Сперанский был прямой хрисианин, живший исправно по всем уставам хрисианской жизни, не смотря на свои многотрудные занятия. Но как сознается (во 2–м письме), мало имел заботы о внутренней своей жизни, и когда потом возымел ее, не вдруг овладел искомым. Десять лет он изучал начатки, простояв в преддверии царствия Божия.

Что заставило его заняться своим внутренним? Прямее всего будет сказать—дух тогдашнего времени. В высшем круге нашего общества, в его время, это было почти общим занятием. Как наблюдательный человек, он не мог не заметить движения, происходившего вокруг, и как человек, получивший настоящее христианское образование, тотчас понял, что в этом движении была своя истинная сторона, которую и в себе раскрыть положил он законом.

В движении том точно была истинная сторона: ибо искать внутреннего, живого богообщения должно быть последнею целью всякого христианина. Но оно оказалось малоуспешным и скоро прекратилось, или было прекращено, потому что двигатели пошли не тою дорогою и не те избрали руководства. Они пошли по стопам западных мистиков и теософов, в пустоту и мечты фантазии. Манила их хорошая вещь; но она затмевалась мечтами, и они оставлены были блуждать во тьме, ощупью. В Церкви Божией всегда была в силе внутренняя христианская жизнь, и руководство к ней всегда предлагалось и предлагается самое полное и безошибочное. Совсем другое было бы дело, еслиб движение то направлялось по этому руководству. Доказательство тому представляет сам Сперанский. Десять лет сидит он над изучением писаний о внутренней жизни, принадлежащих западным мистикам, и ничего не получает, а только томится ожиданием, как изображает он сам себя во втором письме. Но лишь только попалось ему истинное руководство к трезвенной жизни внутренней, предлагаемое в Добротолюбии, —он тотчас стал на прямую дорогу и узрел свет Божий, разсеявший туман, облегавший его сердце.

Удивляться надобно, как такой умный человек мог столько времени копаться в пустотах Бема и компании! Я хотел бы верить, что это делал он в угоду другу своему, не принадлежавшему к нашей Церкви, писания которой, можетъ быть, были ему не по духу; занялся же ими с ним для того, чтоб в этих ворохах плевел отметить малость пшеничных зерн истины, и тем предотвратить его от уклонений на распутия. Сам же он собственно для себя не мог пожаловаться на недостаток отеческих писаний. Хоть их в его время было не так много в ходу, но довольно достаточно для того, чтоб разъяснить дело и производство внутренней жизни. К тому же, он мог читать их и в подлинниках. Полагаю, что он был знаком с ними; а что копался в книгах инославных до того, что язык их усвоил, это верно делал он или по указанной причине, или потому, что наведен был на то окружающею средою и платил дань духу времени.

Слова: «доселе состояние наше в сущности было лишь состоянием размышления и молитвы умной, и вся наша духовность сводилась собственно к теософии», касаются вопроса о состоянии искания, до зарождения внутренней в Боге жизни. К этому времени относятся разные духовные упражнения или подвиги, в числе которых первое место, после молитвы, возможной тогда, принадлежит богомыслие, то есть, размышление о Боге, и Его Божественных свойствах и действиях, премудрости, благости, вездесущии, всеведении, правосудии, промышлении и особенно искуплении. Совершается оно и своелично, и с помощью чтения Писаний Божественных и отеческих; уместно оно и в часы молитвы, особенно церковной. Не другое что в устах Сперанского может означать и теософия, или собственно — богомудрие; а не то, что разумеют под этим теософы, то есть, мечтательные представления об отношении Бога к миpy вообще, и к разным тварям в частности, ими самими придуманные, помимо того, что известно нам из Откровения, а нередко и наперекор ему. Это точно бывает в преддверии к внутренней жизни, но не прекращается и по зарождении ее, только принимает тогда другой вид, становясь точнее и живее, и, главное, превращаясь в зрение Божественных вещей из многомысленяаго изследования. Но этим одним все то переходное состояние не обнимается, а только преимущественно тем характеризуется. Ищущий внутреннего царствия Божия, или живого богообщения, естественно думает все о Боге, с усилием обращая ум свой к Нему, о Нем только и читать ему хочется, о Нем и беседовать. Но эти одни занятия, без других, о которых скажу после, не доведут до искомого. У мистиков это занятие одно выставляется на вид потому, что они теоретики, а не практики. Есть несколько излишества на этот предмет и в католических руководствах к духовной жизни; а это не безопасно. Оно приучает к легкоте: ибо легче умствовать, чем, например, молиться или внимать себе; располагает к самомнению, как работа ума, которому так сродно кичиться, и может совсем охладить в практике, и, следовательно, остановить прочный успех, льстя успешностью в этом умовом деле. Посему — то здравые учители остерегают от этого, и советуют не вдаваться слишком в это занятие, с ущербом для других. Таково учение епископа Диадоха. Вот его слова: „для ума злостратательно долгое упражнение в молитве, ради тесноты и сосредоточенности, требуемых молитвою; в богословствование же он с радостию вдается, ради простора и свободы, предоставляемой ему в этой области. Не должно позволять ему вступать на этот путь, или паче меры воскрыляться на нем радостию."

Письмо четвертое.

Следующее отделение дает прекрасные мысли о некоторых явлениях духовной жизни, предшествующих раскрытию царствия Божия внутрь, как предвестниках скорого появления его. Но терминология и фразы много мешают вдруг увидать то, о чем идет речь.

„Царство Божие, в нас заключающееся (иными словами: внутреннее слово, или созерцательная молитва, или чистая любовь), обнаруживается лишь тогда, когда все размышления, все рассуждения о предметах небесных становятся сухими, скучными, безвкусными, и когда, однакож, в глубине души ощущаешь более или менее сильное влечение к занятиям Божественным. Тогда следует оставить молитву умную (размышления, рефлекции, рассуждения о Боге) и постоянно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с Богом, помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли. Тогда кажется, что все молчит; не думаешь ни о чем; ум и память меркнут и не представляют ничего определенного; одна воля кротко держится за представление о Боге, —представлениe, которое кажется неопредленным, потому что оно безусловно, и не опирается ни на чем в особенности."

Но о раскрытии царствия Божия внутрь у Сперанского речь в следующем отделении: это же о чем? О проявляющихся по временам в душе, самоусиленно и самотрудно ищущей Бога, невольных, глубоких и неудержимых влечениях к Богу. Понятнее будет, если скажем: о том, что бывает с душею, и как нам надобно держать себя, когда крепко захочется помолиться, или когда потянет на молитву. Это испытывают все в большей или меньшей степени, и на переходе от самотрудного искания к живому богообщению, и по достижении его. Состояние это похоже на то, в каком бывает человек, когда о чем либо задумывается. Задумавшийся уходит внутрь себя и сосредотачивается в своей душе, не обращая внимания на свою внешнюю обстановку, на лица, вещи и события. Тоже и здесь: только там—дело ума, а здесь—дело сердца. Находит влечение к Богу, душа собирается в себя и становится пред лице Бога, и, или изливает пред Ним свои надежды, и болезни сердечные, как Анна, матерь Самуилова, или славословит Его, как Пресвятая Дева Мария, или стоит пред Ним в изумлении, как часто стоял св. Апостол Павел. Тут все своеличные действования — мысли, намерения, прекращаются, и все внешнее отходит от внимания. Душе самой не хочется заниматься ничем посторонним. Бывает это и в церкви, и дома на молитвенном правиле, или при чтении и размышлении; может быть даже во время каких либо внешних занятий, и среди общества. Но во всех случаях оно не зависит от произвола. Однажды испытавший это влечение может помнить о нем, желать повторения его, напрягаться к нему; но сам своим усилием не привлечет его: оно находит. Произволу остается одно: когда найдет, не позволяй себе расстраивать его, а попекись, сколько сил есть, дать ему простор побольше побыть в тебе. Можно назвать это проявлениями настоящего молитвенного духа, или ощущениями приближения Божия, которые в руках благодати, руководящей ревнителя о спасении, суть воспитательные приемы. В них предуказывается, чего надобно искать и домогаться; и вместе свидетельствуется, что труды искания, доселе подъятые, не пропадают даром, и тем возгревается ревность к неутомимейшему исканию. Душе говорится этим: „видишь, что есть из‑за чего трудиться, —трудись же!"И как это случается обычнее после крутых актов самоотвержения, выражающихся в особых произвольных лишениях, или в делах благотворения, или занятиях благочестия, сопровождаемых внутри актами положения себя в руки Божии, или предания себя Божию попечению и Божию водительству, то и внушается собирать побольше таких актов, и дело искания быстрее придет к концу. Конец же искания тот, чтоб это временное состояние сделалось постоянным, не в том, конечно, виде, но в том же существе дела. Когда это придет, тогда в душе совершится раскрытие царствия Божия, о котором у Сперанского речь в следующем отделении, и к которому мы перейдем тотчас, сделав только несколько пояснительных замйчаний о фразах.

Сперанский говорит: „царствие Божие, в нас заключающееся… обнаруживается"… и проч. Что это за napcтвиe Божие? Царствие Божие в нас есть, когда Бог царствует в нас, когда душа во глубине своей исповедует Бога своим Владыкою и поворствует Ему всеми силами, и Бог властно действует в ней и еже хотети и еже деяти о благоволении (Фил. 2, 13). Начало сему царствию полагается в момент решимости работать Богу в Господе Иисусе Христе, благодатию Святаго Духа. Тогда человек — христианин свое сознание и свободу, в которых состоит собственно существо человеческой жизни, предает Богу, а Бог принимает эту жертву, и таким образом происходит союз человека с Богом и Бога с человеком, возстановляется завет с Богом, прерванный падением и прерываемый произвольными грехами. Этот внутренний союз запечатлевается, утверждается и делается сильным к стоянию и самосохранению, благодатною силою, в Божественных таинствах — крещения, а для падавших по крещении—в таинстве покаяния, и потом постоянно подкрепляется в св. причащении. Так живут все христиане, и все, следовательно, носят в себе цapcтвиe Божие, то есть, покорствуют Богу, как Царю, и властвуются Богом, как Царем. Говоря о царствии Божии в нас, всегда надобно прибавлять: в Господе Иисусе Христе, благодатию Святого Духа. В этом печать хританского в нас царствия Божия. Бог над всеми Царь, как Творец и Промыслитель; но истинно в душах царствует Он, и в душах истинно исповедуется Царем только по восстановлении прерванного падением союза с Ним душ; а это совершается Духом Святым, в Господе Ииcyce Христе, Спасителе нашем.

Припомните теперь притчу Господню о квасе, скрытом в трех сатех муки. Квас не вдруг делается заметным, но несколько времени остается скрытным, потом уже являет заметные действия и, наконец, проникает все тесто. Так и царствие в нас сначала сокровенно содержится, потом обнаруживается, наконец, —раскрывается, или является в силе. Обнаруживается оно показанными невольными влечениями внутрь пред Бога. Тут душа не самовластна, а подлежит стороннему воздействию. Кто‑то берет ее и вводит внутрь. Это Бог, благодать Духа Святого, Господь и Спаситель: как ни скажи, сила слова—одна. Бог показывает этим, что принимает душу и хочет властвовать ею, и вместе приучает ее к своему властвованию, noкaзывая какoво оно. Пока эти влечения не покажутся, —а они показываются не вдруг — человек, по видимому, действует более сам, при скрытой помощи благодатной. Он напрягается вниманием и благонамерениями быть в себе, Бога помнить, отгонять пустомыслие и худомыслие, и всякое дело богоугодно совершать, напрягается и трудится до утомления, но успеть в этом ему никак не удается: и мысли его расхищаются, и страстные движения одолевают его, и в делах оказываются нестроения и ошибки; все это оттого, что Бог еще не являет Своего властвования над душею. А как только покажется это (а показывается оно при сказанных влечениях), тотчас все внутри приходит в строй, — знак, что Царь тут. Пусть всякий припомнитъ, что бывает у него на душе, когда его повлечет внутрь, или когда ему захочется помолиться самому, без молитвенника. Вот это и есть то, о чем у нас речь. Тут разумеется не необыкновенное какое состояние, а такое, какое обще всем и какое бывает у всех, не нерадящих о спасении. Только бывает оно в разных степенях силы и длительности, а в существе одно и тоже, начиная с легких движений, скоро преходящих, до невозмутимых внутренних предстояний Богу, продолжающихся инoгдa целыe чaсы. Бог тут сказывает: „вот чего ищи!"Кто поймет звание и взыщет, у того влечения те станут учащаться и более длиться, пока достигнут постоянного и неизменного водворения в сердце. У св. подвжжников относительно этого всюду предписывается один закон: не пропускать без внимания этого состояния, и не расстраивать его не только чем либо внешним, но даже и внутренним размышлением, или какими либо предприятиями, хотя бы они были и добрыя. Когда–же когда это бывает во время молитвословия, велят прекращать последнее, и стоять пред Богом так, полагая только поклоны малые и большие. Побудет так на душе, и отойдет. Тогда опять начнется блуждание мыслей и приражение страстных движений. Душа с неба спускается опять на землю, из света — в сумрак, из легкого покоя — в многотрудное делание. Терпи и жди, жока опять придет это обнаружение царствия Божия в сердце. Так будет до тех пор, пока Богу угодно будет закрепить это углубленное внутрь пребывание навсегда, и сделать его неотходным и неизменным. Искание этого последнего и есть собственно искание царствия Божия; появление же его — раскрытие царствия.

Вот о чем речь в словах Сперанского: „царствие Божие обнаруживается."Исходя из сего понятия, не можем не заметить некоторой неточности в фразах и в следующих затем речах.