2. Когда же Юстина подросла и разумнее стала, ее озарил свет, дарующий познание бога; ведь Юстина оказалась достойной воспринять столь благодатное озарение: она начала понимать бессилие идолов и верить в единого и истинного бога [137]…

6. Один учитель грамматики, по имени Аглаид (так назвали его, вероятно, за его красоту [138]), гордый знатным происхождением и богатством, жил в свое удовольствие и предавался необузданным страстям. Нередко видел он проходившую мимо девушку, путь которой лежал к божьей обители. Девичья красота, словно стрела, сразила Аглаида. Правда, красота ее уже увядала и становилась неприметной — ведь качество это недолговечно и обманчиво, тем более, что Юстина непрестанно постилась и молилась. Но слишком сладострастны были очи Аглаида; сначала он искал и подстерегал девушку на дороге, а встретив, приветствовал и восхвалял ее красоту, называл ее благодатной звездой. С течением времени признаки его страсти стали более явными; Аглаид, как говорится, уже расставлял для своей добычи сети. Но девушка считала все его слова чистейшей ложью, достойной скорее насмешки, нежели того, чтобы обращать к ней свой целомудренный слух и очи.

7. И вот, не в силах добиться своей цели, Аглаид решил испробовать другой способ: он пытался склонить Юстину к супружеской жизни. Но Юстина, дав обет быть невестой одному только Христу, всех благородно отвергала, отвечая:

— У меня есть жених, который бережет мою девственность и хранит меня чистой от всякой скверны.

Эти слова ранили Аглаида сильнее, чем ранят стрелы (ведь отвергнутая любовь становится более грубой и настойчивой); как говорится, даже камень, и тот не остался бы недвижим, а девушка по–прежнему была тверда и непреклонна, не поддавалась обманчивым речам Аглаида. Тогда собрал он немалый отряд друзей, опытных в делах любовных, напал на Юстину на дороге и пытался силой увлечь ее туда, куда ему хотелось. Но тотчас в городе и в доме матери Юстины стало известно об этой наглой дерзости, и тотчас же много сильных мужей вышли с оружием в руках. Как только те наглецы заприметили их, — тотчас скрылись из виду: отступили они не столько перед силой собравшихся мужей, сколько перед своим позорным поступком.

8. Однако страсть Аглаида оказалась сильнее всякого чувства стыда; не думая ни о мечах, ни о друзьях, ни о чем–либо ином, но, увлеченный только девушкой, он готов был на любые страдания, лишь бы не отступаться от нее. А Юстина, словно целомудренный Иосиф Прекрасный [139], защищалась крестным знамением, будто оружием, не столько от Аглаида, сколько от того, кто пытался незаметно, действуя через Аглаида, сломить ее; и вскоре она прогнала беззаконника, оттолкнула прочь, нанесла ему множество оскорблений, а лицо его — оно было достойно этого — избила кулаками и оплевала.

Аглаид же, дойдя до высшего безрассудства, вернее, до безумной, безудержной страсти любовной, при которой едва не теряют рассудка, одно лишь считал ужаснее смерти — не добиться Юстины. Вот почему в скором времени впал он в печаль и уныние. Когда же похоть вновь, как говорится, разгорелась в нем (ведь Аглаид не желал ей сопротивляться и, будучи совершенно не приучен к этому, не мог, благоразумно поразмыслив, совладать со своим желанием), он поступил так, как побуждала его страсть: принялся готовиться к другим тайным средствам борьбы за девушку.

9. В этой части своего повествования я хочу сделать небольшое отступление и бесхитростным, откровенным рассказом поведать о том, что заключает в себе истину простую и для всех очевидную.

10. В то время, когда царским скиптром владел Деций [140], жил в Антиохии некий Киприан; он был горд сознанием того, что родился в Карфагене Ливийском, от знатных и благородных родителей; и еще Киприан усердно занимался философией и магией. С юных лет пристрастившись к ним, он достиг вершин познания в той и другой области, ибо усердие его сочеталось с незаурядными врожденными способностями. Когда же имя Киприана стало известно далеко в округе, захотелось ему, чтоб слава о нем распространялась не только в Карфагене, но и знаменитая Антиохия стала бы свидетельницей его мудрости и необыкновенных успехов, достигнутых им в искусстве магии. Возможно и то, что желанием Киприана было постичь там нечто такое, что до того времени он еще не постиг.

11. Вот к этому–то Киприану и пришел Аглаид, поведал ему о своих страданиях и о том, что испробовал все средства, даже насилие применял, но не нашел никакого лекарства в своем несчастий: девушка оказалась сильнее его; а в конце речи Аглаид добавил:

— Ты единственный, в ком мне, несчастному, осталось искать утешения! На тебя одного возлагаю я все свои надежды и только благодаря этому до сих пор противостою желанию смерть предпочесть жизни Если ты избавишь меня от такой беды, я осыплю тебя золотом, награжу такими сокровищами, какие тебе и во сне не снились; щедрость моя превзойдет все твои ожидания!

Так сказал Аглаид. Киприан же, выслушав его, обещал как можно скорее помочь его горю. И ушел Аглаид, радуясь и мечтая о том недалеком времени, когда девушка окажется у него в руках.

Киприан же тотчас обратился к книгам, которые в то время могли оказаться для него полезными, и вызвал злого духа: он знал, что дух охотно поможет в таком дурном замысле; ведь его услугами не раз пользовался Киприан, желая добиться чего- либо значительного и необычайного.

— Если ты быстро и хорошо окажешь мне одну услугу, — сказал Киприан духу, — я щедро отблагодарю тебя за нее и поставлю тебя главою над всеми остальными духами.