— Если ты нерешительно будешь сражаться с леностию, то никогда не победишь оной; а коль скоро восстанешь против нея с твердым намерением, хотя не без внутренней болезни, то с помощию Божиею можешь одерживать победы. Отражать, хотя и быть гониму, есть знак верного и доброго воина; но обращать всегда хребет – прилично одному ленивому оруженосцу. Человек до гроба должен наблюдать за собою относительно сего порока, дабы не услышать в последний день ужаснейшего определения Сердцеведца: лукавый рабе и ленивый!

В Писании сказано: «побеждающему», а не победившему, потому что мы без помощи Вышнего не можем одолеть врага совершенно, – не можем никогда приобрести над ним никакого перевеса. Только побеждающему дается венец, и только тому, кто выходит на борьбу с твердым намерением – вести брань до последнего издыхания и никогда не оставляет оружия в минуту самых ужасных опасностей, будучи даже в невольном плене, не предает сердца своего врагу. Таковый хотя и бывает иногда разбит, никогда не послабляет своего священного рвения, жертвует собою неуклонно с духом надежды; и потому успевает или не успевает, – за одно свое намерение венчается, как храбрый и достойный небесных почестей.

20. Как избавиться от угнетения духа уныния?

— Вероятно ты увлекаешься к нему собственною волею. Если оставишь самораспоряжение, будешь начинать всякое дело с благословением Божиим, то с благословением пожнешь мир душевный и прочие плоды Св. Духа. Если оставишь совершенно свою волю, то никогда не будешь ощущать тягостного мрака уныния. Свирепейшия волны страстей утихнут; на их месте возникнут: ясность мыслей, тишина помыслов, кротость духа, нелестный мир, которые приосенят тебя и водворятся в душе твоей. Если ты сохранишь непрерывное внимание и самонаблюдение, то уподобишься мудрым девам, и внидешь в чертог безсмертного Жениха. Жених грядет в полунощи! Блюди же, да не отягчишь сердце твое унынием. Даждь славу Господеви Богу твоему, прежде даже не смеркнется. Гряди во имя Господне путем самоотвержения, если желаешь истинно спастися. Уныние преследует всех; даже в великих людях уничтожает спасительные плоды трезвения. Но в простом и истинном послушнике оно не должно иметь места. Кто себя отвергся с упованием на Бога, о чем когда будет унывать! В таковом врагу оскудеша оружия в конец.

21. Услышал я о представлении в монашество некоторых братий, особенно тех, кои вступили в сию обитель после меня: я, равно желая принять Ангельский образ, и не имея на сие благословения начальника, весьма о том безпокоюсь и сетую, не достигая цели. Каким образом водворить в себе потерянное чрез то спокойствие духа?

— Во первых, ты должен смиренно и без дальнего рассуждения покориться воле Божией. Решение начальника есть воля Правителя всяческих; посему, кто не повинуется начальнику, тот не повинуется воле Божией, всем управляющей; а кто не повинуется хотению Божескому, тот горестно подвергает себя удалению благодати, тлетворной печали духа, нестроению, бедствию и всем безразсудным предприятиям. Те, которые прежде тебя представлены к монашеству, вероятно, и должны почитаться достойнее. Желая получить внешний образ Ангельскаго обручения, потщись прежде сделаться внутренним Ангелом; без внутреннего монашества одно наружное не спасет тебя. По намерению твоему и званию, подражай, по силе, жительству древних св. Отцев, и веруй, что всеми нами управляет Всемогущий Бог. Начальника почитай исполнителем святой и прозорливой воли Его, ибо он таинственно носит образ Иисуса Христа. Так веруя, конечно, не будешь безразсудно приступать к начальнику. Да и смеем ли мы на Господа Иисуса Христа иметь возмущенный дух, когда и с ненавидящими мира мы обязаны быть мирными, кроткими, благопокорливыми? Но о сем я более говорить не стану. Если Бог взирает на сердце и произволение, и призирает на дела каждого, если Он видит все будущия действия наши и самую кончину жизни: то должно ли сомневаться, что Он, яко Всеблагий, устроивает о нас все лучше? Бог только восхощет – естество уже и теряет свой порядок: ибо благодать Его сама собою есть, без сомнения, превыше всякой мудрости и сил мира сего. Что Бог предположил, того никакой совет человеческий разрушить не может. Конечно, Богу не угодно, чтоб ты был воспринят в Ангельский чин. Если ты соделаешься его достойным, то будь уверен, что или пред кончиною удостоишься оного, или по разрешении от тела, от Ангелов будешь представлен ко Господу в чине иноческом. Это истинно, и если ты имеешь в душе сколько‑нибудь веры, превышающей разум, то можешь сие принять, но если ты такой веры не имеешь, потщися веровать, и со св. Апостолом Петром взывай: „Господи, приложи ми веру".

Бог зрит на произволение.

Возьми в пример блаженную Таисию, которая, бывши непотребною женщиною, мгновенно, посредством одного решительного самоотвержения, сделалась совершенною инокинею.

Она еще не достигла пустыни, не знала в чем состоит жизнь иноческая, не была облечена в вожделенный ей образ оной; но посредством обращения к Богу, презрения мира и самой себя, мгновенно удостоилась премилосердого суда Господня и преселения в нерукотворенные Божии обители. Не совершенною ли она посему соделалась инокинею? Тайной воле всевысочайшего милосердия угодно было прекратить дни ея в минуту решительного произволения: и вот один благой помысл ея венчается наравне с самым делом. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Если ты желаешь иметь на сие еще яснейшее доказательство, то посмотри очами смирения и веры на того послушника, который, за благое произволение и достойную жизнь, тотчас по погребении облечен был Ангелами в схиму; что мы видим в Истории Печерских св. Отцев. Но увы! тому схимонаху, с которого суд Божий определил снять внешний образ, в доказательство внутреннего его безплодия!

Если и ты облечешь себя о Христе во образ внутреннего инока, то не безпокойся много о внешнем образе, хотя и не погрешительно желать сего. Сердцеведец, всегда лучшее о нас строящий, по мере твоей веры и дел, Ему угодных, устроит и о тебе. Вспомни о Преподобном Пимене многоболезненном. Множество окажется монахов единственно по произволению, хотя они в здешнем мире не могли, по судьбам Мироправителя, быть постриженными от рук смертных. Преподобная Пелагия, лишь только получила просвещение, познала истинную веру, как пожелала принести плоды достойные покаяния. Крепостью неописанных подвигов соделалась она Преподобною, хотя и не была облечена в мантию от человеков. Мантия означает тесноту, обещание вольной нищеты, чистоты, послушания и смирения монашеского жития; но мантия внутреннего облачения, предопределенная от Вышнего в награду вечную на небесах, есть священнейшее возложение одежды Св. Духа.

22. Должно ли верить снам, которые (по–видимому) живо представляют будущее?

— Не должно. Хотя бы они в своем роде и действительны были, ибо чрез вероятие снов многие прельстились. Любомудрый старец Феостирикт, сочинивший Параклис Пресвятой Богородице, вверившись снам, наконец так прельстился, что погиб. Посему тот весьма искусен, кто не верит и живейшим представлениям.

23. Что же знаменует следующий виденный мною сон, и заключает ли в себе что‑либо достойное вероятия? Может быть он не заслуживает внимания, но я обязан открыть его Старцу?

Вижу я внезапно и мгновенно свет столь лучезарный, что он много превышал свет солнечный. Из этого лучезарного сияния выходил голос громкий и нежный, приказывавший, как бы подчиненным существам: возьмите его (т. е. меня) на крест. С сими словами (не знаю кто) меня взяли, и обнажив одежды, повлекли как бы умственно на крест, который мне живо представлялся, и казалось мне, был сделан из приятного, желтого строевого дерева, достаточный, чтобы меня на оном крестообразно распростерть. Но кто со мною так поступал? Смотря на все стороны, ничего другого я не мог приметить, как только шум и самую скорую деятельность. Когда меня подняли на крест, то действующие говорили тихо, но внятно: «подавайте гвозди». Предложены были четыре гвоздя, каждый не менее как в четверть аршина, и тогда начали мне прибивать одним из них правую руку ко кресту. Здесь я ощущал величайшую боль, хотя и желал в душе своей быть распятым. Имея такие желания сердца, от боли я однако не колебался в духе и едва не выразил голосом ощущаемое страдание; но с помощию Божиею не знаю как‑то удержался. Когда же мне вонзен был гвоздь, то спустя несколько минут я почувствовал облегчение боли, и потом уже почти не ощущал ее. За тем подали другой гвоздь, подобный первому, и начали вбивать его в левую мою руку. Здесь я хотя и ощущал боль, только несравненно легчайшую первой. Подали третий гвоздь, которым назначено было прибить ко кресту правую мою ногу. Видя, как этот гвоздь был устремлен на меня, я поколебался в духе, и хотел воскликнуть: «помилуйте!» – Но будучи удержан изнеможением собственного духа, ощутив свой недостаток в терпении, за коим однако ж следовало в сердце большее первого желание претерпеть, я обратился умом своим ко Всемогущему Богу, имея в душе неизъяснимую уверенность в том, что Он мне поможет. С такою надеждою я мысленно просил Бога о укреплении: трепетал, желал претерпеть и боялся неустойки, сообразной слабости непостояннаго моего духа. Но действительно милосердый Господь хотя и дал мне ощутить ужасную болезнь во всем моем составе, но по милосердию Своему удивительно укрепил меня. Вонзили гвоздь: в духе я весьма ослабел; однако ж невольно вынесши боль, я скоро начал чувствовать облегчение, потом умеренную болезнь, или лучше одну слабость. Подали четвертый гвоздь и с необыкновенным стремлением вонзили мне в левую ногу, так, что я не успел ни вообразить, ни подумать что‑либо. Полагаю, это от ощущаемой слабости: но боль в то время была средняя, так что, казалось, можно бы стерпеть. Несколько времени спустя возгремел от превыспреннего Света вторично громкий голос, гораздо яснее перваго, но все сопровождаемый духом любви, нежности и благоволения: «вонзите ему (как бы указуя на меня духовным перстом) в самое сердце гвоздь!» Услышав такое определение, и зная свою слабость, я крайне возмутился. Решительность моя поколебалась, тучи страшных мыслей отяготели надо мною: мое сердце то горело желанием, то приходило от страха в оцепенение. Наконец решительность, посвятить себя на претерпение, взяла перевес; все смутные мысли рассеялись и ум мой воспарил к Богу с молитвою о помощи. После сего, как бы ощутив в своем сердце обещание от Господа подать мне помощь, с некоторым трепетом, но вместе с любовию и признательностью к сильному имени Сердцеведца, Который болий есть сердца, и весть вся, приготовился выдержать действие страшного приговора, излетевшего из недр невидимого гласа. (Все это делалось так скоро, что нужно более времени не только описать, но и пересказать словами). Подали пятый гвоздь, который прямо приближался против моего сердца; судя по величине, он мог насквозь пронзить меня, и, кажется, еще осталось бы с обеих сторон более полуаршина. Пока гвоздь еще приближался к моей груди, я находился готовым в надежде на силу Божескую; а как только совершенно приблизился, то я вдруг изменил свое намерение, и хотел было воскликнуть: «помилуйте, за что это?» Мне казалось, что как только исполнится определение, то я лишуся жизни от безмерной болезни. Начали забивать гвоздь против самого сердца, как будто молотами: я почувствовал необыкновенную, столь нестерпимую боль, что дух мой был сражен совершенно. Душа, как будто собрав в себя пораженные, слабые силы, оставила меня без чувств на кресте; и, взлетев из тела, держима была несколько минут каким‑то невидимым и неизъяснимым существом. Глаза мои и омертвели и закатились. Голова склонилась, не упомню, на которую сторону.