал свое слово, но правление его продолжалось недолго — до 813 г. После того как императорские войска потерпели поражение от болгар, Михаил бежал с поля боя, и Никифор уговорил его отречься от престола. При содействии патриарха императором становится Лев V Армянин, уверивший Никифора в своем стремлении придерживаться православия. Но, заняв престол, Лев стал проводить иконоборческую политику, и против него создалась резкая оппозиция во главе с Феодором Студитом, к которой принадлежал и Никифор. В 815 г. иконоборческий собор низложил Никифора с кафедры патриарха. Никифор был сослан в монастырь, где он живет в изгнании в течение четырнадцати с лишним лет. Он умер в 829 г. в монастыре св. Феодора на азиатском берегу Босфора. С восстановлением иконопочитания его прах был перевезен в Константинополь и погребен в церкви св. Апостолов.

Литературное наследие Никифора включает два рода произведений: богословские и исторические. К богословским сочинениям относятся его 17 канонов и довольно многочисленные полемические сочинения в прозе, направленные главным образом против манихеев и иконоборцев. Большая часть их была написана Никифором в Годы изгнания; многие из них сохранились до настоящего времени, но изданы не все. Насколько можно судить по имеющимся в нашем распоряжении сочинениям такого рода, их автор хорошо знал Библию и патристическую литературу. Никифор цитирует отдельные места из сочинений иконоборцев, в частности Константина V и, возможно, Епифания .Кипрского, и только благодаря этим цитатам мы знакомимся с доводами иконоборцев, сочинения которых, как известно, утрачены.

Исторические произведения Никифора составляют два труда: «Краткая хронография» и «Краткая история после царствования Маврикия», которую принято называть «Бревиарием». Первое произведение — сухой перечень основных событий истории от Адама до 829 г., снабженный таблицами, в которых приводятся имена иудейских, персидских, египетских царей, римских императоров, епископов Константинополя, Рима, Александрии, Антиохии. В средние века это произведение было переведено на латинский язык.