Коль желаешь, так послушай, Что творит любви горенье, И сумей понять, насколько Всех вещей любовь превыше [199]. — Как превыше? — Вот, послушай, Как взывает к нам Апостол: «Выше веденья языков Ангельских и человечьих, Выше крепкой, полной веры, Что горами в силах двигать, Выше полноты познанья, Разуменья таинств божьих, Выше подвигов: раздашь ли Ты именье и владенье, Или плоть предашь на муку Имени Христова ради, — Но любовь всего превыше!» Да, превыше, и настолько, Что едва любовь отымешь, Все заслуги, все познанье Утеряют смысл и цену И помочь душе бессильны. Если ж грешник и любовью Беден, и заслугой скуден, И познаньем, — о, скажи мне, Что творит он, как дерзнет он Самого себя Христовой Вере верным исповедать? Потому и должно слушать О любви уроках тайных. Я сижу в моей келейке Целоднедно, целонощно, И со мной любовь незримо, Непостижно обитает: Вне вещей, вне всякой твари, Но во всем и в каждой вещи, То как жар, как пламя в блеске, То как облак светозарный, Под конец же слава солнца. Словно жаром, греет душу, И в гореньи сердце тает, И пронзают дух порывы Умиленья о Предвечном. Как бы пламенем охвачен, Возгорясь душою крепко, Я в себя воспринимаю Светоносную зарницу: Луч она дает мне в душу И творит мой ум прозрачным, Указав неприкровенно Созерцания высоты, Все открывши, все явивши. Это все есть цвет прекрасный Страха божья в верном сердце. Я же, видя свет лучистый, Исполняясь ликованья, Не тому отнюдь ликую, Что сподобился тех светов; Но сиянье радость в боге Мне внушает выше меры, Ум и чувства захвативши И всецело изгоняя Все земные помышленья. И взлетает быстро ум мой, Пожелавши причаститься Силы явленного света. Но ведь цель ума нетварна [200], Он же путь свершить не в силах За пределы всякой твари, Уловив неуловимый И нетварный свет Господень. Так! И все же неустанно Он стремится к прежней цели: Он и воздух облетает, И на небеса восходит, И пронизывает бездны, И пределы мирозданья Ум своей проходит мыслью. Тщетно! Все, что он находит, Тварно; цель, как встарь, далеко. Восскорбев и горько плача, Разгораясь в сердце крепко, Вне себя и в исступленьи Провожу я дни и ночи. Но приходит, лишь захочет, Как бы в виде светоносном Облака, и став недвижно Над главой моей, лучится Полнотою светолитья, Понуждая ум и сердце К ликованью, к исступленью; А потом опять уходит, Я покинут, я оставлен: Но ценой трудов великих Углубись в себя, в себе же Обретаю свет искомый. В самом средоточьи сердца Вижу светоч, как бы солнца Круговидное подобье: Этот светоч, разгораясь, Обращает в бегство бесов, Изгоняет вовсе робость И внушает духу силу: Ум становится свободен От земных напечатлений, Облачаясь одеяньем Умозрений запредельных. Вещи зримые покинув, И к незримым прилепляясь, Я приемлю дар великий: Созерцать, любить Нетварность, Отрешиться совершенно От всего, что возникает И тотчас же исчезает, И умом соединиться С Безначальным, Бесконечным, И Нетварным, и Незримым. Вот любви и суть и сила.

ПОУЧЕНИЕ I [201]

…Многочисленны ее (любви. — Т. М.) названия, многочисленны действия, еще более многочисленны признаки, божественны и бесчисленны ее свойства, но природа у нее одна и одинаково скрыта тайной ото всех -— и от ангелов, и от людей, и от всякой другой твари, даже неведомой нам. Смысл ее непостижим, слава недосягаема, намерения неизъяснимы: она вечна, ибо не знает времени, не созерцаема, ибо мыслится, но не постигается. Много красот у этого нерукотворного святого Сиона, и кто узрел их, того уже не радуют вещи, видимые чувственным взором.

Дайте мне сначала побеседовать с ней немного, поговорить с ней и излить пред ней то томление, которое есть во мне.

Когда я, возлюбленные мои отцы и братья, вспомнил о красоте непорочной любви и внезапно свет ее обрелся в моем сердце, меня объяла ее сладость, мои внешние чувства умерли, я потерял житейский разум и уже не помнил про то, что меня окружало. Потом, сам не знаю как, она опять отступила от меня и оставила меня одного оплакивать мою слабость.

О любовь вожделенная! Блажен возлюбивший тебя, ибо он уже не захочет страстно любить красоту тварную. Блажен, кто сплелся с тобой божественным вожделением, ибо он откажется от целого мира и, сближаясь с любым человеком, не потерпит вреда. Блажен, кто осыпал поцелуями твои красоты и насладился ими в полноте желания! Душа его освятится от чистых капель твоей воды и крови. Блажен возлюбивший тебя с вожделением, потому что изменится он изменением добрым и обрадован будет духом и душою, ибо существуешь ты, веселие неизреченное. Блажен стяжавший тебя, ни во что вменит он сокровища мира, ибо подлинное, неистощимое богатство — это ты. Блажен и триблажен тот, кого ты избрала себе. Бесславный на вид, он будет славнее всех славных и всех почитаемых почтеннее и выше…

ГЛАВЫ ПРАКТИЧЕСКИЕ И ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ [202]

I, 86. Иное дело бесстрастие души, иное — бесстрастие тела. Первое своим собственным сиянием и светом, истекающими от Духа, делает святым так же и тело, а второе пребывает одиноко само по себе и не приносит пользы тому, кто обрел его.

III, 51. Если невеста вознегодует, когда жених отлучится надолго, или, занятый делами, откладывает время брака, если она презрит его любовь и сотрет или порвет хартию обручения, то мгновенно лишается надежд, которые возлагала на брак. То же бывает и с душой. Едва лишь промолвит кто из подвизающихся: «Доколе должен я страдать?», едва лишь обессудит тяжелые труды подвижнические, пренебрежет заповедями, позабудет о непрестанном покаянии и тем уничтожит и расторгнет соглашение, как тотчас вовсе лишится и обручения и божественной надежды.

Михаил Пселл

(1018 — около 1097 гг.)

Пселл (до пострижения носивший имя Константина) — бесспорно одна из самых крупных фигур в литературной жизни XI в. Энциклопедист, обладавший огромными познаниями в области тогдашних наук и философии, он был одновременно и крупнейшим писателем своей эпохи, перенесшим на словесное искусство Византии технику классической аттической прозы.

Константин Пселл родился в 1018 г. в Константинополе и получил блестящее образование. После обычного начального курса обучения на классических образцах (в 9 лет он комментировал Гомера), Пселл вынужден был поступить на службу к судье в один из фемов, но через год получил возможность вернуться в Константинополь и продолжать занятия теперь уже в риторской школе. Пселл примкнул к кружку талантливой честолюбивой молодежи, группировавшейся вокруг ритора Иоанна Мавропода, из которой вышли такие личности, как Никита Византийский, будущий знаменитый грамматик, Константин Лихуд, будущий всесильный временщик, а затем патриарх Константинопольский, и сменивший его в этом сане Иоанн Ксифилин, а также будущий император Константин Дука. Дружба с Константином Лихудом обеспечила Пселлу карьеру сановника при императорском дворе. Начав с должности асикрита — чиновника имперской канцелярии в царствование Михаила V (1041–1042 гг.), Пселл стал протоасикритом — начальником этой канцелярии при Константине Мономахе (1042–1055 гг.), одним из первых лиц при дворе, составителем официальных посланий императора. К этому же времени относится и расцвет педагогической деятельности Пселла. Пселл возглавлял открывшуюся в Константинополе философскую школу, нося почетное звание ипата философии, и его преподавание охватывало весь круг тогдашних наук и риторику. Пробуждение интеллектуальной и художественной культуры в середине XI в., носителем и выразителем которого был Пселл, означало прежде всего восстановление забытой традиции и утраченных художественных и научных методов. От суррогата античности, передаваемого из поколения в поколение византийской риторикой, внимание было перенесено на сами классические истоки европейской мысли и художественной техники слова. Античность была воспринята в своих классических образцах как единое целое, как общий источник технического мастерства и логического метода. Опорой и оправданием этого обращения к языческой культуре служил авторитет отцов церкви первых веков н. э. Пселл дает любопытное описание собственных занятий греческой философией: «Мне шел тогда (при Константине Мономахе) двадцать пятый год и я занимался самыми важными науками. Я заботился больше всего о двух вещах: о том, чтобы посредством риторики научиться красиво говорить и, во–вторых, философией очистить ум. Риторике я недавно научился и потому обращал главное внимание на философию; изучив же достаточно логику, я начинал заниматься естественными науками, чтобы от них перейти к высшей философии. Не находя себе в этом наставников, я обратился прямо к древним философам и их комментаторам, прежде всего к Аристотелю и Платону. Потом я перешел к Плотинам, Порфириям и Ямвлихам, а после них дошел и до дивного Прокла, на котором и остановился, как бы причалив к величайшей пристани» (Пселл. Хронография IV, гл. 36–38) [203].