Когда же юноши отец узнал об их прибытье, То выехал навстречу им, народом окруженный, Хотел он спешиться скорей, почтительности полный, Но стал молить его стратиг, чтоб он того не делал; И вот, как подобало им, они обнялись крепко И вместе в дом направились, но лишь прошли немного, Как необъятная толпа им двинулась навстречу. И вместе с этою толпою прислужницы собрались. И дома наконец они торжественно достигли. Толпа их там нарядная с куреньями встречала, Встречала с благовоньями и розовой водою, А во главе встречавших мать стояла Дигениса. Чей разум мог бы передать случившееся вскоре — Какую встречу дивную гостям эмир устроил, Какую речь прекрасную вела его супруга, Как славно был устроен пир в порядке надлежащем! Столы ломились от еды, от яств разнообразных, И подавали на пиру бесчисленных животных; Флейтисты развлекали их, сменялись быстро мимы, И двигались танцовщицы, телами изгибаясь, Звучала дивно музыка, и чаровали танцы, — Прекрасны были зрелища, одно другого краше. И о приданном договор, когда настало утро, Составили — не передать весь договор дословно! Но те дары, что жениху достались и невесте, Какие превосходные владенья получили, — Не подобает все это оставить без вниманья, И не сказать, хоть коротко, о дорогих подарках. Двенадцать вороных коней — таков был дар стратига, Затем — двенадцать лошадей красы необычайной, Двенадцать мулов дорогих, к ним — седла и уздечки — Все в серебре и жемчуге, искуснейшей работы. Двенадцать отдал конюхов — златой на каждом пояс, Двенадцать леопардов дал, испытанных в охоте [181], Птиц ловчих из Абасгии [182] двенадцать белоснежных, Двенадцать малых соколов и столько же обычных. Затем — две драгоценные иконы Феодоров [183]; Шатер, расшитый золотом, большой и превосходный, Изображеньями зверей покрытый всевозможных, Шесты его из серебра, шнуры его — из шелка; И два арабских дал стратиг копья, зеленых, медных, И меч Хосрова [184] подарил, прославленный повсюду. Все это зятю славному в подарок, Дигенису, Пожаловал с любовью тесть; эмир же в это время Дал дар бесценный девушке, лицо ее увидя. А вместе с тем и бабушка Акрита, стратигисса, Жены эмира братья все и родичи другие Жемчужин дали много ей, камней бесценных, злата, И тканей фиолетовых из шелка дорогого. А теща жениху дала немало одеяний, Зелено–белых, шелковых, и поясов бесценных, Четыре головных платка, золототканных, светлых, И плащ златой — был грифами он сзади разукрашен. И десять юных евнухов дал старший брат невесты, — Приятна внешность их была, и волосы красивы, Одежда облекала их персидская из шелка, И золотой воротничок носил на шее каждый. А младший брат невесты дал копье и щит в подарок, И остальные родичи ему так много дали, Что невозможно передать даров многообразье. Три месяца они подряд на свадьбе веселились, Не знала радость их конца, над всем она царила. Когда ж три месяца прошло в веселье непрерывном, Отец невесты взял с собой всех родственников новых И с ними зятя своего, назад домой поехал И свадьбу новую сыграл — еще пышнее первой. Глядел стратиг на юношу, безмерно восхищался И послушанию его, и храбрости разумной, И нраву его кроткому, и знанию приличий. А стратигисса радостно глядела, как прекрасен, Как необычен он на вид и всех лицом приятней. Не отходили от него невесты оба брата, Что похвалялись без конца деяньями своими. Восславим же всевышнего единого, благого, — Ведь там, где надо управлять великими делами, Господь устраивает все — не сомневайтесь в этом! И по заслугам воздадим мы богу благодарность, Ведь блага все, какие есть, лишь он нам доставляет. Когда же в тех местах они довольно погостили, В обратный путь отправился эмир, в свое жилище, Отправился и Дигенис домой с любимой вместе, И вновь с великим торжеством к себе они вернулись. Достойно вышел юноша из тяжких испытаний, За подвиги отважные прославился повсюду, И разнеслась молва о нем чудесная по свету. И в одиночестве он жить задумал на границах, Лишь девушку со слугами с собою взял в дорогу; Желал безмерно Дигенис уединенной жизни, Чтоб одиноко мог бродить, попутчиков не зная. Пришел на место новое, поставил он палатку, И начал вместе с девушкой там жить уединенно; И две прислужницы ее в другой палатке жили. А в третьей жили отроки чудесные Акрита, И друг от друга далеко палатки находились. Когда же о супругах весть дошла до апелатов, Вступили в заговор они, чтоб девушку похитить, Но победил их Дигенис и перебил нещадно; Весь Вавилон завоевал [185], не зная поражений, Багдад и Тарс [186] он покорил, и маврохионитов, И многие владения свирепых эфиопов. О смелых подвигах его услышал император, — А над землей ромейскою в те годы был поставлен Счастливый и прославленный трофеями Василий, Что славу императоров унес с собой в могилу. Случилось, что отправился в поход он против персов [187] И оказался в тех местах, где находился отрок. Немало подивился он, проведав о герое, Охвачен был желанием увидеть Дигениса И отослал ему письмо с такими он словами: «О всех деяниях, дитя, которые свершил ты, Узнала царственность моя, и радости полны мы, Благодарим всевышнего, что шлет тебе поддержку. Внемли желанью нашему — предстань пред нашим взором И за дела свои прими достойную награду. Итак, иди к нам с радостью, не зная колебаний, Не бойся, что подвергнешься опасности нежданной» [188]. Прочел посланье Дигенис, ответ такой направил: «Слугою я ничтожнейшим твоей останусь власти, — Пусть и не будет доли мне в твоих благодеяньях. Какому же из дел моих дивишься ты, владыка? Ведь робок и смиренен я, и нет во мне отваги. Но все возможно совершить по милости господней, И если своего слугу ты захотел увидеть, Сюда скорее приходи и у реки Евфрата Желанье сбудется твое, владыка мой священный. Не думай, будто не хочу перед тобой явиться, Но знаю — есть в твоих войсках неопытные люди; Неподобающую речь могу от них услышать, И меньше станет слуг твоих, — не сомневайся в этом, — Нередко ждет ведь молодых такой удел, владыка». За словом слово прочитал посланье император И скромной речи отрока немало подивился, И рад был, что высокую его отвагу понял. Желая видеть юношу во что бы то ни стало, С собою сотню воинов он захватил в дорогу И копьеносцев несколько и выступил к Евфрату, А слугам строго повелел, чтоб ни единым словом Никто не вздумал нанести Акриту оскорбленье. И вот заметили его посты сторожевые, Известье быстро принесли, что император близко От Дигениса славного, чудесного Акрита. И Дигенис тогда один навстречу гостю вышел И низко голову склонил в почтительном поклоне, Промолвил: «Здравствуй, господин, от бога власть ты принял. Из–за нечестия племен над всеми воцарился! Случиться как могло со мной, что всей земли владыка Изволил появиться здесь передо мной, ничтожным?» Был император поражен, когда его увидел, И вот, достоинством своим пренебрегая царским, Сошел он с трона, радуясь, открыл ему объятья И целовать героя стал, дивясь его сложенью, Избытку красоты его, никем не превзойденной. «Дитя, — сказал он, — дел твоих свидетельство я вижу, Поистине весь облик твой: — отваги подтвержденье. О, если б четырех, как ты, Романия имела! Проси, что хочешь, у меня без всякого стесненья И, что угодно, забирай из моего ты царства!» «Всем управляй, владыка мой, — ему ответил отрок, — А для меня достаточно любви твоей высокой. Несправедливо брать дары, дарить — намного лучше, И без того на воинов ты тратишься безмерно. Лишь вот о чем прошу тебя, прославленный владыка: Имей любовь к покорности и состраданье к бедным, Коль терпит беды подданный — спасай от беззаконий, Коль согрешит невольно он — даруй свое прощенье. Не поддавайся клевете, оставь несправедливость, Грозою будь еретиков, опорой православных, — То высшей справедливости оружие, владыка. Оружьем этим всех врагов ты одолеть сумеешь [189]. И знай, владеть и царствовать — от силы не зависит: То бога одного лишь дар, всевышнего десница. А я, из всех ничтожнейший, твоей дарую власти Ту дань, что приносили мы Иконию [190] доселе, — Вернешь наперекор врагам сполна богатства эти И позабудешь, господин, подобную заботу Ты прежде, чем душа моя от тела отделится». И счастлив император был, слова его услышав, И так сказал: «О юноша чудесный, несравненный, Моею царственностью ты патрикием назначен, Владенья деда твоего я все тебе дарую И на границах управлять предоставляю право. Скреплю пожалованья все надежно хрисовулом [191] И царские одежды дам тебе я дорогие». Лишь услыхал то юноша, приказ немедля отдал, Чтоб привели к нему коня стреноженного слуги. Неукрощенный был тот конь, не знал он господина, И слугам Дигенис сказал: «Бежать его пустите». Одежды полы накрепко за пояс свой заправил И за животным бросился, стремясь его настигнуть. На расстоянье небольшом схватил коня за гриву, И повернулся конь тогда назад, огромный, дикий, Лягался он и громко ржал, и убежать стремился, Но перед императором тот юноша отважный Поверг коня и на земле оставил распростертым, И небывалым зрелищем поражены все были [192]. Назад герой направился, но лев из рощи вышел, И все, стоявшие вблизи, перепугались сильно, — Немало, ведь, свирепых львов в той местности встречалось; И в страхе император сам искал спасенья в бегстве. А Дигенис напал на льва, не медля ни минуты, За лапу заднюю его схватил рукой умело, Тряхнул с великой силою, поверг на землю зверя И окружавшим показал, что лев лишился жизни. Затем он поднял хищника рукою, словно зайца, И императору поднес, сказав: «Прими добычу! Тебе в подарок твой слуга поймал ее, владыка».

ПОХОРОНЫ ДИГЕНИСА И ЕГО ЖЕНЫ (кн. VIII, ст. 211–313)

Кто в силах горе описать, владевшее толпою, Сказать о плаче, о слезах, стенаньях неутешных? И рвали бороды они, от скорби обезумев, И вырывали волосы, и восклицали громко: «Земля пусть содрогается, пусть мир горюет с нами! Пусть солнце скроется во мгле, лучи его померкнут, И потемнеет пусть луна, нам факелом не светит, И звездные огни пускай на небесах угаснут! Ведь лучезарная звезда, светившая над миром, Василий Дигенис Акрит, всех юных украшенье, И с ним супруга славная, краса и гордость женщин, Ушли из мира нашего, ушли одновременно! [193] Придите все, кто знал любовь и кто дружил с отвагой, Акрита благородного и храброго оплачьте, Скорбите по могучему и грозному герою, Что всех врагов до одного уничтоженью предал, Спокойствие установил и мир принес на землю. Придите жены, плачьте все над красотой своею, — Вотще хвалились вы красой, на юность полагались! Рыдайте же над девушкой, прекрасной и мудрейшей. О бедствие нежданное! Два светоча чудесных, Что освещали целый мир, безвременно угасли!» Такие речи скорбные они произносили, На погребенье славных тел собравшись отовсюду. Когда ж заупокойные пропеты были гимны, И беднякам имущество умерших раздарили, То погребенью предали достойному останки И поместили наверху в ущелье ту гробницу, Недалеко от Тросиса [194], — так место называют. На арке установлена гробница Дигениса, Из пурпурного мрамора ее сложили дивно, Чтоб те, кто видели ее, благословляли юных. А эта арка и вдали для глаза открывалась, Всегда ведь нам высокое издалека заметно. И вслед за тем наверх взошли, исполнены печали, Правители и знатные, и все, что там собрались, И вот, гробницу окружив, покрыв ее венками, Такие молвили слова, слезами заливаясь: «Глядите, где покоится предел людской отваги, Глядите, где покоится Акрит непобедимый, Что род свой славно увенчал, над юными вознесся! Глядите, где покоится цветок ромеев чудный И гордость императоров, и светоч благородных, Герой, страшивший диких львов и хищников свирепых! Увы, увы, что с мужеством подобным вдруг случилось? Всевышний, где могущество, куда отвага делась, Безмерный страх, что возникал при имени героя? Ведь если имя слышалось Акрита Дигениса, Испуг охватывал людей, неодолимый ужас; Такую милость получил тот юноша от бога, Что именем одним своим с врагами расправлялся; Когда ж охотиться он шел, достойный изумленья, Бежали звери от него и в зарослях скрывались. И вот отныне заключен он в маленькой гробнице, Бездейственным, беспомощным предстал он нашим взорам, Кто наложить осмелился на сильного оковы, Непобедимого сломил, заставил подчиниться? То смерть — всего виновница, горчайшая на свете, И трижды проклятый Xapoн  [195], что все с земли уносит, И ненасытный то Аид [196], — вот злые три убийцы, Вот трое тех безжалостных, из–за которых вянут Все возрасты и прелести, вся слава погибает. Ведь юных не щадят они, не уважают старых, Могучих не пугаются, не чтут они богатых И не жалеют красоту, но делают все прахом, Все обращают в грязь они зловонную и в пепел, И вот теперь Акрит для них чудесной стал добычей, Гробница давит на него, в земле он истлевает, И плоть прекрасная — увы! — червей питает ныне, И тело белоснежное принадлежит Аиду! За что же уготована для нас такая участь? Адама [197] грех на нас лежит, — на то господня воля. Но почему, скажи, господь, ты воину такому, Столь юному, прекрасному, велел расстаться с жизнью, Скажи, зачем не даровал бессмертия герою? Увы! Никто ведь из людей — так бог–отец предрек нам — Не избегает гибели; мгновенно жизнь проходит, Проходит все, что видим мы, тщеты полна вся слава. Христос! Кто умирал еще, подобный Дигенису, — Такой же юности цветок, такая ж слава храбрых? Христос! О если б ожил он, обрел рассудок снова, О если б увидали мы, как держит он дубинку, А там — хоть все до одного пусть умерли бы сразу! Увы! О горе благам всем обманчивого мира, Веселью горе, юности и горе наслажденью! И горе тем, кто, согрешив, раскаянья не знает, И силой похваляется и молодости верит!» Такие были речи их и горькие стенанья, И в путь обратный двинулись все те, что хоронили Останки благородные и чистые умерших. А ныне молим мы: Христос, творец всего земного! Пускай любимый отпрыск тот, Василий благородный, И с ним его прекрасная, цветущая супруга И все, кто радостно идет дорогой православья, В тот час, когда воссядешь ты судить людские души, Пусть охраняются тобой, не ведают ущерба, И в пастве им своей, Христос, дай место одесную. А нас, принявших от тебя свое существованье, Ты укрепи и огради, спаси от сил враждебных, Чтоб имя непорочное твое мы восхваляли, Чтобы отца, и сына мы и чтоб святого духа — Ту троицу чистейшую, единую, святую — Во веки славили веков, великих, беспредельных!

Симеон Новый Богослов

(949—1022 гг.)

Уроженец малоазийской Пафлагонии, мальчиком привезенный в Константинополь для прохождения курса наук, отказавшийся, однако, от высшего образования, Симеон в возрасте около тридцати лет поступил в студийский монастырь и всю свою жизнь с тех пор посвятил раскрытию новозаветной идеи «нового человека». Его ученик и биограф, Никита Стифат (Пекторат), упоминает любимых писателей Симеона — Марка, Диадоха, Иоанна Лествичника и тем самым позволяет установить его связь с традициями египетского монашества. В среде этого монашества уже в IV в. сложилось понимание человека как целостной психофизической структуры, обращенной внутрь себя, стремящейся к изменению, к освобождению от «греха» и достигающей этого освобождения путем суровой аскезы. Логическому абстрагированию, отвлеченному, умозрительному богопознанию, в котором ценность признается лишь за умом, духом, а плоть, материя отвергается вовсе, здесь противопоставляется «обожение» всей личности человека, совокупности его тела, души и ума. Из явления чисто негативного плоть превращается таким образом в соучастницу обновленной жизни духа. Закономерным следствием подобного мировосприятия оказывается презрение к светской мудрости (языческой философии) с ее рационализмом и повышенный интерес к эмоциональной жизни индивида.

Для Симеона «одухотворение» плоти, «обновление» человека становится главной, доминирующей темой всего его творчества. По сравнению со своими предшественниками он мало заботится о формальном подвиге (аскезе) и все внимание сосредоточивает на раскрытии интимного мира перерождающейся личности. Сквозными мотивами всех его сочинений — проповедей, поучений, писем и стихотворных гимнов выступают два основных понятия — любовь и свет, которые служат словесными чувственными образами для описания внутренней, духовной, сверхчувственной жизни мистика.

От Симеона тянется несомненная нить к спиритуалистическому искусству XI в. и к исихастской мистике XIV в.

Миниатюра из рукописной псалтыри XII в., принадлежавшей Василию II Багрянородному. Портрет императора.

Танцовщица, Эмаль XI в.

ИЗ «ГИМНОВ БОЖЕСТВЕННОЙ ЛЮБВИ» (№ 17) [198]